Фридрих Незнанский - Ищите женщину
Говорят, что хозяин стоянки был в ярости. Но что поделаешь, если земля на глубине ему не принадлежала, а тем более — воздух над стоянкой машин.
Я чувствую, что уеду из Штатов со смешанным чувством глубокого уважения к делам человечества и… неприязни к вечно улыбчивым конформистам — в самом широком понимании смысла этого слова…
А еще мне запомнятся прощальные слова Крокусов, когда они махали мне вслед. «Вы должны знать слова Шолом-Алейхема, в которых все про нас: в Америке не живут, в Америке спасаются…»
…Я был уверен, что скверно улыбавшийся мистер Бреннер обязательно задаст мне этот вопрос, и заранее был готов к нему.
Старина Савелий Прохорович, увидев, что я закончил «труд, завещанный от Бога», сказал, что теперь подошло и его время. Он хотел быть, вероятно, абсолютно уверенным, что у меня самые серьезные намерения в отношении всего, связанного с отцом. Он убедился. Теперь он решился сделать и свой посильный вклад в благородное, по его мнению, дело. Ибо оно было связано с трагическими судьбами и так далее. Что придает особый вес его сведениям — так я, во всяком случае, понял.
Я получил то, о чем и мечтать не мог. Я получил доказательства того, что Михайлов был, есть и навсегда останется той самой эмигрантской сволочью, которую так не уважали советские фельетонисты и карикатуристы. Но это случай, когда общественный строй, как и общественное сознание, не виноваты. Сволочи — они на всех континентах ими и остаются.
Заславский мне объяснил. Я выслушал и понял. Все, этого теперь вполне достаточно. И писать на эту тему я больше не намерен. Дневник дорожных впечатлений может быть очень притягателен для посторонних глаз. Пусть пробуют, пусть читают. Мне же достаточно немногого. Ну, к примеру, какой-нибудь тонкой папочки…
Так я о Бреннере. Не передавали ли мне друзья моего покойного отца каких-либо документов, касающихся деятельности института?
Нет, отвечаю, все исключительно на словах…
И вот тогда из уст этого чиновника я наконец получил официальное разъяснение причин, по которым никогда не разглашались и не будут разглашены в дальнейшем обстоятельства гибели профессора Игоря Красновского. Оказывается, все чрезвычайно просто. Знай я об этом раньше, не стал бы и носа совать.
Дело в том, что мой отец находился в самом центре исследований по секретнейшим ядерным проблемам. Вот и все. Такого рода дела никогда не открываются для широкой публики.
Я спросил: значит, негритянская банда — газетное вранье, липа?
Он поинтересовался значением слова «липа», а когда я объяснил, кивнул: да, такова одна из удобных версий.
Я спросил: а не могла ли заключаться причина в междоусобице, процветавшей в институте?
Он вежливо осведомился, откуда у меня такие сведения?
Пришлось ответить: вывод из рассказов бывших и нынешних сотрудников.
Этот козел всерьез спросил: не смог бы я перечислить ему на бумаге эти фамилии?
Я отговорился плохой памятью. И решил на этом закончить. Что поделаешь, если, по версии этого Бреннера, оружие, над которым работал в Штатах мой отец, до сих пор не потеряло своей актуальности, куда мне с моими вопросами!..
…Рюрик был весьма недоволен мной и не пытался даже скрывать этого. При последней нашей встрече, которая состоялась вчера во второй половине дня, он сказал, что я, возможно, — он подчеркнул интонационно это слово — совершаю грубую ошибку, доверяясь не официальной точке зрения, продиктованной интересами государственной безопасности, а мнениям случайных людей, страдающих, ко всему прочему, старческим склерозом в ярко выраженной форме. Правда, конкретных примеров не последовало.
Я постарался, елико возможно, смягчить атмосферу, сообщив, что как раз официальную точку зрения я имею. От мистера Бреннера, и благодарен ему за оказанную мне помощь. Что же касается «склеротиков», как он выразился, то это одни из немногих помнивших моего отца живым. А меня, как писателя, не могли не интересовать именно эмоции. Чего нельзя ожидать от официальных бумаг, которые обещал он мне сам еще при первой нашей встрече, весьма, кстати, продуктивной.
Наверное, я был исключительно вежлив. Рюрик велел принести мне тонкую папочку так называемого резюме о разносторонней деятельности частного института. Я стал внимательно рассматривать изложенные на русском сведения об акциях, семинарах, проблемах и так далее, а Рюрик, буквально нависая надо мной, комментировал те или иные положения.
Я был просто обязан быть предельно вежливым, иначе…
А что иначе? Негритянская банда в ночном сабвее? Или братва — пальцы врастопырку — в московском метро? Какая разница?
Проводил меня Заславский. Дождался, когда я прошел все контроли, махнул рукой и ушел.
И вот сижу в самолете, тщательно оберегая мою сумку, и пишу о своем освобождении.
Это были тяжелые две недели… Я безумно устал от напряжения. Потому что все вокруг было чужое. А с некоторых пор я стал ощущать и враждебность. Но теперь все! Свобода!
А махну— ка я к Лизке! Вот это действительно мысль. Потому что все мои впечатления должны теперь устояться, осесть тяжелым осадком, после чего, когда вода выпарится, начнется настоящая кристаллизация…
Лизка! К тебе обращаюсь я!
А сейчас я пофантазирую, чем мы займемся, когда я приеду…
…И я упаду,
Побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои!
Когда я вернусь…
Ах, Галич!
Ну так что ты там такое говорила?…»
Дальше Турецкий читать не стал, ибо остальное ему было известно. Как все-таки странно выглядит человек с собой наедине! И вор, и мент, и фраер в одном лице. Умница, позер, скотина… И труп. Словно угадал, цитируя Александра Галича, и свой собственный финал: «побежденный своею победой»…
Впрочем, скорее всего, не победой, а жадностью. Продать, рискуя собственной шкурой, подороже, — какая уж тут победа! Хотя в ее временном мире все понятия давно сместились и потеряли свой первоначальный, первородный смысл. Был презренным спекулянтом, а стал бизнесменом, то бишь Человеком Бизнеса! Вот уже и в Россию пришла западная чума: отнимают работу, заставляя спекулировать чем только возможно… Победители!
ПРОМЕЖУТОЧНЫЕ ИТОГИ
Собрались в кабинете Турецкого.
Меркулов сказал, что так ему удобнее: отвлекать не будут — а Клавдию предупредил, где находится, и велел ни с кем не соединять, кроме, разумеется, генерального. Но у того день был жестко распланирован, и в этом плане заместитель, курирующий следственное управление, не значился.
Грязнов, пока ехали с вокзала, острил на разные темы, пытаясь исподволь выпытать некоторые тайны пребывания «важняка» в Питере, поскольку даже от близкого товарища — имелся в виду, конечно, Гоголев — никакой стоящей информации не получил. Как ни подъезжал. Ну да, кремень человек!
Турецкий не «кололся». Чего он никогда не скрывал от своих товарищей и, естественно, от любимого начальства — он имел в виду Костю, — так это своих промахов, а пуще — обидных ошибок. Поэтому и отчет о поездке начал с потери части дневника Кокорина. Правда, благодаря Славе имелась копия, но от этого не легче.
— Почему же? — возразил насупившийся было Костя, не терпевший разгильдяйства ни в чем. — Теперь они знают, что конкретно надо искать. Начало и конец.
— Так, может, снять копии и со вновь найденных материалов, а затем передать им оригиналы? — с иронией спросил Турецкий.
Костя серьезно взглянул на него и ответил:
— Вопрос не так уж и глуп, каким ты хочешь его представить. Я подумывал над этим. Возможно. Но торопиться опять-таки не следует.
— Новая постановка?
— Диалектика, Саня.
Грязнов слушал и делал многозначительное лицо. С чего бы это они? Будто спелись.
— Что, пока меня тут не было, открылись некие обстоятельства?
— Вот именно, — как-то неохотно ответил Меркулов. — Я получил кое-какие сведения от нашего друга.
— С Чертановской? — догадался Турецкий.
— Вот именно.
— И что мы имеем с гуся?
— Тебе не надоело хохмить? — поморщился Меркулов. — Так вот, мы имеем информацию о том, что есть интересующая нас информация. Ясно?
— Уж куда больше! — невольно рассмеялись Грязнов с Турецким. Улыбнулся и Меркулов.
— Но я сказал, что староват для прогулок, а поскольку есть более заинтересованное, чем я, лицо, то оно и прибудет. То есть ты.
— И когда?
— А чего ждать? Сегодня вечерком, как стемнеет, и вали. У тебя ж вся картина на руках, а мне соображать да запоминать надо… У тебя, Вячеслав, как дела?
— Ну про киллера ты, Костя, уже в курсе.
— Я-то да, ты ему расскажи.
Грязнов начал повествование о том, как его служба вычислила-таки «официанта». Назвал людей, подтвердивших тождество некоего американца Думитриу Апостолу с фотороботом, составленным по описанию телохранителя консула. Словом, прошли по следу, который оборвался возле берлинского самолета. Дальнейший путь можно будет проследить теперь лишь по дипломатическим каналам. Либо через связи любезнейшего Александра Борисовича в американской криминальной полиции. Либо через Интерпол. Хотя последние не любят заниматься конкретно киллерами, все-таки их епархия — экономические преступления, наркота, торговля оружием. В конце концов, можно попробовать как-то поискать через Питера Реддвея. Все-таки Международный антитеррористический центр никто пока не собирался списывать со счетов. А Турецкому, как одному из заместителей начальника «Пятого уровня», так центр назывался в быту, что называется, и карты в руки. Только надо еще, правда, убедить толстого Пита, что убийство в «Мегаполисе» русского журналиста и американского консула есть акт терроризма, а не обычная сволочная уголовщина, настоянная на политике. Но у старины Питера нос таков, что его на мякине не проведешь. Стреляный воробей!
