Чарлз Тодд - Хладнокровное предательство
– Другой инспектор? Так вот какие дурные вести вы получили… – Чуть подумав, она заговорила, и лицо у нее сделалось такое печальное, что Ратлиджу захотелось остановить ее, сказать, что он был не прав и ему ничего не нужно знать. – Роналд был человеком необычайно цельным. Я любила его и восхищалась им. До того как он сделал мне предложение, мы с ним были знакомы целых два года. А потом началась война. И он отказался идти служить. Сказал, что нельзя убивать людей, какими бы соображениями ни оправдывать необходимость массовой бойни. Что война – последнее прибежище, что правительства предпочли пожертвовать своими гражданами. Все относились к нему просто гнусно. Его постоянно обвиняли в трусости. Спустя какое-то время он стал бояться выходить на улицу, потому что не носил военной формы. И все же он не отказывался от своих убеждений, за что я очень его уважала. – Она шумно вздохнула. – Сначала родители поддерживали его решение. Но потом случилось нечто очень странное. Вы слышали об «ангелах Монса»?
Ратлидж посмотрел на нее с изумлением:
– Да… Некоторые солдаты, участвовавшие в битве при Монсе в первые дни войны, клялись, что перед началом боя видели ангела. Враг теснил их, а ангел словно прикрывал их отступление. Разные люди воспринимали явление по-разному. Многие отказывались говорить о том, что видели.
– Да. Так вот, при Монсе убили брата Роналда. И его родители ожесточились, они заявили, что Бог, конечно, на нашей стороне. И Роналд, отказываясь воевать, идет против воли Божьей. Конечно, они не были фанатиками – просто их подкосила гибель второго сына. Вряд ли они до конца отдавали себе отчет в том, как действовали на него их постоянные упреки. Он все принимал близко к сердцу, а я наблюдала, как он страдает, как старается как-то смириться с их требованиями. А потом…
У нее перехватило дыхание, она никак не могла справиться с собой. Ратлидж ждал, повернувшись к ней спиной. Наконец она снова нашла в себе силы говорить.
– Я ходила на день рождения к подруге, а потом зашла к нему домой… Вечером… не знаю точно когда… он включил газ и покончил с собой. Мы с ним виделись раньше, я приходила к нему выпить чаю. Ради меня он бодрился. Он, наверное, не думал, что именно я найду его, но в гостях мне дали книгу, которая, как мне казалось, ему понравится. Я надеялась, что книга поднимет ему настроение, как подняла мне.
У нее сел голос.
– Как же я тогда злилась… Больше всего на себя, потому что не разглядела его отчаяния, злилась на его отца за бессердечие, за то, что он отказывался понять сына, злилась на его мать за то, что она то и дело бездумно сравнивала его с братом. Мне не давала покоя мысль – как защитить Роналда от последнего унижения. Его отец наверняка сказал бы: «Трусом был, трусом и умер… Не сумел посмотреть в лицо фрицам, как наш Уилли. Позор памяти Уилли!» Поэтому я взяла вину на себя.
– Что вы хотите этим сказать? – Ратлидж отвернулся от окна, на светлом фоне четко выделялся его темный силуэт. Элизабет так крепко вцепилась в подлокотники кресла, что побелели костяшки пальцев. Лицо ее было лишено всякого выражения.
– Я написала записку, в которой объясняла, что не смогла вынести всеобщего презрения по отношению к моему жениху… Поэтому предложила ему вместе свести счеты с жизнью. Но мне не хотелось, чтобы это выглядело как двойное самоубийство. Поэтому я вышла из его квартиры на улицу и бросилась под проезжавший мимо грузовик.
– Боже мой! – воскликнул Ратлидж.
– Как в дешевой мелодраме, правда? Глупее не придумаешь… Но тогда я ничего не понимала, кроме того, что он умер. Мне тоже хотелось умереть. Очнулась я в больнице, у моей койки стоял полицейский. – Элизабет Фрейзер вздохнула. – Друзья, которые были со мной на дне рождения, – мне и в голову не пришло, что их допросят… показали на суде, что Роналд был жив, когда они зашли за мной к нему на квартиру. Домовладелица видела его на лестнице через полчаса после того, как я ушла на день рождения. Он выпустил кошку в садик. Она клялась, что не чувствовала запаха газа. Разумеется, ей было неприятно, что в ее доме человек покончил с собой. Самоубийство труса позволило ей ненадолго стать центром внимания всего квартала. В конце концов и его родители узнали правду. Во время процесса они сидели на галерке. Я не видела их, но представляла, как они злорадствовали! А я после больницы не смогла ходить. Они решили, что Господь и меня достаточно наказал.
– Вы убили его? – прямо спросил Ратлидж.
Элизабет Фрейзер подняла голову, посмотрела на подсвечники на каминной полке – резное викторианское серебро с переплетающимся плющом на ножках, поддерживавших чашу для свеч.
– Как же я любила его! Наверное, я могла бы это сделать. Но не сделала. – Она глубоко вздохнула. – А потом я встретила Гарри, и он предложил мне переехать сюда, подальше от лондонских сплетен. Здесь, на севере, меня никто не знает… мне казалось, что я смогу все забыть. Но есть вещи, которые не забываются. Прошлое преследует меня, как тень!
– А Джералд?
– Ах да, Джералд. Он совсем не был похож на Роналда, и все же, наблюдая за ним, я иногда улавливала сходство. Он был такой же добрый, у него была такая же походка; когда он смеялся, то так же прищуривал глаза… Мне нравилось с ним беседовать. Иногда я забывала, где нахожусь. Услышу его смех, и кажется, что это Роналд… Вам не приходилось терять близких, а потом находить их в других людях?
Хотя Ратлидж вернулся с войны живым, он потерял Джин. Она его ужасно боялась. В госпитале он часто говорил бессвязно и часто думал о самоубийстве. После он видел ее лишь однажды, в Лондоне, сразу после того, как она вышла замуж за другого. Пытался ли он обрести Джин в других женщинах? Находил ли женщин, чьи черты заставляли его тосковать по Джин? В Авроре – или Оливии Марлоу? Даже в Фионе…
– Не знаю, – просто ответил он. – Наверное, я любил не так сильно, как вы.
Элизабет Фрейзер улыбнулась, но в ее улыбке было больше грусти, чем веселья.
– Я больше не хочу никого любить. Слишком это больно. Теперь мне можно идти?
– Да…
Как только за ней закрылась дверь, Хэмиш спросил: «Значит, ты ей поверил?»
Ратлидж понял, что не знает, как ответить своему вечному спутнику.
Крики пробудили Мэгги от глубокого сна. Сначала она лежала неподвижно, не зная, что случилось и что делать. Потом нашла платок и накинула его на плечи. Не зажигая лампы, поспешила в комнату отца.
Мальчик стоял на коленях на постели, глаза его были широко раскрыты, но ничего не видели. Немного постояв рядом, она неуклюже положила руку на его сгорбленные плечи. Но ее прикосновение его испугало, и он, как ежик, тут же свернулся в клубок. Крики сделались пронзительными. Он словно боялся ее – боялся того, что она с ним сделает. Утешало одно: скорее всего, он кричал во сне и не узнал ее.
– Сибил! – позвала Мэгги, но собака и так лежала рядом, в изножье кровати. Крики напугали и ее, она тихо поскуливала.
Постепенно Мэгги стала разбирать отдельные слова – нечеткие, ужасные.
– Что такое? – спросила она дрожащим голосом. – Скажи, что случилось!
Он оторвал лицо от покрывала и посмотрел на нее в упор. Ей показалось, что мальчик проснулся, что страшный сон больше не преследует его.
– Я убил их, – прошептал он. – И видел, как они умирают. Было столько шума! А потом я убежал. Я не хотел болтаться на виселице.
Он вытянул вперед руку, согнул палец, как будто стреляя:
– Бах! Бах! Бабах!
Ей пришлось встряхнуть его, чтобы он замолчал. Потом он горько разрыдался. Она поняла, что это истерика.
Сибил запрыгнула на кровать и стала лизать ему лицо.
Сидя за кухонным столом в темноте, глядя в никуда, Мэгги чувствовала, как стынет дом. На ночь они погасили огонь; у нее не хватало сил даже заварить себе чаю.
– Что же мне делать? – спросила она у теней. – Папа, что же мне делать?
Но отец умер, его похоронили на холме.
Позже, когда она окоченела и разболелись голова и нога, она услышала, как чей-то голос произносит:
– Ничего не изменилось. По-моему, совсем ничего не изменилось.
Она вздрогнула и поняла, что слышит собственный голос.
Вскоре она встала и пошла в постель. Но заснуть ей удалось лишь через несколько часов.
На следующее утро мальчик как будто совершенно забыл о ночных криках. Пока он мыл посуду, Мэгги нашла на столе листок с нарисованной виселицей и потихоньку бросила в печку.
Глава 29
Ночью Ратлидж съездил на ферму «Южная», где жили Петерсоны. Оставив автомобиль на дороге, он прошел немного вверх по тропе, ведущей к ферме, и нашел голый камень, на котором можно было стоять и наблюдать за горами. Хребет постепенно повышался – высшей его точкой считался Нарост, – а к югу снова понижался. Похолодало, с озера задувал свежий ветер, над головой, закрывая звезды, быстро неслись облака.
Ратлидж знал, что на том месте, где он стоит, он невидим для всех, кто бродит по горам. Если же он увидит кого-то вдали, то доберется до городка быстрее, чем его противник. Только бы сегодняшняя ночная вахта не оказалась такой же бесплодной, как и предыдущие!
