Алекс Норк - Не уходи. XIX век: детективные новеллы и малоизвестные исторические детали
Возвращаясь, однако, к якобы Конституции: речь шла о программе реформ государственного управления, составленной выдающимся военачальником Лорис-Меликовым, человеком и в гражданских вопросах глубоко и прогрессивно мыслившему. Лорис-Меликов предлагал, а Александр II соглашался — и утром дня убийства своего успел подписать согласие, ввести в Государственный совет, наряду с назначаемыми, выбранных от общества лиц, а также ввести в состав государственных комиссий по финансам, законодательству и местному самоуправлению выборных людей от городов и губерний. В «конституции» Меликова, которая была лишь скромным шагом к парламентаризму, содержалась также большая свобода печати и собраний. А в целом, говорить об очень значительных предлагаемых мер, конечно же, не приходится.
Тем не менее, не прошло и это.
Новый Император — Александр III — не готов был вообще для государственной роли. Его и не готовили, готовили старшего брата Николая, умершего двадцати с небольшим лет, а главным ответственным лицом за подготовку его был граф Сергей Григорьевич Строганов. Отзывы его о способностях юноши были самыми лестными. Судьба, однако, и в этот раз отказала России. Александр III был добр, скромен в личных требованиях и манерах, очень порядочен, в молодости — ленив, а далее — умственно нелюбопытен и, выражаясь шахматным языком, думал на один только ход; пристрастие к крепкому алкоголю не оставляло его и повлекло пагубную болезнь почек. А став Императором нуждался он в постоянной советчице-няньке, функцию которой сумел монопольно забрать себе злополучный Победоносцев. Кто знает, как бы сложилась история наша, не родись на свет этот человек. Сам Александр III, пронаблюдав Победоносцева за первую половину своего царствования, стал говорить о нем, что критик тот глубокий, всё замечающий, но не способный совсем к какой-либо положительной программе — заключение абсолютно верное, но снова, как слишком многое у нас, с опозданием сделанное.
От двух бутылок легкого сухого уже ничего не осталось, и дядя приказал принести новые.
Поев сыра и зелени, решили, перед щукой, произвести пазу; старшие друзья мои закурили сигарки — небольшие, из тонкого табачного листа, с ароматным запахом.
— А в Петербурге ведь завозились, — сообщил генерал. — У родственников молодой вдовы хорошие связи.
— Сильно на тебя давят?
— Разрешили только два дня еще на содержание ее под домашним арестом, и если не появятся новые улики — приказано арест снять.
— А знают, — я показал вверх глазами, — про ее любовную связь с соседом?
Генерал отрицательно мотнул головой:
— Это у нас в запасе — и достаточно, чтобы продлить ей срок. К тому же, мадам позаботилась обзавестись паспортом для выезда заграницу, и вскоре, как раз, после начала у ней романа.
К вечеру посвежело, появились серые облака, а когда я добрался домой, в темноте по стеклу стали бить тяжелые капли, ветер, очень усилившись, принялся трепать кроны деревьев — зло, порывисто, в форточку от него проникал холодок; показалось, природа пожалела, что так долго одаряла нас теплом и светом, что о чем-то мы забыли от излишней ее доброты и теперь пора вспоминать.
Сидя в кресле, я улавливал движенье веток за окном, слышал порывистость ветра, мысль возникла от нервного поведенья природы: вот убит человек, и не важно какой, он убит хладнокровно, обдуманно, но относимся к этому мы вовсе не как к трагедии, нечто вроде ребуса тут для нас, задачи, одолеть которую генералу надо из служебного долга, а нам с дядей — так просто из честолюбия.
Мысль неприятная — из тех, что показывают вдруг человеку моральную его незначительность.
Утром дождя уже не было, но прохладным стал воздух, и ветер, хотя несколько успокоившись, временами продолжал злиться, а на небе гонял облака, не допуская им открыть место солнцу.
Казанцев приехал с помощником, который хорошо владел, бывшей давно в Европе, но совсем недавно появившейся у нас стенографией.
В доме уже ожидали, но встретили с неприветливыми, как погода, лицами.
Встретили, согласно указанию генерала, в столовой комнате второго этажа, где шел обед в последний тот, для хозяина дома, вечер.
Увидев молодую вдову, подумал я, что связи-то связями, а страх штука нецеремонная — пудра не могла скрыть синеву под ее глазами и нездоровую бледность лица. Поздоровавшись, она сразу спросила у генерала, долго ли продолжится ее заточение и попыталась сделать это с улыбкой и бодро, однако ж, не получилось вполне — голос прозвучал севшим, как и случается от сильного нервного напряжения.
Генерал отвечал, что действует только согласно инструкциям: «и сам бы рад, да пока арест снять нельзя».
Подошли обе горничные, секретарь пристроился на стуле у небольшого высокого столика у противоположной к окнам стены, и я сразу понял для чего этот столик: на стене занавеска, за которой отверстие подъемника — из кухни на подъемник ставят блюда, тянут за шнур, «прибывшее» сюда переставляют на столик.
Генерал, тем временем, попросил даму и мужчин сесть на свои, те, места.
Получилось: дама у дальней от окон торцевой части стола; адвокат и сосед-помещик — у длинных напротив друг друга; а у торца, что к окнам, — пустое кресло банкира.
Мелкий дождь застучал по стеклам покрывая их многими каплями, свету убавилось... а в мое спокойное настроение врезалось чужеродным осколком — кто-то из этих троих ведь убийца — врезалось и болезнетворно осталось.
— Начнем с самого начала, — предложил Казанцев. — Что стояло на столе, когда вы сели?
Следовало бы ответить хозяйке, но она вдруг затушевалась, и заметив это, слово взял адвокат:
— В тот момент еще ничего не стояло, девушка, — он указал взглядом на молодую горничную, держа свои руки, к досаде моей, внизу на коленях, — выставляла закуски на тот вон столик, а наш друг... ныне покойный, достал из буфета и открыл две бутылки вина, мы их пили потом, но сначала шампанское.
Тут оживилась дама:
— Мы обычно выпивали по бокалу сладкого шампанского перед обедом — это гасит, несколько, аппетит. Муж поставил на стол две бутылки вина, затем открыл бутылку шампанского и налил, — она указала в сторону от себя на буфет, — нам бокалы.
— Сам их подал на стол?
— Поднес по два, поставил каждому.
— Он всегда был по-хозяйски любезен, — добавил адвокат.
Казанцев взглянул на буфет:
— Почему он там разливал по бокалам?
— Там удобно и безопасно — шампанское всё-таки.
— Что произошло дальше?
— Простите, мне можно сказать?
Все повернули головы к молодой горничной, стоявшей, вместе со второй от нас сбоку-сзади, и так как никто не препятствовал, девушка продолжала:
— Когда хозяин поднес бокалы с шампанским гостям, я уже расставила закуски и госпожа мне разрешила идти.
Девушка, чуть улыбнувшись, взглянула на генерала; для меня, посвященного, сделалось ясно — она хочет напомнить о рассказанном ранее на допросе.
Казанцев принял эту игру и бегло произнес, словно отмахиваясь от ненужных ему сообщений:
— Так-так, и когда вы выходили все приступили к трапезе.
— Нет.
Генерал удивился слегка:
— Тогда я не понял.
А я всё время искал возможности разглядеть перстень на руке адвоката, но руки тот держал пока для меня неудобно.
— Кушать не стали, — сообщила горничная, — потому что госпожа попросила подойти к окну и посмотреть на работу садовника.
Я вздрогнул — женщина вскрикнула, поднявшись из кресла:
— Почему надо слушать служанку, когда мы сами можем об этом сказать?!
Лицо ее стало еще бледнее, дыхание сделалось неестественно частым, и сама сцена выглядела неестественной от случившегося пустяка.
Генерал, изобразив добродушие, примерно так и ответил:
— Пустяки, мадам. Теперь попрошу, господа, подойдите к окну, как тогда это сделали.
Люди неуверенно задвигались, хозяйка, чуть задержавшись, пошла вслед за мужчинами.
Через несколько шагов, оказавшись у окна, они вопросительно повернули к нам головы.
— А где стоял ныне покойный?
Мужчины поглядели друг на друга, затем сосед-помещик проговорил адвокату:
— Друг мой, покойный стоял на вашем месте, а вы на шаг сзади.
— Да-да, — засуетился тот, — а вас, мадам, я пропустил вперед.
Еще немного движений и группа окончательно установилась: впереди у окна стояли супруги — роль банкира играло пустое место — за ними адвокат и помещик, который оказался в сей композиции самым задним.
Но мне показалось, адвокат в сыгранной мизансцене держит себя неуверенно.
— Сколько, примерно, времени вы там стояли?
— Позвольте, — начал адвокат, — мы обменялись несколькими фразами...
— Я помню, — поддержал сосед, — и могу их даже произнести.
— Секунду, — Казанцев вынул, прятавшиеся за полой пиджака, на цепочке часы, — сделайте всё мысленно: от момента, когда подошли к окну, до момента, когда двинулись обратно. Начали!
