Ян Валетов - Остаться в живых…
У него совсем не было времени…
На глубине всегда царит штиль.
Они провалились в тишину сразу же, едва погрузившись в бурлящие воды бухты. Губатый, несмотря на малый запас воздуха, пошел вниз вдоль кормовой якорной цепи и остался доволен осмотром. Если ветер не переменится градусов на десять – пятнадцать, а цепи выдержат, то с «Тайной» ничего не случится. Оба якоря были надежно закреплены среди крупных валунов неправильной формы – остатка скальной россыпи. Пименов видел, как волнение беспощадно треплет бот, по постоянно меняющемуся натяжению цепей – они то провисали, то рывком натягивались, и в этот момент надо дном прокатывался неприятный железный звук, отдававший в десны и затылок. Но валуны держали надежно, и слава Богу!
Фонари пришлось зажечь в самом начале.
Гроза и густые сумерки накрыли бухту, и перед погружением Губатый включил на «Тайне» сигнальные огни – по привычке, естественно, а не потому, что кто-то их мог заметить в такую погоду. Бушующее море было темным, как приближающаяся ночь и, спускаясь все глубже и глубже, Пименов подумал, что в такой вот момент особенно хочется выжить. Вырваться из холодных и сильных объятий смерти, выплыть, убежать и оказаться где-нибудь, где в камине трещат дрова, прыгают за проволочным экраном чертики-искры, колется шерстяной плед и в небольших рюмках дышит ароматом золотистый коньяк.
Спускаться приходилось очень быстро – они с Изотовой просто летели во тьме, как два боевых пловца, идущих на задание. Ленка, теперь уже не скрывавшая навыков, шла рядом с ним уверенно, не делая ни одного лишнего движения – собранная, целеустремленная, стремительная. Пименов легко держал выбранный темп, хотя усталость сказывалась, и последний подъем без остановки давал о себе знать болями в суставах.
Они вышли прямо на скалы-близнецы, почти синхронно, как в бассейне на тренировке, поменяли угол погружения и оказались над разбитыми остатками пакетбота. Над каютой Чердынцева, которая сегодня едва не стала Ленкиной могилой, весело реяли два надутых понтона, – прекрасный ориентир в темноте. Губатому показалось (но особой уверенности не было – из-за того, что во время ночного погружения увидеть общую картину невозможно), что за короткое время их отсутствия судно еще больше завалилось направо и просело. «Нота» исчезала, проваливалась в песок и небытие, и если раньше ее не было в мире живых, то теперь она покидала и мир мертвых. Не обнаружь ее настырный Изотов, не потревожь ее Пименов с командой, не упусти колокол покойный Кущ, и пакетбот еще многие годы дремал бы в тени скал, медленно погружаясь в донные отложения. Многие годы, а, может быть, и столетия – и вода, растворившая кости мертвых моряков за каких-то 80 лет, долго бы жевала порванные бока «Ноты», превращая их в красноватую взвесь. А сейчас – судно разлагалось, как труп на солнце, распадалось на куски, и Губатый мог сказать наверняка, что на следующий сезон из песка будут торчать только ребра шпангоутов и остатки мачт, да горб паровой машины, выброшенной из трюма недавним взрывом. А еще через пару лет все окончательно затянет, и обломки потеряют всякую живописность.
Одним оставшимся понтоном сейф было не поднять, и даже для буксировки подъемной силы одного газового мешка не хватило бы никогда. Нужно было добавить его к уцелевшим понтонам и, с помощью их, выведя сейф наружу, буксировать к крюку, свисающему с грузовой стрелы «Тайны». На все про все у Пименова было девять минут, то есть чуть более 4 минут на работы на дне и еще пять на подъем с двумя короткими остановками.
Он проскользнул в каюту, развернул корпус на 180 градусов, чтобы зависнуть ногами вниз, и принялся крепить фалини понтона на запорное колесо. Реагент смешался с морской водой, мешок начал раздуваться. Пименов уперся ногами в переборку и принялся толкать сейф так, чтобы он оказался напротив дверного проема, который теперь был потолочным люком. По мере того, как третий воздушный мешок набирал объем, железный ящик становился все легче, и наконец заскользил по старым доскам. Губатый толкнул его от себя и вверх и, в этот момент переборка под его ногой хрустнула, и нога провалилась в образовавшуюся дыру по колено. От неожиданности Пименов едва не запаниковал, рванулся в сторону и потерял равновесие, ударившись о доски грудью. И почти сразу вместе с равновесием и ориентировку – где верх, где низ.
Это длилось доли секунды, но за это время Губатого, смертельно продрогшего за эти дни, пробил холодный пот. Он закрыл глаза, чтобы успокоиться, и медленно досчитав до пяти, потянул ногу из провала. Судно заскрипело, вздрогнуло, и Пименов почувствовал, как что-то твердое схватило его за икру и сжало так, что от боли он забился, как пойманная на крючок рыба. Он прекрасно понимал, что ничто живое не могло таиться в темном провале, что ногу зажало ломающейся переборкой или придавило чем-то массивным, но воображение оказалось сильнее его. Губатый мог поклясться, что в этот момент ощутил холодные костлявые пальцы, вцепившиеся в его плоть, и это леденящее прикосновение мертвеца он чувствовал через неопреновый костюм. Он едва не вывернул себе колено в отчаянной попытке освободиться, но безрезультатно – нога осталась в ловушке, а он распластался по мшистым доскам, не в силах сдвинуться и на десять сантиметров.
А вот сейф оторвался от пола и медленно пошел вверх, в проем дверей, туда, где отсвечивал фонарь Изотовой. Пименов дотронулся до него рукой – самыми кончиками пальцев. Металлический ящик был скользким на ощупь, язвы ржавчины, затянутые пленкой слизи, покрывали его бока. Он проскочил между исковерканными лутками и растворился в мутной мгле, а сверху в глаза Губатому ударил тусклый желтый луч.
Пименов призывно махнул рукой, и Изотова, змеиным движением скользнув в каюту, остановилась рядом с ним. Два работающих рядом фонаря позволяли рассмотреть все детали – Губатый видел глаза Ленки за прозрачным стеклом маски, пузырьки от ее дыхания, рвущиеся вверх. Он подергал ногой, напрягся и рванулся изо всех сил – так рвется зажатый железными челюстями капкана волк – и вновь припал к полу.
Изотова смотрела на него не мигая, и Пименов вдруг понял, что она размышляет. Вверх уходили понтоны, увлекая за собой драгоценный груз, и если сейф всплывет на поверхность, то с мечтой о жемчуге придется распрощаться – кто знает, куда отнесут его волны? А здесь, в осклизлых внутренностях разрушенного судна, застрял…
«Никто, – сказали ее глаза. – Случайный попутчик. Очередной костыль, сломанная подпорка. Никто и имя ему – никак. Бобыль, одиночка, исчерканный жизнью по собственной глупости. Он – просто эпизод, который можно забыть через несколько минут. Разве рискуют жизнью ради эпизода? Разве рискуют ради эпизода богатством?»
Все так же не мигая, она приблизила свое лицо к лицу Губатого и легко, словно рыбьим плавником, коснулась пальцами его щеки. А потом, попятившись, исчезла, как русалка – мгновенно и без следа.
Пименов замер, словно бык, увидевший собственную смерть в глазах матадора. Всматриваясь в черный прямоугольник проема, как в раскопанную могилу, он представил себе, как мощно работая ластами Изотова настигает понтоны, и придерживая причудливую связку раздутых подушек рукой, уверенно направляет их в сторону «Тайны».
Губатый знал, что она не оглянулась. Знал наверняка.
И сердце его замерзло.
Компьютер завибрировал на кисти, сообщая, что до конца последнего акта затянувшегося представления осталось ровно три минуты. А если учесть перерасход воздуха на этой глубине, то и того меньше. Губатый подумал, что единственный, кто мог бы прочувствовать происходящее с ним, сейчас лежит на корме «Тайны», ухмыляясь грязным окошкам водолазного шлема, обнажив темно-коричневые десны. Уж кто-кто, а Глеб Изотов достоверно знал, что такое одиночество после смерти и во время ее.
Пименов представил себе, как безмозглые рыбешки будут растаскивать его гниющую плоть. Как на запах разложения спустятся с каменной гряды колючие крабы, и через неделю его белый, словно мел, костяк, лишенный даже сухожилий, распадется на отдельные части и останется лежать в углу каюты на десятилетия, пока морская вода не вымоет кальций из костей – и он растворится превратившись в «ничто», в молекулы, рассеянные по мировому океану.
Губатый рванулся еще раз, сильно и неожиданно, словно то, что его держало, было действительно живым существом, и для того, чтобы выскользнуть из смертельных объятий, нужно было обмануть чью-то бдительность. Вырваться не получилось, а вот ногу он едва не сломал, но, казалось, в ответ на его движение старый пакетбот застонал, словно от мучительной боли – тяжело и страшно. Скрипели шпангоуты, похрустывали стрингера, трещали изуродованные взрывами бимсы, ныли, изгибаясь, оставшиеся переборки. Пименов не мог ошибиться – судно валилось на бок, рассыпалось, как карточный домик. Разрушенный силовой каркас, построенный более века назад, уже не мог удержать собой тяжелые листы металлической обшивки. Все эти балки, доски, поперечины выходили из зацепления друг с другом, выскальзывали из некогда плотных пазов, нарушали бывшими идеальными зазоры. «Нота» распадалась на куски – ограбленная, взорванная, обманутая и более никому не нужная. Она умирала, как тяжелораненый, забытый санитарной командой на нейтральной полосе – совсем рядом с берегом и безо всякой надежды его достигнуть в будущем.
