Р. Пейтман - Вторая жизнь Эми Арчер
– В полиции тоже так думают? – быстро спрашивает она.
– Им придется проверить эту версию. – Я прижимаю телефон плечом к уху и затягиваю пояс халата.
– Нет… просто не могу поверить… чтобы викарий был к этому причастен.
– Почему? Потому что он служитель Божий? – раздраженно переспрашиваю я. – Посмотри, что творится в Католической церкви в последние годы.
– Но викарий же не католик.
– Ну да! Англиканцы, конечно, детей не насилуют!
– Я не это хотела сказать, – твердо произносит Джилл. – Просто у них… ну, понимаешь… не такая репутация.
– Это не значит, что они не запятнаны. Просто лучше умеют скрываться.
Моя верхняя губа презрительно вздергивается. Вжимаюсь в кровать и стараюсь сдержать слезы.
– Там был один учитель, – говорит Джилл. – Не помню фамилию… Сандерс? Андерсон? Какой-то… странный. Скользкий. Ну, знаешь, такой тип, на которого можно подумать. Скажи ты, что это его рук дело, я бы так не удивилась.
– Дана больше никого не назвала. – Я вытираю глаза. – Полиция узнает все имена от Дэна Бишопа.
– Значит, его еще не нашли?
– Теперь наверняка скоро найдут. Только сначала им надо разобраться с Либби. С тобой, наверное, тоже захотят побеседовать.
– Со мной? – В ее голосе звучит растерянность. – Но… мне нечего сказать, кроме того, что уже поведала тебе.
– Все равно. Я назову им твое имя. – Я медленно выпрямляюсь. – А еще лучше – может, приедешь? Ты мне нужна.
– Ох, Бет, если бы я могла! Но мне нужно ухаживать за сестрой в Эссексе. Ее только что выписали из больницы после приступа.
– А никто не может тебя подменить?
– Нет, к сожалению. Она после смерти мужа осталась одна. Извини. Я буквально уже убегаю. Даже думала, это не ты звонишь, а диспетчер, сказать, что такси подъехало.
– Надолго ты туда?
– Пока точно не знаю. Посмотрим, как пойдут дела.
Так и вижу Джилл: она трет рукой лоб, словно пытается договориться об очередной благотворительной распродаже с не особенно рьяными добровольцами.
– Но постараюсь освободиться пораньше. Обещаю.
– Может быть, полицейские поговорят с тобой по телефону?
– Ну конечно… Только вот связь в тех местах не очень. Захолустье… Но попробовать можно.
– Какой там домашний номер? – Я оглядываюсь в поисках ручки.
– У сестры нет телефона. Она такая старомодная. Считает, что все эти современные удобства – пустая трата денег. У нее даже центрального отопления нет. И телевизора! Обходится радиоприемником. Так что если звонить, то на мой мобильный. – В трубке слышится шорох. – Извини, – говорит Джилл, – мне надо идти, Бет. Машина уже возле дома.
– Еще одно, Джилл.
– Да?
– Не говори никому, пожалуйста. Даже сестре.
– Ну конечно. Ни словечка не пророню.
Такое чувство, будто этих десяти лет вообще не было. Брайан сидит рядом со мной в синем пластмассовом кресле в тесной, душной комнате: решетки на окне, вид на полицейские машины, что стоят на улице. Дверцы авто то и дело хлопают, воют сирены, шины скрежещут по асфальту. Где-то все время требуется срочная помощь.
А мы ждем. Стрелки часов над дверью медленно, тягуче отсчитывают минуты.
Помню, как мы поддерживали друг друга после исчезновения Эми. Как шептали ободряющие слова сквозь слезы и поцелуи, гладили друг другу руки и по очереди притворялись сильными.
Помню, как все труднее становилось подобрать слова, пока даже удушающее молчание не стало даваться легче. Однако оно было таким же невыносимым. Помню отвратительный запах выпрошенных сигарет, все сгущающуюся тень от щетины на подбородке Брайана, отяжелевшие веки, пульсирующие цифры на его электронных часах.
Помню, как открывались двери и сердце у меня останавливалось, а голова поворачивалась, чтобы посмотреть, кто там и что можно прочитать по выражению его лица. Помню, что простое покачивание головой вдруг обрело разные значения.
«Нет, никаких новостей. Но это значит, что еще осталась надежда».
«Мы ее нашли. Нет. Сожалею. Обещаю, мы найдем тех, кто это сделал».
«Нет. Ни новостей, ни тела, ни улик. И времени больше нет. И следователей больше не будет. Ни расспросов, ни объявлений, ни призывов. Нет надежды. Нет будущего. Нет конца».
Грибного цвета кофе в пластиковых стаканчиках почти остыл, на вкус – как вчерашний, но Брайан все равно пьет. Проводит руками по волосам. Они поредели с тех пор, поседели. Кажется, они все белели у меня на глазах, с каждой минутой, пока он слушал показания Даны. А потом он лежал на кровати у меня в номере, сжавшись в комок, и рыдал в одеяло, прижимая к себе компьютер.
Каждое слово Даны пронзало его насквозь, но он все равно прослушал запись несколько раз подряд, говорил, если бы десять лет назад не был так занят собой, может, девочки сейчас были бы живы.
Мой бывший муж берет стаканчик со стола и отпивает глоток:
– Возьму еще. Ты хочешь чего-нибудь?
Я качаю головой. Не успевает он встать, как дверь открывается.
Лицо Хардинга непроницаемое. У Эрншоу – почти скучающее, отчужденное. Они садятся за стол. Хардинг снимает пиджак и вешает на спинку стула. Эрншоу ставит локти на стол и соединяет ладони перед собой, словно в молитве.
– Ну что? – Голос Брайана напряженный. – Нашли Бишопа?
Хардинг кивает.
– Живого? – спрашиваю я.
Хардинг кивает снова:
– Бишоп арестован.
Охота окончена. Я нашла убийцу Эми. Теперь она упокоится с миром.
Смотрю на Хардинга, недоумевая не по поводу того, что он сказал, а по поводу своей реакции. Я мечтала об этом десять лет. Конец – пускай не мучений, но ожидания. Торжество правосудия. Надежда на новую жизнь.
Но вот свершилось… и я ничего не чувствую. Пустота. Взгляд Хардинга тревожит меня.
– Он признался? – спрашиваю шепотом.
– В изнасиловании – да, – говорит Эрншоу. – Но не в убийстве Эми.
– Ну еще бы, – нетерпеливо говорю я.
Эрншоу покашливает.
– Я не уверен, – отвечает он.
– Не думаете же вы, что он невиновен? – Я хмурюсь, злясь и недоумевая. – Неужели нельзя было надавить как следует?
– Он виновен в изнасиловании – по меньшей мере. Но в убийстве? – говорит Хардинг, ссутулившись. – Не все так просто.
– Но…
– Бишоп был довольно откровенен, миссис Арчер, – продолжает Хардинг. – Даже удивительно, учитывая, что единственное показание против него дала покойница. Видимо, даже у извращенцев есть совесть.
Звучит это не очень уверенно.
– Бишоп – пожилой, не слишком здоровый человек, раздавленный чувством вины. Он был чуть ли не рад, что мы его поймали и дали шанс примириться с самим собой. Думаю, если бы он убил Эми, он бы нам сказал.
– Но как же показания Даны? – спрашиваю я. – Бишоп сказал ей, что это он. Вы же сами слышали. – Я оглядываю всех в полнейшем недоумении.
– А-а. – Хардинг опускает голову. – Да нет, как раз не сказал.
Он придвигает ко мне распечатку азбуки Даны. Страницы испещрены пометками от руки, подчеркиваниями и вопросительными знаками. Хардинг проводит пальцем по строчкам.
– Я ничего не знаю, понятно? Ничего, – сказал он. – И ты ничего не знаешь. Уяснила? Держи варежку на замке, и я тебя не трону.
– Но он же не сказал, что не убивал ее! – кричу я.
– Нет, но, по словам Даны, он в этом и не признался. – Хардинг отодвигает стул и встает. – Собственно говоря, наоборот.
– Это смешно! – Руки у меня от волнения сжимаются в кулаки. – Он просто велел девочке молчать.
– Это мы так поняли. Надеюсь, присяжные поймут так же, – говорит Эрншоу. – Но высказывание достаточно неопределенное, чтобы адвокаты сумели найти лазейку.
– Так кто же, по его словам, убил Эми? – Брайан берет меня за руку.
– Саймон Палмер, – отвечает Эрншоу.
Он смотрит на меня так, будто ждет, что я вспомню это имя, но мне оно незнакомо.
– Работал в передвижной библиотеке, – говорит Хардинг. – Приезжал к Эми в школу.
Я вспоминаю, как он в своем тесном фургончике выдавал книжки. Маленький, но жилистый, светлые, будто пыльные волосы; очки вечно съезжали на кончик носа, и книжник смотрел поверх них. Это он окрестил Эми Девочкой, Которая Больше Ничего Не Читает. Мы с ним вместе шутили над тем, что Эми каждый раз берет одну и ту же книжку, и я помогала ему в попытках заинтересовать ее чем-нибудь еще.
Теперь-то я понимаю, что дочке хотелось поскорее убраться из фургона и подальше от Палмера. Легче всего было просто взять ту же самую книгу. Да и сама сказка могла бы мне кое-что подсказать. Человеку, который не мыл посуду, пришлось жить в собственной грязи, пока тарелок не стало так много, что он уже не мог выбраться из ловушки и остался в ней навсегда.
