Татьяна Гармаш-Роффе - Силы небесные, силы земные
— Восемьдесят шесть.
— Память у всех функционирует по-разному, — произнес Феликс. — Иной в семьдесят в маразм впадает, иной до ста все помнит. Чем сильнее развита мыслительная деятельность у человека, тем меньше его мозг подвержен возрастным изменениям.
— Что ты предлагаешь? Ехать сразу в Дом ветеранов сцены?
— Знать бы, тот ли там «Боря»…
Алексей посмотрел на патологоанатома: лицо его осунулось, под глазами обозначились синюшные тени.
— Не переживай ты так, Феликс, пока ведь ничего страшного не происходит. Лия жива, планируется обручение…
— Вы Лию не знаете, — отвернулся Феликс к окну, отчего голос его прозвучал глухо. — У нее «кавказский темперамент». Даже если она поклянется себе быть осторожной, то, боюсь, не выдержит, сорвется. И тогда…
— Ладно, не дрейфь, — бодро ответил детектив. — Сейчас навестим второго актера и все выясним. Ну, если повезет, конечно…
…Владимир Степанович Каляев вспомнил побольше.
— Брагомыжский?
Он запустил пальцы в свою роскошную, хоть и поредевшую, седую шевелюру — прямые волосы, зачесанные назад, гривой.
— Что-то припоминаю… Кажется, был такой провинциальный режиссер… Да, да! Плохой режиссер, но упрямо-изобретательный. Мыслил себя новатором, все мечтал о признании… Уж не скажу, кто пустил его имя в нашем кругу, но оно стало нарицательным. О плохой режиссуре мы говорили тогда: ну прям брагомыжский!
— К одному из Арсениев он имел отношение?
— Не думаю. Оба мальчика были из столичных театральных семей.
— Один — сын актрисы Людмилы Лесиной, да?
— Совершенно верно! Людочки сын!
— А второй?
Актер задумался.
У детектива зазвонил телефон.
«Звонок от Лии прошел с очередной левой симки, — порадовал Громов. — И с тех пор она отключена. Так что все концы в воду… Правда, удалось установить участок загородного шоссе, где он зафиксировался. Видимо, Лия звонила из машины. Но ты ж понимаешь, что тачка та уже давно в другом месте…»
Разумеется. Кто бы сомневался.
Самое поразительное в этой истории было то, что Мышьяк не просто неуловим, но и никому не известен. Ни один человек не может — или не хочет — ответить на вопрос: кто он таков? А ведь, судя по масштабу всей операции, он должен быть «крутым». С баблом, связями, возможностями. Но повсюду проскочил невидимкой, черной тенью, что твой ниндзя…
— Знаете, а я, пожалуй, ошибся… — проговорил, наконец, актер. — Второй мальчик был из семьи, которая перебралась в Москву из провинции… Я с ними не общался. Они были новенькими в нашем кругу. Помнится, его мать, хорошенькая такая дамочка — актриса, разумеется, — всеми силами пыталась пробиться на столичную сцену. И мне тоже глазки строила, на всякий случай… Как же ее звали-то? Ох, что делает старость с человеком, знали б вы, голубчики… Лицо ее вспомнил, представьте! А имя… Собственно, не семья то была — с любовником она жила. Хоть они говорили, что женаты, но все знали, что нет. В те времена плохо на такое смотрели… Он ей карьеру в Москве пытался устроить.
— А его имя помните?
Актер думал. Так долго думал, что Кису стало его жалко.
— По моим сведениям, с мальчишками, с двумя Арсениями, — произнес он, — случилась какая-то заварушка. Девочку вроде бы убили… Не знаете, что там вышло?
— Девочку? — Он еще немного подумал. — Я не каждое лето на дачу ездил: гастроли, съемки, актер себе не принадлежит. Жена моя сказала бы вам, да нет уже ее на этом свете, любушки моей…
Слезы блеснули на глазах у старика. Игорь незаметно дернул детектива: мол, кончай мучить человека, Кис!
Но Алексей не мог позволить себе уйти и на этот раз ни с чем.
— А кто такой Боря? Актер известный, он в вашей компании тусова… — Кис поймал себя за язык: вряд ли старый актер владеет современным сленгом, — состоял. У этого Бори память отличная, с ходу роли запоминал.
— Боря?.. А, Боря! Это Сухоруков! Таланту кот наплакал, тем только и был известен, что память отменная.
Игорь снова незаметно дернул детектива и шепнул еле слышно:
— Сухоруков Борис, это тот, из дома престарелых!
— Ну что, завтра с утречка к нему наведаемся, — произнес Кис, когда они втроем вышли из подъезда.
— Давайте сейчас, — предложил Феликс.
— Поздно уже, дело к девяти. Там наверняка приемные часы закончились.
— Вы ведь мастер разговаривать с людьми, Алексей Андреевич! Уговорите персонал. А у стариков часто бессонница… К тому же их навещают редко. Он будет только рад, поверьте мне.
— Ну что ж, попробуем. Это далеко, Игорь?
— На шоссе Энтузиастов, в Перово.
— И гостинцы надо по дороге прихватить, — добавил Феликс. — Что-нибудь мягкое, что легко жуется. Человек в таком возрасте вряд ли имеет все зубы на месте. А если бы было кому оплатить его протезы, то вряд ли бы он находился в доме престарелых…
— Думаешь?
— Знаю. В больнице на одиноких стариков насмотрелся.
В дороге Феликса осенила идея: поискать церковь, в которой должно состояться обручение.
— Лия сказала, что оно будет в церкви! Это подсказка! — возбужденно проговорил он. — Она надеется, что мы ее найдем!
— Да их больше полутысячи в Москве, — покачал головой детектив.
— А если учитывать Подмосковье, то вся тыща! — добавил Игорь. — Не обзвонить и за месяц…
Борис Николаевич Сухоруков оказался импозантным стариканом с породистым лицом, и Алексей даже припомнил, что видел его в каких-то фильмах об аристократах, где требовалась благородная внешность для второго плана.
Незваным гостям и гостинцам Борис Николаевич обрадовался, как и предполагал Феликс. Он благосклонно выслушал предисловие детектива, подставляя ему ухо, после чего предложил побеседовать на лавочке в садике — погодка хорошая, вечер летний, теплый и светлый! — и первым двинулся шаткой походкой по аллее, опираясь на палку. Гости за ним.
Вот и лавочка.
— Арсении, говорите… Все помню, как вчера было. Они всегда смеялись надо мной, говорили, что у меня только и таланту, роли запоминать! Да все от зависти это.
— Кто смеялся? Арсении? — не понял Кис.
— Вы меня, юноша, за маразматика-то не держите! При чем тут мальчишки? Коллеги мои, так сказать, товарищи по цеху. А теперь, говорите, ничего вспомнить не могут. — Он удовлетворенно улыбнулся. — Так им и надо, старым хрычам! А меня до сих пор зовут сниматься, чтоб вы знали! Я получше молодых роли запоминаю!
— Я восхищен, — польстил ему детектив.
— Так им и скажите, хрычам, что я до сих пор востребован!
— Обязательно.
— Не забудете?
— Ни за что!
— Ну ладно… Что вы хотели про мальчишек-то узнать?
— Какая-то история на дачах приключилась. Девочку убили, как я понял. Арсении были как-то связаны с этим происшествием?
— Связаны? Это как посмотреть… В общем, дело было так. Арсений, сын Люды Лесиной, и другой Арсений, сын дамочки одной из провинциального театра, которую любовник в Москве на сцену пристраивал… Красивая была дамочка, между прочим, глаз не отвести. Не знаю, как у нее со сценой сложилось, талант-то вряд ли имела, вечно жеманилась. Часто так бывает: красоту бог дал, а ума пожадничал… Да, так я о чем?
— О ее сыне.
— Сам знаю! Любовник ее был администратором одного московского театра, у него дача в нашем поселке имелась, и вот она с ним, значит, приезжала и сына своего привозила. Тоже красавчик писаный, мальчишка-то. Ангелочек светленький. Она его так и называла: анге… Нет, — вдруг запнулся он и покачал головой, — не так. Боженька? — Борис Николаевич посмотрел на детектива выцветшими глазами, будто ожидал подсказки.
— Это что же, она себя Девой Марией считала? Раз у нее сын «боженька»?
— Так чем меньше ума, тем больше претензий, не знаете, что ль… — сердито ответил актер. — Вспомнил. «Божонок», вот как она его звала. Она его везде таскала с собой, чтоб все видели: что мать, что сын, хоть на выставке выставляй… Так божонок этот с Арсением Лесиным подружился.
— А его фамилию помните?
— Его? Мать его, она… Имя у нее затейливое такое было, сейчас, погодите… Элина, что ли… Голубева по фамилии. Элина Голубева, точно! Парнишка тоже Голубев, наверное. Хотя в нашей среде, знаете, актрисы часто свою девичью оставляли, мужа фамилию не брали. Так что если мальчишка по отцу, то не скажу вам… Людочкин сынок тоже по отцу носил фамилию, да я его Лесиным называл.
— Понятно. Значит, оба Арсения дружили?
— Да. Как дачный сезон начинался, так они сразу сбегались. Лета три подряд или четыре. А вот как убийство приключилось, так Голубева эта перестала ездить к нам. Не знаю, что с ней сталось дальше. Но такая не пропадет, с ее внешними данными, — она из той породы шелудивой, что под любого за роль ляжет…
В голосе его промелькнула тенью какая-то злая усмешка. Возможно, Борис Николаевич пытался тогда и сам к красотке подъехать, да не вышло. Он ведь не мог дать ей роль в столичном театре…
