Летний детектив для отличного отдыха - Татьяна Витальевна Устинова
– Должно быть, со мной ему было очень скучно, – добавила Элли.
– Должно быть, – согласился Алексей Александрович.
– И он просто пытался так себя развлечь.
– Ну конечно.
– Я ушла на Новый год. Он сказал, что приедет сюда, на дачу, и не приехал. А позвонить невозможно, связи нет, ты знаешь.
– Знаю.
– Я весь вечер и всю ночь бегала в Дорино на поворот, звонила, звонила, и, в общем, в конце концов мы с мамой решили, что случилось несчастье, и я поехала в Москву.
– В новогоднюю ночь?
– Нет, уже утром. По-моему, в электричке мы ехали с машинистом вдвоем. Дома тоже никого не оказалось, и телефон у него не отвечал, и я… – Она вздохнула. – Я очень сильно волновалась. Положить тебе сгущенки?..
– Две ложки.
– Да, я знаю. Я звонила, как положено, во все приемные покои, потом в морги, потом в справочную службу МЧС, и все без толку. Потом приехала мама и тоже стала звонить. Он нашелся третьего января и сказал, что телефон у него украли, потому что на улице он упал в обморок и его отвезли в больницу. В эту больницу я, разумеется, тоже звонила, и его там не было, а когда он приехал домой, оказалось, что и телефон при нем, но он заявил, что ему потом вернули.
Плетнев покосился на нее.
– Он был в очень хорошем настроении, веселый и, главное, сразу же забыл, что вроде бы все это время лежал в больнице, и стал приглашать меня в какой-то дом отдыха, куда собирается вся компания. Когда я спросила, какая компания, он сказал, что та самая, с которой он встречал Новый год. Потом он ужасно рассердился за то, что я выпытываю его тайны и не даю ему нормально дышать и жить, и ему надоел мой постоянный контроль, он творческий человек и контролировать его нельзя. Собрал вещи – ему же хотелось в дом отдыха! – и уехал на все каникулы. Правда, он потом забыл, что мы с ним поссорились и что я не даю ему дышать, позвонил и попросил привезти меховые ботинки. Снегу очень много, гулять не в чем.
– Ты привезла?
– А почему ты веселишься?!
– Ты привезла ботинки?
– Я сказала ему, чтобы он шел к чертовой матери. Нет, почему ты веселишься?! – Тут она вдруг засмеялась. – Идиотизм, да?
– Да.
– Он очень интересный и талантливый человек, – простонала она сквозь смех. – И прекрасный артист! Когда играет любовь, все вокруг плачут.
– Пошел он к чертовой матери.
Тут Плетнев взял ее за подбородок и посмотрел в глаза. Она моментально притихла и тоже уставилась на него.
– Вот так-то лучше, – серьезно сказал Алексей Александрович. – Не хватает нам еще артистов!..
– Нет, а почему тебя интересует моя личная жизнь?
– Поздно, Элли, – торжественно объявил он. – Раньше надо было спрашивать. Теперь все ясно. Хотя даже если бы у тебя было три мужа, а не один артист – все равно.
Он говорил глупости, знал, что говорит их, и от этого чувствовал себя прекрасно – совершенно свободным, и очень молодым, и очень беззаботным.
…Все самое лучшее – здесь и сейчас, со мной. И оно уже никуда не денется, потому что я не отпущу это самое лучшее. Прошлая жизнь развалилась, обломки долго падали мне на голову и почти задавили, и я еще бултыхался под ними, не зная, как вылезти, но, кажется, вылез! И сейчас даже странно, что куча какого-то ненастоящего, пластмассового хлама представлялась мне такой страшной, что я задыхался и не понимал, как выбраться. Она совсем не страшная, и стоит только поддать как следует ногой, разлетится в разные стороны, и непонятно, непонятно, отчего я там задыхался!
– Вечером мы пойдем к Любе, – распорядился Плетнев. – Если только она не решит последовать за Федором на нары. И еще нам надо как-то покормить его собак. А сейчас уходи и не мешай мне думать!..
Рыжий дождевик с гномичьим капюшоном задевал ветки, и они осыпали Алексея Александровича каплями холодной воды. Он старался уворачиваться, но ничего не получалось.
Нужно будет купить дождевик и резиновые сапоги. Куда без них в деревне!..
Элли поднялась на крыльцо, постучала и послушала. Никто не ответил, она приоткрыла дверь и просунулась внутрь.
– Можно? Люба, ты дома?
В тесных сенях пахло почему-то баней и были навалены и наставлены какие-то вещи. Пучки травы висели на стене, про них Элли сказала, что это полынь, от мух. Плетнев удивился, решил понюхать и своротил какое-то ведро, оно сильно загремело.
– Кто здесь? – послышался встревоженный голос, и распахнулась внутренняя дверь, обитая потрескавшимся дерматином. Из-под черной ткани кое-где торчала желтая вата.
Дверь сильно стукнула Плетнева по спине, он створку придержал и выглянул из-за нее.
– Добрый вечер, Люба.
Она помолчала, произнесла сдержанно:
– Здравствуйте, – и осталась в дверях.
– Мы пришли поговорить. – Элли стянула дождевик и стряхнула с него воду.
– О чем нам говорить? Я ничего не знаю, не видела и не слышала.
– Вот об этом мы и поговорим, – из-за двери сказал Плетнев.
– Неля, ты извини, но я только вошла, у меня дела не сделаны.
Кто такая Неля? – удивился Плетнев. Ах, да! Почему-то они так называют Элли.
Он выбрался из-за дерматина, все-таки понюхал полынь и заявил Любе, что у него разговоров всего на несколько минут, проще переговорить, чем препираться.
– Ну, проходите, – хмуро предложила Люба и пропустила их в тесную, но очень чистую комнату.
Стол был придвинут к окну и весь завален какими-то бумагами и обрывками ткани, а у соседнего окна, также вплотную, стояла разложенная швейная машинка с литым чугунным колесом ножного привода. За распахнутой дверью в маленькую комнату у стен стояли две кровати, разделенные небольшой тумбочкой, над которой висело зеркало. Тумбочка была заставлена баночками и тюбиками, наверное, Люба там прихорашивалась. За занавеской пряталось еще какое-то помещеньице, по всей видимости, кухня.
И это все.
По сравнению с этим домиком хоромы Плетнева выглядели как палаты царские.
– Любочка, ну что ты узнала?
– Ничего я не узнала.
– Как не узнала? Ты же в Тверь ездила!
Люба исподлобья посмотрела на Элли. И Плетнев тоже посмотрел.
В лице у той не было никакого любопытства, только сочувствие. Совершенно искреннее. Совершенно честное.
– Не пустили меня. Сказали, что день выходной, чтоб в понедельник приезжала. Никто ничего мне рассказать не может, а к задержанному тоже нельзя! А я говорю – что же он, до понедельника сидеть будет? А они мне отвечают, он теперь лет десять посидит!
Выпалив все это, она как будто отпустила себя, плечи поникли,
