Летний детектив для отличного отдыха - Татьяна Витальевна Устинова
– Никак. Просто горячая лепешка с сыром.
– Умереть можно.
– Вот и хорошо.
– Мне нужно поговорить с Любой, – заявил Плетнев, доев лепешку. На всякий случай он посмотрел, есть ли еще, и оказалось, что есть.
– Она рано утром уехала в Тверь, к Федору.
– Елки-палки.
– Вечером должна вернуться. Так Валя сказала, потому что Игорек остался у них.
– Значит, вечером и поговорим.
Элли сбоку посмотрела на него и спросила, решившись:
– Алеш, ты на самом деле думаешь, что это ошибка? В отношении Федора? – Она говорила очень правильно, недаром дедушка Лордкипанидзе придумал особый метод сопоставления согласных! – Я мало его знаю, но мне тоже кажется, что вряд ли он мог совершить такую… мерзость.
– В Америке, – сообщил Алексей Александрович с набитым ртом, – ему сделали операцию на сердце. Я точно не знаю какую, но, должно быть, серьезную, если он год лежал в госпиталях и после этого ушел из спорта.
– Из какого спорта?.. В какой Америке?!
– В той, которая «Земля за океаном». Читала такую книжку?
– Ну, конечно, читала! Только при чем тут книжка?! – Она опять уставилась на него своими глазищами, и Плетнев попросил слезно:
– Слушай, не смотри на меня, а? Я подавлюсь.
Она еще посмотрела, а потом опустила глаза.
– После операции на сердце он почти не пьет, ему нельзя, – продолжал Плетнев, волнуясь даже больше от того, что она опустила глаза. – То есть ни о каком изнасиловании в пьяном угаре речи идти не может. Тогда о чем речь? О том, что абсолютно трезвый Федор, заметь, проживший полжизни в Штатах, силой взял какую-то женщину? В Штатах сажают не то что за изнасилование, а за неловкую попытку пригласить на свидание! Особенно тех, кто на виду, – спортсменов, актеров, политиков тоже! А он был на виду, если я все правильно понимаю.
– Наш Федор? – недоверчиво переспросила Элли. – Наш Федор Еременко?
– Ваш, ваш.
Он вздохнул и взялся за вторую лепешку с сыром.
С улицы раздалось короткое радостное блеяние, Плетнев с Элли посмотрели друг на друга, а потом кинулись на террасу.
Из куста торчала довольная и счастливая козья морда с букетом во рту. Морда как будто ухмылялась и подмигивала.
– Пошла вон!
– Боже мой! Я, наверное, калитку не закрыла! Уходи, уходи отсюда!..
Плетнев босиком скатился с крыльца. Коза покосилась на него и опять сунулась в куст. Хрустнули ветки, и мокрые гроздья цветов закачались.
Алексей Александрович, городской житель в пятом или шестом поколении, привыкший к костюмам ручной работы, супу из спаржи и «специально обученным людям», дал козе хорошего пенделя. Коза очень удивилась и высунулась из куста.
Тогда Алексей Александрович крепко и ухватисто взял ее за рога – она мотала башкой и норовила вырваться – и повел в калитке. Время от времени, изловчившись, он придавал ей ускорение пинком в шерстяную мокрую задницу.
Коза упиралась, но шла, Элли хохотала на террасе, и дождь все моросил.
Выгнав козу за ворота и тяжело дыша, он вытер ладони о штаны, накинул крючок на калитке и вернулся в дом.
– Слушай, как у тебя ловко получается, – сказала Элли и опять захохотала. – Я так не могу.
– Смейся, смейся.
– Она бодается! Я маленькая была, и меня однажды боднула коза. Я упала, ободралась вся, прибежал папа и спас меня. С тех пор я их боюсь.
– За кого ты вышла замуж?
Элли посмотрела на него, подошла к столу и стала собирать посуду. Плетнев налил себе кофе, совсем холодного.
– Сварить свежего?..
– Нет, неправильно ты спросила, – сказал Плетнев и стал качаться на стуле. – Ты должна спросить: почему тебя это интересует?..
– Он актер. Довольно хороший. Много снимается и в театре играет. Все говорят – талантливый.
Плетнев молча слушал.
– Я ушла от него, потому что он все время врет, – продолжала она как ни в чем не бывало, и Плетнев чуть не упал. То есть на самом деле чуть не упал. Стул поехал и почти завалился. Алексей вскочил и подхватил его. – Мама всегда говорит, что нельзя качаться на стульях. Дурацкая привычка. И главное, он врет не потому, что плохой или злой человек, а просто так. Он говорит, это свойство любой творческой натуры.
– Вранье? – настороженно переспросил Плетнев, который точно знал, что врут все и всегда.
– Когда приезжает под утро, он врет, что стоял в пробке, но забывает, что пробок по ночам не бывает. Когда ему нужно уехать, он врет, что его вызвал режиссер, но забывает, что режиссер улетел на съемки в Минск и мы его провожали. Когда он не привозит еду, врет, что все магазины закрыты, но забывает, что полно круглосуточных! Он врет, что заболел, когда проспал, врет, что был на репетиции, хотя пьянствовал у друзей, и они назавтра мне рассказывают, как чудесно посидели!.. Он врет, что поехал на радио, уезжает почему-то в Питер и приезжает через три дня, забыв, что уехал на радио!.. Он вообще все время врет. Он говорит, что жизнь не на сцене и не под камерой до такой степени скучна и однообразна, что он все время должен придумывать себе другую. То есть врать.
Плетнев закинул руки за шею и опять стал качаться на стуле.
– Ладно бы я его пилила за то, что опоздал или не приехал!
– А ты не пилила?
– Нет, – горячо сказала Элли. – Никогда. У нас в доме всегда было принято уважать чужие занятия! Если человек занят делом, ему никто не мешает.
– А если бездельничает?
Она сбилась и посмотрела на него.
– Не знаю, – произнесла с сомнением. – У нас никто не бездельничал.
Блаженная, подумал Плетнев. Точно, блаженная!..
– Нет, но отдых от занятий мы тоже очень уважаем! Дед, например, любил рисовать. Он рисовал каждую свободную минуту. Он не был великим художником, и вообще художником, он рисовал для души, но бабушке даже в голову не приходило сказать, чтоб он, например, вместо рисования сходил за хлебом! Или отвез ее на базар. А на Большой Грузинской жил его друг, по пятницам там собиралась большая компания, и мужчины играли в преферанс. Но он никогда не врал бабушке, что в это время у него заседание кафедры! Он говорил, что идет к Мерабу играть в преферанс! И не сочинял, что у него украли деньги, если он истратил их на бумагу и кисти! И не говорил, что летит в Ригу, когда на самом деле улетал в Кутаиси!
Рассказывая, она сварила кофе, и перед Плетневым на идеально чистом столе снова оказалась исходящая паром чашка.
Он уставился
