Призраки оставляют следы - Вячеслав Павлович Белоусов
– Узнаёшь меня? – приник к нему Аркадий.
Из глаза скатилась слеза, но он сиял живым и нескрываемым восторгом.
– Молчи, – тут же заторопился, зашептал Аркадий, хотя Илья и не пытался двигаться. – Сейчас тебе только покой и тепло. А это мы устроим. Здесь и Моисей Моисеевич…
Он не успел договорить, Дынин-старший приник губами ко лбу внука, не находя слов.
– Будем отправляться назад, – заторопился Аркадий. – Нам до ближайшей больницы пилить да пилить! Здесь-то нет ничего поблизости.
– Откуда! – запричитала старуха. – Сами лечим, сами…
Аркадий не дослушал, закутав Илью в тот же полушубок, вынес его из избы к машине и тут же вернулся:
– Ну, старая, добрый я покуда… Моли Бога, чтобы он выздоровел. Показывай, где его сумка, которую вчера ночью принёс?
– Куда клал, там и смотри, – засуетилась Сычиха и ткнула костлявой рукой в угол.
Много чего пришлось выбросить из тёмного вонючего схрона, прежде чем Аркадию попалось то, что он искал. Это был увесистый брезентовый мешок.
– Шпана-то не искала его? – нахмурил брови на всякий случай Аркадий.
– И не заикались, милок, – лебезила старуха. – Им только парня надо было.
– Понятно… Ну-ка, дай лампу. Посвечу. В твоей дыре чёрт ногу сломит, – Аркадий потянулся за керосиновой лампой. – Сама не шныряла здесь?
– Дак на кой мне, милок? – заохала старуха. – Мне чужого добра не надо.
Как ни пытался Аркадий разглядеть содержимое, не удавалось. Мешок был тяжёл, крутился в руке, выворачивалась и коптила лампа, словно живая, стараясь выпасть на пол и разлететься вдребезги. Плюнув от досады, он оставил свою затею, сунул лампу старухе и выскочил с мешком на свежий воздух. Только здесь, вздохнув полной грудью и привыкая к мысли, что самое страшное миновало, Аркадий распахнул мешок, долго вглядывался, не веря своим глазам, и, вскрикнув, выронил его из рук.
В мешке грудились, лезли друг на друга людские черепа. Их было с пяток. На затылках чернели пробоины пулевых отверстий…
Хан и нукер
Нас окружает таинство зла, как и таинство добра, и по моему глубокому убеждению, мы живём в незнакомом мире – мире пустот, теней умерших и духов сумерек.
А. Макен
I
Впервые за последние несколько лет подполковник Каримов мог позволить себе расслабиться, не заботясь о завтрашнем дне, уснуть.
Его враг повержен. Пусть не им, как он мечтал. Но враг пал. Высший судья призвал его к ответу. Где-то он слышал переиначенную восточную мудрость: «Не ускоряй события. Стань у окна и дождись, когда мимо окон твоего балкона пронесут тело твоего заклятого врага. И тогда поймёшь, что такое истинное наслаждение».
Теперь тот, ещё сутки назад в тайных помыслах считавший себя чуть ли ни советским нойоном[19], превратился в ничтожество. Враг бессилен, неподвижен и нем. Прогнозов, что поправится, наберёт сил, встанет или заговорит – никаких. Хансултанова, всемогущего когда-то первого секретаря райкома партии, разбил инсульт, и этот человек, называвший его своим верным нукером[20], теперь ничтожен.
Главврач Мирон Брякин, как и положено, окружил живой труп всем имеющимся в больнице арсеналом, пригласил для консилиума светил из города, но все единодушно огласили – несчастному отмеряны часы, а может, уже и минуты. Днём и ночью у его постели дежурила жена. Был друг из города, их приезжало немало, но она подпустила лишь одного. Тот представился Серафимом Тихоновичем, вошёл смело и пробыл больше обычного. Но Хан безмолвствовал и даже не мог двинуть рукой или подать знак глазами. Гость, так и не добившись своего, вышел злой, Брякину наказал поставить его в известность, если больному полегчает.
Каримов не выказывал злобной радости, ощущая триумф. Под влиянием этого чувства он впервые за долгие годы безмятежно заснул и открыл глаза только с лучами солнца, упавшими на кровать. Это было исключительной редкостью. Сильные боли незаживающей язвы желудка преследовали его с последних лет солдатской службы. Ни режим, ни диета, ни врачи уже не спасали. Операции он, мужественный человек, страшился, как маленький ребёнок. Брякин постоянно твердил – все болезни от нервов, глаз с него не спускал, то и дело сажая на жёсткую диету. Зимой одна, весной – другая, лето пришло, барашка пора на зелёной травке резать, а толстопузый Мирон опять туда же – нельзя, новая диета. Но на днях позволил себе вольность Каримов. Вечером, когда райотдел милиции опустел, остался один в кабинете, закрылся на ключ, скинул портупею, кобуру с пистолетом швырнул на стол, включил телевизор в комнате отдыха и достал из сейфа бутылку водки. Брякин запрещал спиртное, но в исключительных случаях позволял лишь водку. Каримов налил полстакана и, не закусывая, опрокинул в себя, словно воды глоток.
Сладкое горячее тепло разлилось по всему телу. Вот они, покой и услада! И боль проклятущая пропала! И завладела душой благостная мысль о трагедии Хана!.. Вот, оказывается, как его он ненавидел!.. Каримов упал на диван, закинув ноги в сапогах на спинку, закрыл глаза от наслаждения.
Всю сознательную жизнь Каримов отдал милиции. Начинал с рядового, через три года и месячных курсов дослужился до участкового, по подсказке одного умника перебрался в БХСС, дальше пошло легче. Набравшись ума-разума, оказался в замах, произошло это случайно: в одном из дальних сельских районах тяжело заболел заместитель, Каримов успел забежать к знакомому в Управу, кадровичок подсуетился, и превращение в начальники состоялось. Замы в милиции – звено особое, это верный трамплин наверх в любую минуту, так как вновь назначенный начальник УВД менял руководителей, что называется, «как перчатки»: генералу нужны были показатели, и он не церемонился с теми, кто их не мог обеспечить, будь ты семь пядей во лбу, весь сверкающий прошлыми заслугами или благородной сединой. Чистка не чистка, а засиживаться не давал, каждый месяц (а в квартал – обязательно) летели головы строптивых, неумех, неудачников. Одного служивого не трогал генерал – Михаила Лудонина, грозу уголовного мира области, начальника уголовного розыска.
Район, в который угодил заместителем Каримов, был небольшим, уютным, по оперативной обстановке благополучным, поэтому начальство из области сюда не заглядывало, и он поначалу откровенно скучал. Дело известное: не ленись фуражки не снимать с головы до поздней ночи и чтобы майка на спине не сохла, да не давай спуску подчинённым – и успех в кармане. Так и пошло, он быстро взлетел в передовики, его имя раз, два, а затем чаще начал упоминать в докладах Максинов, а оперативная работа, которую тот
