Тигровый, черный, золотой - Елена Ивановна Михалкова
Мартынова всегда с первого взгляда угадывала ее состояние.
– Надеюсь вскоре сменить работу, – выпалила Анаит. – Подробности потом! Но если все сложится, это будет… – она сделала театральную паузу, – Третьяковка!
– Ого! Но кем, неужели экскурсоводом? – Мартынова нахмурилась.
– Нет, вряд ли… Какая разница! Все равно, кем у них работать, лишь бы не с Бурмистровым!
– А зря. Хорошая школа.
– Он ужасный хам! – в сердцах сказала Анаит. – Он квадратно-гнездовой! Чурбан, абсолютный! А самомнения – как будто он второй Эль Греко! И ведь ему даже неизвестно, кто такой Эль Греко!
Мартынова пожала плечами:
– Половина всех начальников в мире такова, и что с того? Милый друг, ты слишком о себе заботишься. Бурмистров платит. Он дал работу, которая позволила тебе завести кое-какие связи, и ты уже собираешься перепрыгнуть со своей клеточки в Третьяковскую галерею. Хоть этот план и вызывает у меня некоторые сомнения…
– Думаете, не гожусь?
– Не в том дело. Ты годишься почти для всего. Но кто это предложил?
– Юханцева, – поколебавшись, сказала Анаит.
Мартынова насмешливо подняла брови.
– «Если у вас сломалась мясорубка, не расстраивайтесь. Просто продавите мясо через дуршлаг».
– Что это значит?
– Это значит, что ты пытаешься найти союзника в человеке, у которого именно такие советы для всех случаев жизни. Анаит, послушай: Юханцева строит лесенку к славе и благополучию из других людей. Ну, не она одна, и в этом не было бы ничего особенно дурного… Вот только ты, милый мой дружок, пока ничего не можешь ей дать. А это значит, что надо бы задуматься, для чего ты ей понадобилась. Людям влиятельным она побоится пакостить. А тебе – нет, потому что от тебя нельзя получить сдачи. Ты в ее мире беспомощный червячок.
– За что вы ее не любите? – кинулась Анаит на защиту Ренаты. – Она пока единственная, кто обо мне позаботился!
– А о тебе никто и не должен заботиться, – пожала плечами Мартынова. – Ты взрослая барышня. Если перестанешь рассматривать Бурмистрова как абсолютное зло, к которому тебя безжалостная судьба подкинула в Золушки, будет куда удобнее извлекать из него пользу.
– А ведь это вы, между прочим, отправили меня в искусствоведы! – звенящим от напряжения голосом сообщила Анаит. – А я потом восемь месяцев мыкалась без работы!
Эта претензия должна была сбить Мартынову с ног. Разозлившаяся Анаит на это и рассчитывала. Раз не хочет ее пожалеть, пусть получит!
За столько лет, казалось бы, можно было изучить Антонину. Вместо того чтобы устыдиться, она от души расхохоталась.
– Бог ты мой, целых восемь месяцев!
– Меня у Спицына чуть не заставили надеть развратную блузку!
– Бог ты мой, чуть не заставили! Ох, эти суровые испытания! Ох, этот жестокий мир, который не захотел с первого шага крошки Анаит Давоян оценить, какой она прекрасный сотрудник, и бросить все блага к ее ногам!
Мартынова потешалась над ней от души и не скрывала этого. Но вместо того чтобы окончательно закусить удила, Анаит почувствовала, что злость отступает. Ей самой стало смешно. Ну, в самом деле, нашла трагедию… Она еще пыталась удержать на лице скорбную маску женщины, обиженной судьбой, но предательская ухмылка расползалась по губам. И потом, разве она не сделала из своей дурацкой попытки трудоустройства отличную историю? Разве не над ней сама же и хохотала каких-то два часа назад?
Мартынова с улыбкой наблюдала за ней.
– А что это вы меня изучаете? – осведомилась Анаит, пытаясь снова распалить себя.
– Хочу узнать, как быстро здравый смысл и смирение возьмут верх над подростковой аффектацией и склонностью к драматизации.
– Смирение?! – Анаит фыркнула.
– Чрезвычайно полезная штука! Можешь назвать ее скромностью. Видишь ли, мое прекрасное дитя, большинство твоих проблем, вернее, того, что ты считаешь проблемами, проистекают из отсутствия скромности. Не могу сказать, что это целиком твоя вина. Эта песня льется отовсюду на разные мотивы. В кратком выражении она ярче всего звучала в известной рекламе. – Мартынова скосила глаза к носу и с придыханием проговорила искусственно низким голосом: – «Ведь ты этого достойна!»
Анаит не выдержала и засмеялась. Когда Антонина начинает дурачиться, трудно оставаться серьезной.
– У вас получился секс по телефону!
– Переборщила с басами. Слушай, а не пойти ли нам в шаурмячную? – вдохновенно спросила Мартынова.
Ну вот. Только начался серьезный и интересный для Анаит разговор – и сразу оборвался. Тоже привычка Мартыновой: подбрасывает ей крошки для размышлений, но крупные куски бережет для большого разговора.
– У меня свидание сегодня, – с достоинством сообщила Анаит.
– У-у-у, так ты не нашего полета птица! Рестораны, огни Москвы, бурная ночь! А мы наблюдаем за тобой с обочины, держа в руке смятый лаваш.
– Подкалывайте-подкалывайте! – Анаит, окончательно развеселившись, послала Мартыновой воздушный поцелуй. – Завтра расскажу вам про свою богемную жизнь!
– В любое время жду тебя, – с ласковой улыбкой сказала Антонина.
Анаит знала, что это правда. Здесь ее ждут и любят. А потому Антонине позволено говорить все, что угодно.
Однако сама она о предложении Юханцевой умолчала, а Мартынова не спросила.
Быть может, задай Антонина девушке прямой вопрос, все сложилось бы иначе.
* * *Утром Анаит стояла у дверей библиотечного зала, где Ульяшин беседовал с Юханцевой. Из-за приоткрытой двери до нее доносились негромкие голоса. В руках она держала планшет с фотографиями работ ее шефа.
По правде говоря, наброски обнаженной натуры были плохи. Ученические. Старательные, но неумелые.
Что, если Юханцева ошиблась и они не произведут на Ульяшина хорошего впечатления?
«Останешься без Третьяковки, вот что», – сердито сказала себе Анаит. Решилась – так нечего больше раздумывать.
И еще интересно: отчего библиотека предоставляет место для встречи членам Имперского союза?
Но поразмыслить Анаит не успела: дверь открылась, Юханцева выскользнула в коридор.
– Иди, иди к нему скорее, – зашептала она, даже не поздоровавшись, – у него хорошее настроение, ему все понравится, ступай, ступай…
Подтолкнула Анаит, так что та влетела в зал. Плотно прикрыла дверь.
– Павел Андреевич, здравствуйте…
Ульяшин что-то писал за столом. При виде Анаит он изобразил кривую улыбку. Выглядел он уставшим, но это искупалось его всегдашней элегантностью. Синий кардиган, белоснежная рубашка, брюки со стрелками… С десяти шагов Павел Андреевич выглядел красавцем.
С пяти – претензией на красавца.
С трех шагов Анаит показалось, будто не Ульяшин надел утром кардиган, а кардиган позволил ослабевшему Ульяшину заползти внутрь. Снизошел.
– Здравствуй-здравствуй, милая… Рад тебя видеть! Присаживайся. С чем ты ко мне сегодня? Или просто так решила навестить старика?
Ульяшин широко улыбнулся. Анаит поняла, что ей выдана реплика: «Ах, что вы, Павел Андреевич, вы вовсе не старик, вам и молодые позавидуют, хи-хи-хи!» И зардеться. И ресницами взмахнуть на старого ловеласа.
Но что-то мешало ей поддержать эту игру. Она присела на краешек стула и молча протянула Ульяшину планшет.
– А что это здесь у тебя? Твои работы? – Ульяшин потянулся за очками, надел их и вперился в наброски. – Эт-то…
– Это Игоря Матвеевича работы, – наконец разомкнула губы Анаит.
– Бурмистрова?!
Ульяшин уставился на нее расширенными
