Тигровый, черный, золотой - Елена Ивановна Михалкова
– Это… это… откуда? …Как он это?.. Когда?!
– Это не с фотографий, – поспешила успокоить его Анаит. – Игорь Матвеевич рисовал с натуры…
У Павла Андреевича заклокотало в горле. Верхняя губа подергивалась, и Анаит наконец поняла, что дело не в восторге.
– Когда? – прорычал он.
– Н-н-неделю назад… и две… – испуганно сказала она. – Павел Андреевич, я не понимаю…
Вечно благодушный, вальяжный Ульяшин приподнялся, подхватил обеими руками планшет, занес над головой – и со всей силы ударил об стол. Раздался неприятный хруст. Стекло планшета треснуло, а Павел Андреевич, не останавливаясь, все колотил им и колотил, будто обезумев, пока не начали сыпаться обломки. Анаит, отскочив, в ужасе смотрела на него. Дверь приоткрылась, снаружи мелькнуло лицо Юханцевой и тут же исчезло.
Ульяшин, побагровев, рванул ворот рубахи. Левое веко у него дергалось.
– Когда он это начал? – прохрипел он. – Бурмистров! Говори!
– Начал что?
– Начал с ней… с Марией?
Анаит поняла, что речь о натурщице, позировавшей Бурмистрову.
– Я не знаю… Месяц, может быть, два…
Ульяшин зарычал и швырнул изуродованный планшет об пол.
– Боже мой, Павел Андреевич, что произошло?!
Пожилая дама из библиотечных вбежала в зал. Чьи-то лица замелькали в коридоре, привлеченные шумом. Но Юханцевой среди них не было.
– Ничего, Зоинька, ничего… – Ульяшин опустился в кресло, тяжело дыша. По лбу его струился пот. – Это… рабочее… ничего…
– Боже мой, сейчас валидольчику… Тамара! Позовите Тамару!
Анаит под шумок ускользнула. Даже успела прибрать разбитый вдребезги планшет. Она надеялась, что отыщет Юханцеву где-нибудь в недрах библиотеки, и та ей все объяснит, но Ренаты не было. Как сквозь землю провалилась.
Совершенно непонятно, что делать.
Опять же, планшет рабочий. Бурмистров взбесится…
Но когда Бурмистров позвонил, Анаит не успела рассказать ему о планшете.
– Ты была у Ульяшина? – очень медленно спросил он. Ронял каждое слово, будто камни в глубокую яму.
– Была, – подтвердила Анаит. У нее упало сердце. Она поняла, что сейчас случится что-то нехорошее.
– Показала ему мои работы, да?
– Я подумала… что тогда он будет лучше к вам относиться… когда увидит, какой вы талантливый художник…
«Я это сделала, потому что Рената Юханцева попросила меня об этом» – такое совершенно невозможно оказалось произнести.
– Дура, – с тяжелым отвращением сказал Бурмистров. – Чтоб я тебя больше не видел.
Пик-пик-пик… Почему короткие гудки звучат так раздражающе? Неужели нельзя было придумать какой-нибудь мелодичный звук?
Анаит размышляла о неприятном тембре гудков. Это было единственным, что полностью занимало ее мысли. Она думала не о том, что Бурмистров вышвырнул ее, обозвав напоследок. И не о том, что это придется как-то объяснять родителям. А лишь о гудках, исключительно о гудках… И пока она думала только об этом, все было почти хорошо.
Час спустя она рыдала в плечо Антонины Мартыновой.
– Он меня уволил! Уволил! А Ульяшин планшет разбил! А эта… даже не позвонила!
У нее не нашлось сил признаться, что сама она набирала номер Юханцевой десять раз, не меньше – и каждый раз слышала те же безжалостные короткие гудки. В отчаянии она попросила на улице телефон у прохожего, позвонила с него – и услышала спокойный, слегка недовольный голос Юханцевой.
– Слушаю?
– Рената, это я…
Юханцева бросила трубку.
Антонина заставила ее умыться. Затем сварила в кастрюльке что-то тягучее, дымное, пахнущее анисом и яблоками. Усадила Анаит на тахту, завернула в плед, в руки сунула чашку с варевом. Приказала: «Пей!» Она покорно пила, морщась от горечи.
– Рассказывай, что случилось.
И Анаит рассказала.
– Чувствую себя несколько глупо, выступая в роли аббата Фариа, – сказала Мартынова, когда Анаит закончила свою душераздирающую историю («Он колотил планшетом об стол! От него осколки во все стороны брызгали!»). – Но деваться некуда. Сын мой, твоя история, к сожалению, кристально ясна.
Анаит шмыгнула носом. Хоть кому-то что-то ясно!
– Каждая собака в союзе знает, что Ульяшин завел роман с молоденькой девицей, которая трудится натурщицей. Он поселил ее у себя и взял, как раньше говорили, на содержание. Но девица к тому моменту успела познакомиться с Бурмистровым. У Ульяшина она жила. А с Бурмистровым она… хм… позировала.
Анаит залилась краской.
– Ульяшину деловитая малютка наврала с три короба, а тот ей верил, – продолжала Мартынова. – Пока не появилась ты. С планшетом и рисунками! Вряд ли Ульяшин разрешил ей раздеваться перед художниками, не говоря уже о прочем. У всех этих старых пней в пальто внешняя либеральность прекрасно сочетается с домостроем, как только речь заходит о личных делах. Кто тебя отправил к нему?
Анаит понимала, что Мартынова отлично помнит, кто ее отправил.
– Юханцева, – всхлипнула она.
– Само собой. Она же считает Бурмистрова главным конкурентом! Чьи картины теперь возьмет Ульяшин за границу, когда возглавит союз? Благодаря тебе Юханцева из пешек продвинулась в дамки. А твой шеф – теперь уже бывший – выбит с доски одним щелчком.
– Господи!
Мартынова пожала плечами:
– Два хищника, старый и молодой, дерутся из-за девчонки. В действительности это борьба за власть. Неужели ты думаешь, что Ульяшин не использует для победы все возможности? Все, нет больше такого члена Имперского союза – Игоря Бурмистрова.
– Но… на каком основании…
– Павел Андреевич что-нибудь придумает. Он изобретателен и очень неглуп.
– Ужас какой. Что я наделала!
Анаит съежилась, ожидая упреков. К ее изумлению, Мартынова сказала:
– По-моему, ничего особенного.
– Как же это?..
– Ты никого не обманула, не обокрала, не снесла с пути в карьерных целях… – Антонина загибала пальцы. – Не строила козней и не предавала друзей. Ты всего-навсего допустила ошибку, доверившись бесчестному человеку. Когда и допускать такие ошибки, как не в двадцать пять.
– Но я работу потеряла! Меня Бурмистров теперь ненавидит!
– Не преувеличивай свои масштабы. Ненавидеть Бурмистров может равного себе, ты для него мелкая сошка.
– Вот спасибо, утешили! – уныло сказала Анаит. Но в глубине души она была благодарна судьбе за свою ничтожность в глазах Игоря Матвеевича.
Ох, когда мать с отцом узнают, что ее выгнали… И при каких обстоятельствах! Принесла собственного шефа с его любовницей на блюдечке ревнивому… ну, пусть будет мужу.
– Как я могла купиться на басни Юханцевой? – вслух подумала она.
Ее ввела в заблуждение обертка: поэтические строки, изысканность Юханцевой, ее речи и даже запах ее духов, так отличающийся от вишневого табака… И заманчивое обещание под конец, сладкая карамелька: «У меня есть связи в Третьяковке».
Юханцева, ничего не сделав, каким-то образом сумела убедить ее, что Анаит у нее в должниках. Рената красиво говорила о благодарности, о том, чтобы отвечать добром на добро… Разве ее слова были лживы? Нет, все правда.
И как-то само собой получилось, что Анаит ей обязана. Дудочка увлекла Анаит за собой, и, как глупая крыса, она пошла за этими звуками.
Мартынова не воскликнула: «Я же говорила». Мартынова не напомнила: «Я тебя предупреждала».
– Тебе втюхали историю о благородных мотивах, в которую ты поверила, – без всякого упрека или злорадства сказала она. – Ругать человека за
