Тигровый, черный, золотой - Елена Ивановна Михалкова
Анаит сконфузилась, как всегда, когда ее хвалили.
– А во-вторых? – спросила она.
Юханцева вздохнула:
– Дело в том, что у меня к тебе серьезная просьба. Выполнить ее можешь только ты, и ты единственный человек, которому я могу довериться.
Анаит это вступление показалось странным.
– Чем же я могу…
– Объясню. Ты была на выставке в Музее провинциального искусства? Нет, тебя в этот день не было, я вспомнила. И слава богу! Я – буду называть вещи своими именами – потеряла лицо. Ульяшин обещал мне развеску в первом зале. Я вошла, не увидела своих картин, испугалась, что с ними что-то случилось… Ты знаешь, что две мои работы были утрачены? Часть моей души до сих пор отказывается с этим мириться. Когда я испугалась, что и новые потеряны… Стыдно рассказывать, Анаит. Я сорвалась на Ульяшине. Он действительно обещал мне другую развеску, но это ничего не меняет. У прилюдной истерики нет оправданий. Но это я как-нибудь переживу. Перед Пашей я потом извинилась, мы не держим друг на друга зла. Беспокоит меня другое… Я могу быть с тобой откровенна?
Анаит кивнула.
– Ульяшину никогда не нравились работы Бурмистрова, – сказала Юханцева. – Он убеждал Ясинского, что они никуда не годятся. Адам ведь, как ты знаешь, не художник… Ему просто нравились картины твоего шефа, вот и все. Он полагался на свою интуицию. Ульяшин – это академическое образование и некоторая вытекающая отсюда… м-м-м… зашоренность. Он не любит новаторства. Не понимает, как на самом деле интересно то, что делает Бурмистров.
– В самом деле? – удивилась Анаит.
Юханцева развела руками.
– Я всегда вижу талант. Мне может не нравиться его обладатель… – Она подмигнула. – Но я признаю заслуги соперника. После того что случилось на выставке, Ульяшин еще сильнее укрепился в антипатии к твоему шефу. Это Ясинский заставил его изменить развеску. Теперь ты понимаешь, что Ульяшин оказался крайним? А сорвалась на нем целая я! – Она вновь засмеялась, покачала головой. – Я такая стерва бываю, когда разозлюсь… Бедный Паша, вот ему досталось-то на глазах у всех! Представляешь, как он переживает такое унижение? И кого он, думаешь, в этом винит?
– Игоря Матвеевича?
Юханцева значительно кивнула:
– А виновата в этом я. Сейчас Ульяшин займет место Бурмистрова и будет распределять, на кого из нас делать ставку… Я думаю, он может аккуратно оттеснить твоего босса. А я, знаешь, забочусь о своей карме. Мне еще в следующем перерождении исправлять предыдущие грехи. Шутки шутками, но лишнего зла брать на себя не хочется. А получается, что я его прямой поставщик.
– Но… при чем здесь я?
Юханцева перегнулась через стол и доверительно сказала:
– Я все продумала! Смотри: Ульяшин видел только те картины Бурмистрова, которые он отправлял на выставки. В основном анималистика. Если убедить его, что твой шеф умеет работать и в другой манере, я думаю, Ульяшин смягчится. Ты не знаешь, он пишет пейзажи? Или ню?
– У него есть карандашные наброски обнаженной натуры, – кивнула Анаит.
Юханцева обрадованно щелкнула пальцами:
– То, что надо! Если ты сумеешь показать их Ульяшину…
– Как – я? Почему я?
– А кто? Не Бурмистров же? Твой шеф – человек гордый, он не пойдет на поклон к главе союза, чтобы убедить его: нате, мол, смотрите, я тоже гожусь для зарубежных выставок. Он просто молча разозлится – только и всего.
Анаит представила разозлившегося Бурмистрова и тоскливо посмотрела в окно.
– А если картины покажешь ты, это будет твоя личная инициатива. Твоему шефу об этом вообще знать не обязательно. Все выглядит так, будто ты помогаешь ему. Но на самом деле спасаешь мою совесть. Поверь, я этого не забуду.
Фотографии картин хранились у Анаит на планшете.
– А если Павлу Андреевичу не понравятся работы?
– Такого не может быть, – со спокойной уверенностью сказала Юханцева. – К тому же Ульяшин – любитель самого жанра. Если и заметит погрешности, сделает скидку на то, что твой шеф, по сути, новичок. – Анаит молчала, и она продолжила: – В самом плохом случае все останется на своих местах.
Да, в ее словах имелся резон. Анаит представила, как будет срываться на ней Бурмистров, если потеряет свои позиции в союзе, и поняла, что любыми путями нужно отправить его картины за границу.
– Анаит, я высоко ценю твое расположение и готовность помочь. – Юханцева придвинула к ней чайник, в котором распускался лохматый цветок. – У меня есть подруга в кадровом отделе Третьяковской галереи. Не могу обещать конкретного места под тебя… Но шансы велики.
– В Третьяковской галерее? – недоверчиво переспросила Анаит.
– У них довольно приличная текучка. Ты подходишь идеально: возраст, образование, опыт работы. Со своей стороны берусь обеспечить наилучшие рекомендации.
Она подмигнула и с хулиганским видом опрокинула стоящую перед ней стопку.
– Я попробую, – решившись, сказала Анаит. – Только как попасть к Ульяшину?
Юханцева замахала руками:
– Ой, это самая пустяковая задача из всех! Он будет завтра в библиотеке, тебе нужно только подъехать к полудню. У меня как раз встреча с ним в одиннадцать. За часик мы закончим, а потом я ему шепну, что у тебя к нему разговор.
– Вы думаете, он будет меня слушать?
– Глупенькая! Ты просто покажешь ему планшет с набросками Бурмистрова и скажешь, что Ульяшин его недооценивает, он способен на большее. Договорились?
– Договорились!
– Только боссу не говори, пожалуйста. Он человек гордый… Не надо его обижать женским заступничеством.
– Хорошо…
Юханцева просияла и протянула над столом тонкую руку в браслетах. Анаит осторожно пожала ее.
– Поверь, девочка моя, не пройдет и полугода, как мы будем отмечать твое устройство в Третьяковскую галерею!
* * *По дороге домой Анаит решила заглянуть к Мартыновой.
Здесь ее ждал сюрприз. Когда она подошла к мастерской, навстречу ей по ступенькам из подвала поднимался Макар Илюшин. И витала на губах у сыщика легкая мечтательная полуулыбка, которая заставила Анаит подумать с легким злорадством: «Кранты вам, Макар Андреевич».
Хотя потом все-таки пожалела беднягу.
Они ведь и сами все поголовно были влюблены в Мартынову. В ее посадку головы. В ту небрежную свободу, с которой она одевалась. В манеру говорить, в манеру смотреть, в манеру учить – словом, во всю Антонину Мартынову целиком. Сашка Всехватский, до пятого класса стригшийся под бобрик, после знакомства с художницей за два года отрастил «хвост» до лопаток. И, к изумлению всей группы, в один прекрасный день явился в школу с пучком на затылке, который был проткнут, естественно, кисточкой!
Смеялись над ним, конечно, от души. Но и завидовали тоже. Потому что Сашка выразил свою любовь прямо и понятно, в откровенном подражательстве.
А они – что они могли сделать для нее? Девчонки дарили Антонине цветы. Мальчишки притаскивали всякую занимательную рухлядь, большую часть которой Мартынова тут же и возвращала. Но кое-что окидывала задумчивым взглядом, и тогда сердце дарителя преисполнялось
