Антон Леонтьев - Шоу в жанре триллера
Так и поступили. Вначале были осмотрены все жилые помещения. Настю звали по имени, но девочка не откликалась. Режиссер заглянул в комнату Кирилла. Тот спал, повернувшись к стенке. Отец бесцеремонно включил свет, подошел к подростку, растормошил его. Кирилл, близоруко щурясь на свет, спросил, в чем дело. Да, мой бывший муж не отличался тактом и хорошими манерами.
– Ты видел сестру? – задал он мальчику вопрос.
Полусонный, взъерошенный Кирилл присел на кровати и хрипло ответил:
– Разумеется, видел. Я что, ей сторож? Она, как и все, вертелась на этом празднике в честь моей разлюбезной мачехи Юлианы…
– Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не называл мать Юлианой! – вспылил режиссер, подошел к одежде, которая была раскидана по ковру, швырнул Кириллу в лицо джинсы.
– Одевайся, нечего дрыхнуть. Поможешь искать Настю.
– Я буду называть Юлиану именно Юлианой, – равнодушно заметил подросток. – Ее что, Феклой зовут? Она мне не мать, а твоя вторая жена. У меня с ней разница всего в…
– Заткнись! – взревел Марк Казимирович, подскочил к сыну и схватил его за худые плечи. – Ты, мерзавец, вечно противоречишь мне! Я твой отец, ты жрешь мой хлеб…
Я видела: еще немного, и Михасевич сорвется. Он был на пределе, глаза горели, лицо налилось кровью. Поэтому я подошла к режиссеру, оторвала его от сына и тактично произнесла:
– Марк, пусть Кирилл останется у себя и спит, уже почти четыре. Мальчик все равно нам не поможет.
Михасевич обернулся и с необыкновенной злобой взглянул на меня. На секунду мне показалось, что Марк сошел с ума и растерзает и меня и подростка на месте. Но пелена спала с глаз режиссера.
– Ты, Серафима, права, – сказал он хрипло. – Пусть этот трутень остается в своей комнате и не путается под ногами.
Кирилл сидел на кровати, подбирая монеты, ключи, брелок и прочую мелочь, вывалившуюся из карманов брюк, которые отец швырнул ему в лицо. Я поддела валявшиеся очки, отряхнула их от налипшей грязи и со скорбной улыбкой подала подростку. Тот, никак не отреагировав на вспышку гнева отца, тусклым голосом произнес:
– А теперь, отец, если не возражаете, идите отсюда. Вам нужно искать Настю, не так ли? Серафима Ильинична, спасибо!
Мне было до слез жаль мальчика. Михасевич калечит судьбу сына, но я ничего не могу поделать…
Михасевич, который застыл на пороге, повернулся к Кириллу. Я поспешно ухватила режиссера за локоть. Марк, выпустив пар, стремительно вышел из спальни сына и с оглушительным треском хлопнул дверью.
Да, не хотелось бы мне родиться в клане Михасевичей!
– Я упустил что-то в его воспитании, – злым тоном поведал он мне. – Вот ведь вырос лоботряс. Пороть его нужно каждый день, пороть нещадно, до крови, тогда, может, и толк получится. Меня отец, пока мне двадцать не стукнуло, лупил, и ничего, я стал человеком.
Я не стала разубеждать Марка: откуда ему знать, что сила и побои – самое худшее в воспитании детей. Михасевич не понимал: Кириллу не хватает не тумаков, затрещин или оплеух и уж точно не уничижительного грозного тона и бранных слов, которыми мальчика щедро награждал отец, а любви, терпения и ласки. Но для Марка любовь, терпение и ласка – слова из вокабуляра неудачников, слюнтяев, маменькиных сынков и бездарей…
Мы планомерно осмотрели все комнаты на втором и третьем этаже. Насти или следов ее пребывания нигде не было. Когда мы спустились вниз, к нам подошел один из актеров и протянул Марку Казимировичу розовую ленточку. Точно такая была в волосах Насти сегодня вечером.
– Ты нашел ее! – закричал режиссер. – Где моя Настя?
– Нет, – ответил, отводя глаза в сторону, актер. – Ленточка была на проезжей части, метрах в пятидесяти от дома…
– Черт! – простонал Марк Михасевич. – Что с ней? На дороге, говоришь? Может, ее сбила машина?
Он выбежал из дома в апрельскую тьму. Актер, многозначительно кашлянув, прошел к бару и налил себе в пузатый бокал кентуккского виски.
– Будете? – щедро предложил он мне, хозяйничая в чужом баре.
Я вежливо отказалась. Актер в два приема опустошил бокал, прополоскал последним глотком горло и проглотил жидкость. Затем уставился на меня мутновато-красными глазками.
– Серафима Ильинична, вы же чертовски умная женщина, – сказал он. Тон актера мне не понравился, как и его хитрая ухмылка. – Вы думаете, что это он, ведь так? – задал он страшный вопрос.
В доме царила абсолютная тишина: все, за исключением спящего на диване профессора, находились на улице, участвовали в поисках малышки Насти. Было слышно, как вдалеке Михасевич орет на кого-то отборным матом.
Мне вдруг показалось, что происходящее ирреально. Какая-то фантасмагория, сцена из романа Сартра или пьесы Беккета. Уже двадцать минут пятого ночи (утра?), а я столбом стою в пустынной гостиной особняка известного режиссера, своего бывшего мужа, и смотрю на то, как вдрызг напивается один из известнейших актеров страны.
– Кто он? – спросила я глухо.
– Не прикидывайтесь инженю, Серафима Ильинична, это не ваше амплуа, – хамовато продолжил актер, поставив бокал на столик.
При других обстоятельствах я бы ему такое не спустила, уделала бы голубчика по полной программе. Но в тот момент я смолчала. Ситуация была более чем неподходящая.
– Вы же, как и я, думаете, что девочку уволок тот самый маньяк, который похищает и убивает детей в Варжовцах?
Я предпочла не отвечать. Как же все стремительно произошло, все началось с моего визита в столичный офис режиссера, затем – разговор об анонимках, покушение на Понятовскую, смерть Зои. Словно звенья одной цепи, которая теперь обвивает и сковывает всех нас. Всех, кто находится в роскошном особняке Марка Михасевича.
В холл влетел сам режиссер, за ним бежала Понятовская, полы шелкового халата развевались, она плакала, растирая руками давно высохшую, растрескавшуюся маску, которая делала Юлиану похожей на старую и страшную ведьму.
– Марк, где моя дочь? – повторяла Юлиана. – Ее нет ни в доме, ни на улице. Она не могла уйти на ночь глядя, она умная девочка… Марк! Марк! Ты меня слышишь? Марк, почему ты со мной не разговариваешь? Какой же ты эгоист и мерзавец!
Михасевич развернулся и со всего размаху закатил жене пощечину. Юлиана ошеломленно взглянула на него, опустилась в кресло и затихла. Михасевич вытер измазанную зеленой глиной руку о смокинг, подошел к телефону, дрожащими пальцами набрал номер.
– Это Михасевич, – произнес он. – Приезжай скорее… Пропала Настя. Да, мы все обыскали, ее нигде нет! Немедленно! Я хочу, чтобы вы отыскали мою дочь как можно быстрее. Живую или мертвую…
– Марк, ты что говоришь. – Голос Юлианы дрожал.
Актер подошел к ней со стаканом виски, Понятовская даже не взглянула на него, разговаривая с мужем. Режиссер молча отвернулся. Секундная стрелка бежала вперед, неумолимо отсчитывая время с момента исчезновения Насти.
– Почему ты сказал, что она мертвая? – продолжила Понятовская.
Я дипломатично вышла из гостиной, оставив супругов наедине. Несколько человек из съемочной группы ходили туда-сюда по холлу, нервно куря. Никто не говорил, все молчали и думали о своем.
От криков проснулся профессор кислых щей. Он потянулся, зевнул и, увидев, что вокруг нас топчутся люди, весело спросил:
– Что, уже утро? Неужели я проспал на диване? Или я всего прикорнул на десять минут? – Потом, уловив атмосферу напряженности, он протер глаза и произнес: – Серафима, а в чем дело? Почему все такие сумрачные? Что-то случилось, а я проспал?
С пустынной улицы донесся шум подъезжающего автомобиля. Из гостиной выбежал Михасевич. Шаги. Появился полковник Порох все в том же костюме, который был на нем во время приема.
– Настя так и не отыскалась? – спросил он первым делом.
Из гостиной, шатаясь, вышла Юлиана Понятовская. Неловким движением руки она сняла резинку с волос, те мятыми безжизненными прядями упали ей на лицо. Актриса сползла по косяку вниз, уселась на драгоценный паркет и принялась беззвучно плакать.
29 апреля
Ветер шелестел в камышах, проносясь холодной волной над речушкой.
Он заглушил мотор, открыл окно и прислушался. Никакого движения, никаких звуков. Все было спокойно и тихо. Как в могиле.
Он осторожно вышел из автомобиля. На руках у него были перчатки, как всегда, впрочем. Прежде чем совершить первое убийство, он как следует проштудировал всю возможную литературу. Маньяки, которые действовали до него, всегда допускали ошибки. У него ошибок нет. Иначе его бы давно поймали. А он до сих пор на свободе и продолжает убивать.
Он подошел к багажнику, открыл его. Там лежала его очередная жертва, которую он всего несколько часов назад лишил жизни в подземном бункере. Теперь ее место в подземелье заняла другая девочка, совсем малышка, похищенная вечером. Пройдут дни – и она умрет. Он задушит ее, как всех остальных. Но до этого еще далеко…
Он прислушался. Ему показалось, что где-то вдалеке раздался всплеск. Возможно, так и есть. Он выбрасывает тела жертв в речку. Так он уничтожает улики, которые есть на телах, кроме того, никто не сможет установить, из какого точно места тело попало в реку.
