Ирина Дроздова - Смерть швейцара
— Вот с этого места, Александр Тимофеевич, поподробнее, если можно, — попросила Ольга. — Мне не терпится узнать, когда на сцене появился Заславский.
— Вы же сами отлично знаете, Оленька, — сказал администратор, отхлебнув красного вина. — В день открытия вернисажа — вы же встретили его вечером в ресторане.
— Судя по всему, Александр Тимофеевич, он заявился раньше, за день до открытия, — с уверенностью заявила Ольга. — Убил швейцара и забрал у него этюд. Кто же еще, кроме него, мог это сделать?
— Ваша точка зрения, Оленька, в корне ошибочна, — весело выкрикнул Меняйленко, выкатываясь из-за стола, как шарик ртути. — Заславский потому и приехал на открытие вернисажа, что не знал ничего определенного об «Этюде 312». Имел, скажем так, кое-какие сведения, но не более...
— Что-то вы, Александр Тимофеевич, много тумана напустили — высказался Собилло. — Какие такие сведения были у Заславского? Мы о них ничего не знаем. Объясните...
— Сейчас, — сказал Меняйленко, оставляя в покое стул и снова принимаясь маячить взад-вперед перед гостями. — Все дело в том, что пока не было произнесено ни слова еще об одном действующем лице драмы, хотя некоторые из нас, — тут он устремил пронизывающий взгляд на Ольгу, — с ним хорошо знакомы. Я говорю о Павле Александровиче Каменеве. Он являлся ближайшим другом и сотрудником Заславского. В его обязанности входило ездить по городам и весям нашей Родины и отыскивать для Заславского новые источники приобретения предметов искусства.
Ольга сначала побледнела, потом покраснела и опустила глаза.
— Неужели Ауэрштадта убил Паша? — едва слышно сказала она. — Он мне всегда говорил, что не в его привычках нарушать закон.
— А он и не нарушал его, — парировал администратор, — до поры до времени. Ездил себе по городам, выяснял, у кого имеется ценная коллекция картин, и докладывал все Алексею Витальевичу. Захаживал и в краеведческие музеи, знакомился с художниками и просто с краеведами-любителями, надеясь почерпнуть от них интересующую его информацию. Словом, вел самую настоящую разведывательную деятельность. Ну и как у всякого разведчика, у него имелась своя агентура. Алексей Витальевич, в свою очередь, щедро оплачивал Пашины услуги, и тот был довольно состоятельным парнем.
Ольга представила потертую куртку своего бывшего любовника, не слишком частые и дорогие подарки с его стороны и окончательно поникла головой. Паша оказался совсем другим человеком, чем она его себе представляла.
«Какая же я дура, — сказала она себе, — не смогла раскусить мужика, с которым жила под одной крышей!»
— Зря расстраиваетесь, Оленька, — пришел на помощь Меняйленко, заметив ее удрученное состояние. — Паше удалось провести даже своего благодетеля Заславского, а уж его наивным или излишне доверчивым никак не назовешь. Паша, оказавшись в очередной раз по делам Заславского в Первозванске, познакомился в Краеведческом музее с Ауэрштадтом. Колоритная фигура Николая Павловича, конечно же, не могла не привлечь его внимания. Они поговорили об искусстве, познакомились, выпили, и Ауэрштадт пригласил его к себе домой. Паша чуял, что набрел на золотую жилу, а потому подливал и подливал несчастному швейцару. Тот, по-видимому, находился в очередном припадке страсти к «Этюду 312», поэтому через некоторое время, вероятно, раскололся и выболтал все, что он знал о картине княжны Усольцевой. О том, в частности, что под яркими треугольничками и квадратиками скрывается шедевр Рогира ван дер Хоолта. Тогда Павел Александрович Каменев решил выступить в роли благодетеля и предложил старику взять все заботы по реализации картины на себя — в том, разумеется, случае, если ее удастся похитить. Они договорились, что при первой же удобной возможности
Николай Павлович выкрадет картину и сразу же даст об этом знать телеграммой Паше.
Александр Тимофеевич помолчал и потер волосы на затылке, будто в ожидании, что ему станут возражать или о чем-то спрашивать. Поскольку возражений не последовало, администратор вновь промочил горло бокалом красного вина и продолжил свой рассказ.
— Но Паша Каменев не до конца поверил в россказни Ауэрштадта — мало ли что мог наболтать чокнутый пьяный старик, — поэтому отправился в архив, где и навел соответствующие справки. Сверив два описания собрания князя Усольцева — дореволюционное и то, что было сделано специалистами при большевиках, — он выяснил, что холст Рогира ван дер Хоолта в первом, дореволюционном описании значился, а во втором — нет. Зато на его месте оказался тот самый «Этюд 312», которого не было в коллекции раньше. Далее оставалось только сверить цифры: и в первом и во втором случае общее число полотен оставалось неизменным. Это, конечно, не было стопроцентным доказательством истинности слов Ауэрштадта, но в значительной степени их подтверждало. На всякий случай, Паша решил ничего не говорить о своих изысканиях Заславскому. Уж слишком велик казался куш. Его полностью можно было положить себе в карман в случае удачного завершения предприятия и ни с кем не делиться.
— Так это, стало быть, Паша Каменев выдрал страницу из каталога? — осведомился Аристарх, недовольно покривившись при упоминании этого имени.
— Точно так, — подоспел с ответом Меняйленко. — Он вполне справедливо рассудил, что все возможные следы существования картины Рогира ван дер Хоолта необходимо уничтожить.
— Получается, что упомянутый Ауэрштадт после того, как вынес этюд из Благородного собрания, сразу же поспешил на почту и дал телеграмму Каменеву: «Приезжай, мол, милый друг, картина у меня»? — произнес со смешком искусствовед Владимир Александрович. — Нет, вы только подумайте — девяностолетний старец с украденным полотном под мышкой составляет на почте негнущимися пальцами текст шифрованной телеграммы. Каково зрелище! Загляденье!
— А что, очень может быть, что так оно и было. Только с шифром вы переборщили. Вряд ли старец был в состоянии отправить что-нибудь сложнее, чем «Этюд у меня, жду. Палыч», — заметил Меняйленко. — Я посмотрел кое—какие бухгалтерские документы и обнаружил, что к концу жизни он не мог написать даже свою фамилию и, расписываясь, выводил «Палыч» вместо «Ауэрштадт». Вот, Оленька, — администратор поворотился к ней, — почему ваш знакомый Паша так внезапно исчез. Но не волнуйтесь, — администратор подмигнул девушке, стараясь ее ободрить. — Ваш Паша не убийца. Старика Ауэршадта настолько взволновали все эти события, а главное, тот факт, что желанная картина оказалась наконец у него в руках, что он, выпив с примчавшимся к нему прямо с вокзала Пашей водки, — как говорится, за успех операции — скоропостижно скончался действительно от сердечного приступа, что впоследствии подтвердило вскрытие. Таким образом, Паша оказался в чужом городе в комнате, где на диване лежал покойник, а рядом стояла картина в два десятка миллионов долларов. Так, по крайней мере, считал Паша.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Меняйленко усмехнулся, заметив, как кровь стала снова приливать к щекам Ольги. Определенно, после этого заявления администратора на душе у нее стало немного легче.
— Знаете что, — мягко сказал он ей, — на свете мало найдется людей, которые были бы способны устоять перед подобным искушением. Вы только вдумайтесь в цифру — два десятка миллионов долларов — а это ведь минимальная цена такого холста. Кроме того, картина эта считалась утерянной, а Паша был уверен — и не без оснований, — что из-за несчастного «Этюда 312» не станут поднимать слишком большого шума. Короче, он взял картину, сунул ее в захваченную с собой большую матерчатую сумку — из тех, какими пользуются разъездные торговцы — и был таков. Уехал он, скорее всего, на следующий день. Возможно, сдав сумку в камеру хранения, он даже покрутился перед отъездом несколько часов у дома, где жил швейцар. Хотел удостовериться, все ли спокойно и не объявлен ли всероссийский розыск в связи со смертью старика. Но это только мои предположения.
— Это совершеннейшая правда, — ровным голосом заявила Ольга, глядя прямо перед собой. — После того как мы с вами, Александр Тимофеевич, побывали на квартире у Ауэрштадта и вы с Аристархом отправились на открытие вернисажа, я, поговорив с жильцами дома, от нечего делать пошла гулять по городу и оказалась на вокзале. С детства люблю смотреть, как от платформы отходят поезда, — повернулась она к присутствующим, словно желая объяснить свой поступок. — Так вот, в поезде, который отходил на Москву, я разглядела в окне вагона Пашу.
Она замолчала, и в комнате установилась настороженная тишина. Ее нарушил Меняйленко, задав Ольге вполне естественный в данном случае вопрос:
— Но почему же вы раньше не сказали об этом?
Ольга помолчала, помялась, а потом ответила:
— Не сказала, потому что не была в этом уверена. Решила, что это мне привиделось.
