Михаил Серегин - Воля под наркозом
Стриженый подпрыгнул, а худощавый ринулся к Кругленькому. Коля опустил дрожавшее от напряжения веко, нащупал книгу и крепко сжал ее деревянными пальцами.
Захрустело под ногами стекло, но звук тут же утонул в гулком топоте, донесшимся из коридора.
– Я его так придушу, – тяжелая рука легла Кругленькому на лицо.
– Куда, идиот! – зашипел другой – Делаем ноги!
Послышалась возня, чей-то строгий голос спросил:
– А вы кто такие? Что вы здесь делаете?
Еще один голос рявкнул:
– Попрошу предъявить документы!
Из коридора снова послышался топот, но теперь он не приближался, а быстро удалялся.
Баба Надя обнаружила доктора в ординаторской, где тот беззлобно переругивался со следователем из райотдела. Следователь, дотошный немолодой капитан, почему-то был уверен, что мужичок, найденный в тихом московском дворике, каким-то боком должен быть непременно связан с преступлением, над которым капитан безуспешно бился уже третью неделю. В совершении самого преступления капитан мужичка не подозревал, но считал, что тот являлся важным свидетелем. Это же подтверждал и факт зверского избиения мужичка. Все очень даже хорошо сходилось: свидетеля, отделав как отбивную, посчитали трупом и спрятали в груде мусора. Если б не дети, обнаружили бы его не скоро.
Второй день подряд капитан доставал доктора вопросом, когда же, наконец, можно будет взять у мужичка показания.
– Какие показания, – сердился доктор, – говорю же вам: пациент скорее там, чем тут.
В этот самый момент явилась запыхавшаяся баба Надя и торжественно объявила, что пациент пришел в себя.
Капитан счастливо воскликнул:
– А вы говорите, «там»!
И помчался к палате. Следом поспешил доктор, изумленный живучестью упрямого пациента. Процессию замыкала добродушно улыбающаяся баба Надя. Вот тут-то из палаты и раздался звон разбитого стекла.
Первым в палату влетел доктор, но тут же был отброшен назад одним из странных посетителей. Запыхавшийся капитан подхватил летевшего на него доктора и все, что смог сделать, – это крикнуть привычное:
– Попрошу предъявить документы!
Баба Надя поспешила в палату. Поохав, она отерла испарину со лба живехонького «касатика» и взялась за уборку.
Капитан, теперь еще больше уверившийся в своей правоте, уже битых пять минут убеждал Колю Кругленького:
– Но что-то же вы видели?
– Что-то видел, – подумав, на всякий случай согласился Кругленький, – но что именно, сейчас не помню. Вспомню – обязательно скажу.
Доктор постучал капитана по погону и выразительно посмотрел на часы.
– Надо бы охрану поставить, – пробормотал капитан, с сожалением покидая палату важного свидетеля преступления.
Участь Костика Филимонова была предрешена.
Глава 16
День пролетел, как всегда, незаметно. Только раз я улучил минутку, чтобы забежать в психиатрическое отделение. Но Крутиков с головой ушел в возню с Мишкой, делавшим потрясающие успехи буквально с каждым часом.
Еще ночью Колобок дотошно расспросил меня обо всех без исключения пристрастиях, слабостях и увлечениях Мишки, о которых я только мог вспомнить. Потом пораскинул своими гениальными мозгами и пришел к потрясающим выводам – главным в Мишкиной жизни были всего две вещи: работа и женщины.
Я фыркнул:
– Тоже мне сделал открытие!
На что Колобок пояснил, что суть идеи, собственно, не в этом, а в том, что, по его твердому убеждению, Мишка быстрее вспомнит что-то, касающееся работы, чем что-либо другое, пусть даже совсем элементарное. Говорить о женщинах – занятие бессмысленное, так как тема эта слишком уж широка и неисчерпаема. Кроме того, женщин – исключительно хорошеньких медицинских сестричек – вокруг было и так полно. Колесов, кстати, до сих пор самостоятельно, без подсказки, обращал внимание только на телевизор да на них, родимых, – в смысле очаровательных сестричек. Возможно, в этом направлении дело пойдет само собой. Следовательно, особо стоило сконцентрироваться на втором направлении – работе. Пока что Колесов не вспоминает, а просто заново заучивает подзабытые слова. Но если применить метод ассоциации, возможно, появится шанс расшевелить Мишкину блокированную память.
Я признался, что не имею ни малейшего понятия, в чем, собственно, заключалась Мишкина работа. Знаю только, что был он начальником научно-исследовательской лаборатории. А что именно там научно исследовали, черт его знает. Что-то медицинское, Мишка ведь «остепененный» медик.
Такая куцая информация Колобка нисколько не устроила. Он заявил, что все это и так знает, я же ему и рассказал, только гораздо раньше. А теперь должен непременно вспомнить что-нибудь еще, более существенное. Медицина в широком смысле, как и женщины, – тема неисчерпаемая.
Колобок меня достал окончательно, я поднатужился и вспомнил, что специализировался Мишка по психиатрии.
– Так это же другое дело! – вскричал счастливый Колобок.
Когда я днем заглянул в палату, ни Мишка, ни Крутиков не обратили на меня никакого внимания. Они очень увлеченно беседовали. Причем неизвестно, кому беседа доставляла большее удовольствие. Судя по всему, новый подход Крутикова к лечению пациента оказался очень даже результативным.
– Стресс, – сказал Крутиков.
Колесов несколько мгновений помолчал и отозвался:
– Ступор.
Колобок хитро прищурился.
– Псевдореминисценция, – тщательно выговорил он и с любопытством уставился на Мишку.
– Конфабуляция, – вернул тот без запинки.
Мне это напомнило игру в теннис: ты – мне мяч, я – тебе.
– Бред, – пробормотал я, разворачиваясь к выходу.
– Колесов, выйди из класса, – противным голосом сказал Мишка и строго посмотрел на меня.
Я расхохотался. Крутиков похлопал глазами, потом воскликнул:
– Какое-то воспоминание детства, поразившее воображение. Пошло дело! Скажи еще что-нибудь.
– Что? – уточнил я.
– Да все равно.
Я подумал, осторожно сказал:
– Катя.
– Конфетка, – нахально отозвался Колесов, поколебался и добавил: – Электроэнцефалограмма.
– А это-то при чем? – я почему-то рассердился.
– Вертушка, – сказал после небольшой паузы Мишка.
– Это вертолет, что ли? – поинтересовался я. – Между прочим, тебя про вертолет никто не спрашивал.
– Иди, тезка, иди, дорогой. Тебя там больные ждут не дождутся, – Крутиков возбужденно потер руки. – Видишь, нам некогда. Пош-шло-о дело!
Я ушел. А через час Крутиков заявился сам и, беспрестанно зевая после бессонной ночи, рассказал, что Мишку как будто прорвало, слова из него так и посыпались. Правда, теперь все больше невпопад. Но сейчас Колобку страшно некогда, потому что он торопится к Попову, пока того тетка не увезла под Воронеж. И мне после окончания смены придется добираться до тезкиной квартиры самостоятельно. Тем более что Чехов считает, что нам лучше передвигаться поодиночке и не привлекать к себе внимания.
Колобок написал адрес и нарисовал подробный план, как доехать удобнее и быстрее, пропустил мимо ушей мою шпильку о том, что подозрительность – дело заразное, а подхватил ее тезка не иначе как от «кента Юрки», и умчался, бросив напоследок, что Тарасов на работу не вышел, потому что заболел.
Внезапная болезнь Тарасова заинтересовала меня настолько, что я не поленился заглянуть в психиатрическое еще раз, перед тем как уйти. Но узнать удалось только то, что Тарасов позвонил сам, уже ближе к обеду, извинился и сказал, что страшно сожалеет, но чувствует себя прескверно, а потому объявляет себя временно нетрудоспособным.
На всякий случай я обманным путем выманил у фигуристой сестрички домашний адрес Тарасова, из коридора полюбовался на Колесова, безостановочно бормочущего что-то себе под нос, и поехал к Крутикову.
В подъезд мы с Колобком вошли почти одновременно, я опередил его ровно на столько, чтобы успеть вызвать лифт.
– Представляешь, – посетовал тезка, – этот контрактник опять сбежал. Тетка кормила его супчиком, на секунду отвернулась, поворачивается – а племяша и след простыл. Интересно, что утром Попова еще какой-то психиатр осматривал. Тетка его фамилии не запомнила, а из сотрудников никто ничего толком сказать не смог.
– Надо было у Марии Ивановны спросить, – засмеялся я. – Шепнул бы, что друг Чехова, она бы тебе фамилию этого психиатра из-под земли достала.
Колобок вздохнул.
– Эх, не догадался…
Под дверью нам пришлось торчать минут пять. Чехов, как выяснилось, спал и наших настойчивых звонков в упор не слышал.
Я проворчал:
– Крепко же ты спишь.
– Крепко спит тот, у кого совесть спокойная, – изрек полковник. – Выводы из сказанного можешь сделать сам.
Колобок выгрузил закупленные по пути продукты и заявил, что в гробу он все видел, а потому тоже собирается немедленно завалиться спать. Что он немедленно и сделал, расположившись на раскладывающемся кресле, а мне, как почетному гостю, предоставил в распоряжение узкий и безумно жесткий диван.
