Екатерина Лесина - Счастливый доллар

Клайду и Бонни удалось сбежать из Миссури, и еще некоторое время эта пара терроризировала Юго-Запад. Они умерли вместе в Луизиане, угодив в подстроенную полицейскими ловушку. В тот день Бонни держала на коленях автомат и готова была стрелять по полицейским. Но Бланш Барроу утверждает, что Бонни не так очень уж жестока.

«Она, как и Клайд, помешалась на славе, – сказала Бланш Барроу. – Они желали видеть свои имена в заголовках газет, чего бы это ни стоило».

После освобождения г-жа Барроу намеревается поехать в Гарвин, Оклахома, чтобы поселиться вместе с отцом, которому недавно исполнилось семьдесят лет».

Старый особняк стоял на вершине холма. Четыре лапы-колонны, древний портик, треснувшая крыша с двумя хилыми березками, которые отчаянно цеплялись за камень, и дрожали, и рассыпались вместе с ним. Лестница в проломах. Серая ваза, некогда бывшая цветником, а ныне ставшая мусорной корзиной.

Семен шел, стараясь держаться в тени, благо, одичавшая сирень поднялась высоко, загораживая темные провалы окон.

Вот и стена. Взопрела на солнце, выкатила прозрачную слезу из трещин штукатурки, а местами и вовсе заголилась, выставив деревянное, поточенное короедами нутро. Прикасаться к ней было противно. Но преодолев брезгливость, Семен прижался, пригнулся, пошел мелким шагом в полуприседе и, оказавшись у ближайшего окна, ловко запрыгнул в провал.

Шарахнулись из-под ног тени, прыснули мелким пером голуби, завозившись под крышей. Она была хорошо видна сквозь проломы и дразнила кривыми балясинами да кусками шифера, что сухо потрескивал, оползая.

Хрустела под ногами щебенка.

Нет тут никого.

Нет и быть не может. А если и может, то Семена давно заметили и теперь поджидают, чтобы выпрыгнуть, выскочить, всадить пару пуль в грудь.

Заныло. Мелькнуло в голове: а может, выбраться? В геройстве нет ни чести, ни смысла. Не лучше ли в кустах залечь, поджидая, когда Серега явится? А он явится…

Из коридора пахнуло сыростью и особым, дымным теплом, которое бывает от печи. Щебенка исчезла, сменившись светлой доской, по которой тянулись коричневые узоры годовых колец. Под потолком висела, брызгая светом, лампа на шнуре, и шар-абажур гляделся диковинным яблоком.

Все это настолько не вязалось с образом разваленного дома, что Семен остановился. И пистолет перехватил покрепче, сжал так, как не сжимал в тире.

А ведь верно старик говорил: нету в Семене запала, нету куража. И в человека выстрелить ему сложно. Человеку же, который прячется за добротной дверью, очень даже легко. Он не раз стрелял и не два.

Ручка на двери вдруг пошла вниз, сама дверь беззвучно отворилась, и на пороге появился человек. Уставившись на пистолет в руках Семена, человек сказал:

– Ну привет, заходи, коли пришел. Гостем будешь. А я Антошка. Как в мультике. Знаешь?

Улыбка у него была совершенно безумная.

За дверью оказалась комнатушка, сплошь забитая хламом и оттого напоминающая кладовку. Узкий проход меж старых шкафов, на которых собирали пыль пустые банки, фарфоровые фигуристки и с десяток бюстов Сталина, заканчивался еще одной дверью.

– Открывай, – велел Семен, хотя Антошка и сам открыл. Толкнул, чтоб распахнулась, и к стене прижался, руки над головой поднял.

Ну уж нет, на эту детскую уловку Семен не попадется.

– Первым иди.

Антошка пожал плечами и шагнул, крикнув:

– Мариночка, а тебя спасать пришли. Представляешь?

Марина? Кто такая Марина?

Девушка! Та самая любовница Олега, в квартиру которой они с Агнешкой вломились и нашли заметки. А потом все про Марину забыли. Значит, она жива.

Жива. Сидит на кровати, ноги поджав, смотрит искоса, как на врага. А платье на ней свадебное, чуть мятое, но белое, с атласным отливом и узором, который блестит серебряной изморозью. Фата сбилась набок, накрыв плечи облаком тумана.

– К стене! – рявкнул Семен, едва сдерживаясь, чтобы не ударить. Что эта сволочь с девчонкой сделала?

– Не бойся, девочка моя, все у нас будет хорошо, – сказал Антошка, послушно становясь лицом к стене. – Ты иди, переоденься, а то неудобно.

И Марина медленно, как зачарованная кукла, сползла с кровати, подобрала подол – ноги босые, синеватые от холода и с черными пятнами грязи – и заковыляла к еще одной двери.

Это не дом – лабиринт какой-то.

– Марина, сейчас приедет один человек… не один даже, и мы тебя отсюда заберем! – крикнул Семен, хотя сомневался, что будет услышан.

Похоже, девушка была в состоянии шока.

– Я ее не обижал, – уточнил Антошка. – Поверь, мне незачем обижать ее.

– Заткнись.

Хмыкнул.

– Раз-два-три-четыре-пять, выходи со мной играть… Марина, ты поспеши: спасатели вот-вот явятся, а ты непричесанная.

Замолкать он не собирался. Ладно, хочет говорить, так пусть хоть о полезном треплется.

– Рассказывай, – велел Семен, пытаясь не выпустить из виду дверь, за которой исчезла девушка.

– О чем?

– Обо всем. Хотя бы о том, как дошел до жизни такой. Это ведь ты их убил?

– Кого «их»?

– Олега. Вареньку.

– Жалеешь? Жалостливые смешны. Но вообще чего конкретно ты хочешь услышать? Или надеешься, что плакаться буду? – он медленно повернулся, не опуская рук, и теперь стоял спиной к стене, глядя весело, с вызовом. Он не собирался умирать. – Слабаки плачутся. А я сильный. Знаешь, в чем их ошибка? Ваша ошибка?

– Стой!

– Стою. Я стою. И ты стоишь. Мы вместе. Дуэль, да? Пушкин и Дантес… ты кем будешь? Пушкин хороший, а Дантес выжил. И я выживу. Не веришь? Никто не верил, что у Антошки в голове не пусто.

– Дернешься – выстрелю, – предупредил Семен.

– Не-а. Если бы хотел и мог, ты бы уже выстрелил. Ты же хочешь избавить мир от такого ублюдка, как я. Хочешь, вижу. Да смелости не хватает.

– Руки за голову.

– Иначе что?

Ничего. Проклятье, надо стрелять. В ногу. Или в руку. Просто продемонстрировать решительность. А как демонстрировать, если решительности нету? Пусто-пусто внутри. А пистолет тяжелый.

– Видишь, тебя и на это не хватает. Их всех тоже не хватало. Разве что Варька. Хитрая и живучая. Почти как я. Только вот… не судьба. А против судьбы идти не надо. Ты садись, в ногах правды нет. И я сяду.

– Стой!

– Что ты заладил? Стой-стой. Сам стой, если тебе охота.

Антошка медленно опустился на пол, скрестил ноги и руки положил на колени. И ладно. И пускай. Так даже лучше. Вскочить быстро не сумеет, а значит, у Семена есть шанс.

– Так рассказывать? Или помолчим, подумаем о высоком. Кстати, менты ведь скоро подъедут, да? Ты ведь сказал им про меня и про Мариночку? Конечно, сказал. Ты не жадный. Ты…

– Чего ты хочешь?

– Не знаю. Никогда не знал. Мне нравилось просто жить.

– С матерью-алкоголичкой?

– Раскопали, да? Небось Олеженька помог. Олеженька любил на жалость давить, а на самом деле… пока они едут, я тебе скажу, как оно на самом деле происходило. Нормально мы жили. Да, пила мать, и папаша не отставал. Дрались они. Так и у всех вокруг то же самое. Пили и дрались. Или просто дрались. Или просто пили. Стандарт бытия.

Шорох.

– Это Марина. Мариночка моя.

И вправду она. Стоит, закутавшись в одеяло. Пистолет держит. Откуда взяла?

– Мариночка, ты же не станешь стрелять? Не надо. – Антошка поднимает руки, чтобы тут же сунуть правую в карман.

– Стой!

– Не кипиши. Мариночка, это для тебя. Монета. Помнишь, я тебе рассказывал? Бонни и Клайд. Вместе навсегда. Все равно заберут, поэтому пусть лучше у тебя будет. Ты же сохранишь ее для меня?

Кивок. Губы кривятся, из глаз градом слезы. А рука, пистолет держащая, опускается.

– Марина, выйди, пожалуйста.

Мотает головой.

– Тогда отдай оружие.

– Отдай, Мариночка, отдай, – повторяет Антошка. – И возьми монету. А хочешь, сыграем? На удачу. Орел или решка? Можешь не говорить, что загадала. Просто подумай и реши. Итак, бросаю…

– Сиди!

Он снова не обратил внимания на крик. Подбросил доллар, поймал и, протянув на раскрытой ладони, сказал:

– Орел. Белохвостый.

Семен готов был заорать. Или на этого придурка, или на эту блаженную, что уставилась на монету. Спокойно. Все будет нормально. Чем больше он говорит, тем лучше. Менты и вправду на подъезде. Должны бы. Только, как ни прислушивайся, а тихо снаружи.

– Марина, сядь, – повторил Семен, добавив: – Пожалуйста.

Она шагнула к нему. Стала рядом и, вскинув оружие, уперла в висок.

– Брось, а не то выстрелю.

Страшно. Господи, как страшно. А если он не послушает, тогда что? Стрелять? Она не сумеет. Она… она не готова к такому, чтобы стрелять в живого человека.

– Марина, ты… – Семен поднял руку, отводя оружие от виска. И Марина, зажмурившись, нажала на спусковой крючок. Бахнул выстрел.

– Хорошая девочка.

Она не успела понять, как вышло, что Антон уже не сидит на полу, а стоит рядом, придерживая пистолет. Марина разжала пальцы, которые стали тугими, непослушными.

Холодные губы скользнули по щеке, а тяжелая рука легла на шею.