Дик Фрэнсис - Осколки
И точно ли на этой похищенной пленке было записано что-то секретное? Возможно, и нет.
Что, если во второй раз поработал другой вор, ничего не знавший о первом? Ответов у меня не было — одни догадки. Тут, пошатываясь, в кабинет ввалилась Мариголд, готовая вот-вот разлететься на кусочки. Я успел привыкнуть к ней с тех пор, как Мартин с непроницаемым видом представил меня своей пышной теще, увеличенной копии его хорошенькой жены. Мариголд могла бесконечно острить или, напротив, без устали на всех нападать — в зависимости от количества потребленного джина. Но на этот раз смесь газа и алкоголя, кажется, ввергла ее в состояние «пожалейте меня».
Приехала полиция, и дети Бон-Бон описали вора с головы до ног, включая шнурки. Уставившись на них сквозь прорези черной маски, он выпустил из оранжевого баллончика почти невидимую, но мощную струю газа. Они вырубились, не успев сообразить, что происходит. Дэниэл сказал, что под маской у грабителя было что-то белое. Видимо, обычный противогаз, предположил я. Чтобы не вдохнуть газ самому.
Наверное, когда появился я, газ закончился, и пришлось обойтись ударом по голове.
Едва полицейские убрали блокноты, влетел вызванный Бон-Бон врач. Оранжевый цвет баллончика заставил его сбавить темп, нахмуриться и вникнуть в дело поосновательнее. Он и полицейские выслушали Дэниэла, извлекли бумагу и кое-что записали. Врач посоветовал уходившим детективам поискать преступников, имевших доступ к анестезирующему газу циклопропану. Его выпускают в оранжевых баллонах и редко используют — он легковоспламеняющийся и взрывоопасный.
Врач долго и с неимоверным тщанием изучал зрачки, вглядывался в гортань и прослушивал в стетоскоп грудь у каждого члена семейства, после чего объявил всех годными к жизни. Когда представители властей наконец-то удалились, прелесть Бон-Бон заявила, что находится при последнем издыхании и нуждается в помощи. Конкретно — в моей.
Поэтому я остался, занялся одним, другим, третьим — и тем самым избавил себя как минимум от повторного удара по голове: ночью в мой дом на холме вломились и украли видеокассеты — все до последней.
В понедельник, поработав с утра в мастерской, я на такси поехал в Челтнем поговорить со слугой Мартина Эдди Пейном.
Эдди бросил взгляд мне за спину и сказал, что готов помочь, но не может, как ни пытается, вспомнить больше того, что уже сообщил в пятницу.
Пятницу от понедельника отличало наличие женщины лет сорока со свирепым взглядом, стоявшей в двух шагах у меня за спиной. Эдди называл ее дочерью. Снова скользнув по ней невыразительным взглядом, он сказал так тихо, что я еле расслышал:
— Она знает, кто дал Мартину пленку.
Женщина резким тоном спросила:
— Что ты сказал, папа? Повтори.
— Что нам будет очень не хватать Мартина. И мне пора в раздевалку. Рассказала бы Джерарду — мистеру Логану — то, что он хочет знать. Что тебе мешает?
Уходя, он пробормотал извиняющимся тоном:
— Ее зовут Роза, вообще-то она добрая девушка.
Добрая девушка Роза обдала меня такой волной ненависти, что я начал гадать, чем успел досадить ей, если всего несколько минут назад даже не подозревал о ее существовании. Она была угловата и костлява, блеклые каштановые кудряшки стояли торчком. Кожа у нее была сухой и веснушчатой. Одежда на ее худой фигуре висела как на вешалке, и все же в ее личности было нечто чрезвычайно притягательное.
— Э… Роза, — начал я.
— Миссис Робинс, — обрубила она.
Я откашлялся и попробовал снова:
— Миссис Робинс, могу я вам предложить кофе или чего-нибудь покрепче?
— Нет, не можете, — отчеканила она. — И вообще лучше не лезьте не в свое дело.
— Миссис Робинс, вы не видели, кто в прошлую пятницу передал Мартину Стьюкли сверток в коричневой бумаге?
Такой простой вопрос. Однако она крепко сжала губы, повернулась на каблуках и ушла.
Немного выждав, я медленно потянулся следом — Роза шла к рядам букмекеров. Остановившись у будки с табличкой «АРТУР РОБИНС, ОСН. В 1894», она заговорила с двойником Элвиса Пресли. Тот принимал от клиентов деньги и диктовал ставки клерку, который вводил их в компьютер.
У Розы Робинс, основанной явно после 1894 года, было что ему рассказать. Слушая ее, он нахмурился, и я решил отступить. Я достаточно силен и ловок, но по сравнению с собеседником Розы выглядел сущим младенцем.
Поднявшись на трибуну, я принялся терпеливо ждать, пока букмекеры Артура Робинса, а было их трое, закончат принимать ставки на последние два заезда и закроют лавочку. Закончив, они с Розой направились к выходу, и я проводил их взглядом. Эта компания тянула на целый танк.
После окончания заездов Эдди укладывал в большую корзину седла, экипировку и перепачканную одежду, а я терпеливо ждал, когда же он выйдет из раздевалки. Выйдя наконец и завидев меня, он сначала перепугался, а потом покорился судьбе.
— Думаю, Роза вам ничего не сказала, — заметил он.
— Ничего, — согласился я. — Так, может, вы сами ее кое о чем спросите? Ради Мартина. Спросите, точно ли пленка, которую вам дал Мартин, была именно той, что он думал.
Некоторое время Эдди переваривал вопрос.
— Вы хотите сказать, — неуверенно спросил он, — что моя Роза считает, что Мартину дали не ту пленку?
— Думаю, если пленка Мартина и всплывет после всей неразберихи и краж, так только чудом, — признался я.
Он с полной уверенностью в своей правоте заявил, что честно передал мне кассету Мартина. Я сказал, что безоговорочно ему верю. О Розе мы больше не говорили. Потупив взгляд, Эдди пробормотал что-то насчет того, что мы увидимся в четверг на похоронах Мартина, затем, чувствуя очевидную неловкость, поспешно удалился.
Роза Робинс и ее враждебность усложнили и без того запутанное положение. Но никаких удобоваримых предположений о роли, которую во всем этом играла неожиданно возникшая злобная дочка Эдди, мне на ум не приходило.
Тем временем где-то в космическом пространстве болталась кассета с тайной, которую Мартин хотел мне доверить. Я надеялся, вопреки здравому смыслу, что его тайна так и останется тайной на своей неизвестной орбите, а наша жизнь вернется в нормальное русло.
От ипподрома до Бродвея я добирался автобусом. Он заезжал во все придорожные деревеньки, так что в свой магазин я попал только около шести вечера. Помощники сообщили, что звонила Бон-Бон и умоляла меня помочь ей по дому, предложив в обмен обеспечить средством передвижения. И немало их позабавила, прислав за мной «ролле» Мариголд.
Я сел впереди рядом с Уэрдингтоном. Он был лыс, пятидесяти лет от роду, и ему нравились дети. Кроме того, он из принципа не любил полицию, считал брак кабалой и полагал, что умение отправить кого угодно в нокдаун весьма полезно. Теперь я ценил Уэрдингтона прежде всего не как водителя, а как возможного телохранителя. От Элвисова двойника исходила скрытая угроза такой силы, с какой я раньше не сталкивался, и мне это не нравилось. А тут еще злющая, колючая Роза в качестве детонатора. Вспомнив о ней, я как бы между прочим спросил Уэрдингтона, не доводилось ли ему делать ставки в конторе Артура Робинса, основанной в 1894 году.
— Начнем с того, — ядовито заметил он, — что никакой семьи Робинс не существует. Там всем заправляет шайка жуликов, в основном Верити и Уэбберы.
У меня глаза полезли на лоб.
— Откуда ты знаешь?
— Мой старик был букмекером и обучил меня этому ремеслу. Но чтобы заработать на ставках, надо быстро считать, а со счетом у меня всегда было неважно. Под вывеской «Артур Робинс» действуют настоящие лихачи по этой части. Не советую делать у них ставки.
— А ты знаешь, что у Эдди Пейна, слуги Мартина, есть дочь по имени Роза, именующая себя Розой Робинс? И что она в близких отношениях с двойником Элвиса Пресли, букмекером у «Артура Робинса»?
— Нет, не знаю. — Уэрдингтон немного подумал: — Этого «Элвиса» зовут Норман Оспрей. С ним лучше не связываться.
— А с Розой?
Уэрдингтон покачал головой:
— Я ее не знаю. Поспрашиваю.
В четверг, в день похорон Мартина, на стоянку перед магазином «Художественное стекло Логана» въехала молодая женщина на мотоцикле. На ней были огромный шлем, черная кожаная куртка, такие же брюки и тяжелые ботинки. Несмотря на январский мороз, она сняла шлем прямо на улице и, распустив густые светлые волосы, вошла в магазин.
Я наносил последние штрихи на вазу, перед тем как поставить ее в печь для отжига, а Памела Джейн комментировала процесс для группы американских туристов. Но в мотоциклистке было что-то притягивающее внимание, и я сразу ее узнал.
— Кэтрин Додд, — сказал я.
— Обычно меня без формы не узнают, — удивилась, но не огорчилась она.
Я с интересом наблюдал, как туристы сбились плотнее, как бы отгораживаясь от незнакомки в угрожающем наряде.
