Борис Седов - Пуля для певца
Роман представил, как мрачные чиновники говорят между собой: ну, раз с пресс-хатой ничего не вышло, придется его отпустить. От такой глупости Роману стало смешно, и он истерически захихикал.
— Ты чо? — испуганно спросил один из братков.
— Да так, — Роман усилием воли подавил дурацкий смех, — это у меня просто слегка крыша поехала. Если начну по стенкам прыгать, вяжите меня крепко, только вертухаев не вызывайте.
— А чо, с тобой такое бывает? — обеспокоенно поинтересовался браток.
— Пока не было, — ответил Роман, — но тут, понимаешь, такое дело… Получается, что Лысый мог мне помочь, а теперь — сам видишь. Лысый на небесах, а я в «Крестах». И никто не узнает, где могилка моя. А кроме того, пропадет один хороший человек.
— Ну, тут уж как выйдет, — философски произнес браток, — а ты все-таки это, поспокойнее, не бесись.
— Ладно, попробую, — ответил Роман и закрыл глаза.
И тут же, к своему удивлению, почувствовал, что засыпает.
* * *Разбудил Романа ставший уже знакомым лязг ключа в двери.
Открыв глаза, он потянулся и, повернувшись на бок, увидел в дверях все того же Тарасыча и двух стоявших за его спиной молодых вертухаев.
— Пошли, певец. С вещами, — сказал Тарасыч.
— А у меня и вещей-то нет, — ответил Роман, поднимаясь с койки.
— Тогда без вещей, — сказал Тарасыч.
Потянувшись, Роман встряхнулся и спросил:
— Ну и куда на этот раз?
— Увидишь, — усмехнулся Тарасыч. — Попрощайся с братками.
— А что, уже расстрельная команда прибыла? — поинтересовался Роман, закурив сигарету из чьей-то пачки, лежавшей на столе. — Последний парад наступает?
— Парад ему… — проворчал Тарасыч. — Кончай болтать, пошли.
Вертухаи за его спиной нетерпеливо переступили с ноги на ногу, и Роман, вздохнув, сказал:
— Покедова, братки! Если не вернусь, считайте меня…
— Хорош языком чесать, — сказал Тарасыч и потянул Романа за рукав.
Выйдя в коридор, Роман заложил руки за спину и зашагал в указанном направлении. Через несколько минут, пройдя через множество решетчатых дверей в сопровождении трех вертухаев, которые подсказывали, куда свернуть, он оказался во дворе, затем в проходной и наконец, к своему великому удивлению, на Арсенальной набережной.
Ярко светило солнце, по Неве проплывал белый пароходик, с которого доносилась праздничная музыка, а напротив «Крестов», опершись локтем на гранитный парапет, в позе скучающего щеголя стоял толстый и наглый Лев Самуилович Шапиро.
Лёва Шапиро, вечный директор Романа Меньшикова.
Переход от вонючей и темной камеры к ясному солнечному дню был настолько неожиданным, что Роман перестал понимать, что происходит.
Только что, то есть два дня назад, его приволокли в «Кресты» и без всяких объяснений и бюрократических проволочек засадили в камеру. Просто с улицы — и сразу в камеру. Потом прессхата, далее — неожиданная смерть Лысого, и раз!
Пинком под зад — и на улицу.
Его просто выставили из «Крестов», как напившегося алкаша из пивбара.
Бред какой-то…
— Ну и что? — донесся с противоположной стороны дороги голос Шапиро. — И долго ты будешь там стоять? Может быть, хочешь попроситься обратно?
Роман взглянул на Шапиро и, посмотрев, как положено, — сначала налево, а потом направо, — перешел дорогу.
— Здорово, зэк! — радостно провозгласил Шапиро, протягивая Роману пухлую ладонь.
— Здорово, кровопийца, — ответил Роман, пожимая руку Шапиро и чувствуя, как окружающее снова приобретает свойства натуральной реальности.
— Что-то вид у тебя не очень-то жизнерадостный, — без особого огорчения заметил Шапиро. — Поехали-ка перекусим.
— Вообще-то для начала я бы помылся, — сказал Роман.
— Ну так мы к тебе и поедем, там и помоешься, и похаваешь, — Шапиро взял Романа под руку и повел его к стоявшему в сторонке серебристому джипу с затененными стеклами.
— Это чья машина? — поинтересовался Роман.
— Моя, — гордо ответил Шапиро. — Куплена на честно заработанные тобой деньги.
— Ах ты сволочь! — возмутился Роман, залезая в джип. — Я, значит, на нарах парюсь, а ты себе джипы покупаешь?
— Я, в отличие от тебя, не могу позволить себе шататься по всяким сомнительным местам вроде этих «Крестов». Мне делами заниматься надо.
— Ну, негодяй! — Роман усмехнулся. — Какой же ты негодяй!
— А если я негодяй, — ответил Шапиро, усаживаясь за руль, — то что же ты меня не выгонишь? Взял бы себе директором какого-нибудь Сидорова…
— Нет уж, — сдался Роман, — мне другого не нужно.
— Вот! — Шапиро поднял толстый указательный палец. — Вот она, истина! А раз не нужно, то и не чирикай.
Шапиро осторожно отъехал от поребрика и резко дал газу.
— Эй, ты поаккуратнее! — запротестовал Роман. — Ты что, хочешь меня угробить?
— Ни в коем случае, — ответил Шапиро, ловко объезжая зазевавшийся «Мерседес», — ты мне пока что живой нужен. Разве что потом, когда перестанешь писать песни…
* * *Оказавшись дома, Роман первым делом пошел в душ, а Шапиро направился к холодильнику и, открыв его, достал бутылку пива.
— Отвали! — сказал он вертевшемуся у ног Шнырю, — тебя я сегодня уже кормил.
В это время раздался звонок в дверь, и Шапиро в сопровождении Шныря отправился открывать. Посмотрев в глазок, он усмехнулся и отпер дверь.
На лестничной площадке стояли Лиза и Боровик.
— Заходите, гости дорогие, — нараспев произнес Шапиро и оступил в сторону, — хозяин изволит принимать душ, а я тут один как перст…
— Как перст в носу, — добавила Лиза, проходя в квартиру.
— Или как перст еще в одном месте, — сказал Боровик, входя следом за ней.
Пожав руку Шапиро, Боровик прошел в комнату, а Лиза, подойдя к двери в ванную, приложила губы к щели и сказала:
— Ромка, я пришла!
— Ага! — донеслось из ванной. — Сейчас я смою с себя тюремную нечисть и выйду.
— Можешь не торопиться, — ответила Лиза, — я тут пока кухонными делами займусь.
Шапиро широко улыбнулся и сказал:
— Зрелище, радующее душу, — женщина на кухне.
Лиза угрожающе посмотрела на него и ответила:
— Зрелище, радующее женщину, — Шапиро на полу с головой, разбитой чугунной сковородкой.
— А у него нет чугунной сковородки, — радостно воскликнул Шапиро, — у него они все тефлоновые, а тефлоновой сковородкой можно разве что Шныря прибить.
Шнырь, услышав свое имя, открыл рот и громко мяукнул.
— Отвали, — повторил Шапиро, — ты сегодня и так уже две банки «Вискаса» сожрал.
* * *— Я ровным счетом ничего не понимаю, — сказал Роман, накладывая на тарелку жареную рыбу. — Позавчера меня схватили на улице и без разговоров посадили в камеру. Заметьте, при этом я не увидел ни одной бумажки. Вообще ни одной. Я не разбираюсь в этом, но должен же быть какой-то ордер на арест, какой-то протокол задержания, потом в «Крестах» — сдал, принял, опись, протокол… А тут — прямо как в средние века: хвать — и в темницу! А потом — пошел вон. Черт знает что!
— Ну, кое в чем ты прав, — ответил Шапиро. — Во-первых, ты действительно ничего не понимаешь и ни в чем не разбираешься. И насчет средних веков — справедливое замечание.
Он зацепил из вазочки полную ложку хрена и ляпнул его на свою тарелку.
— Несколько лет назад, в одной статье, написанной, очевидно, умным человеком, кстати, его фамилия — Дымшиц…
— Ну понятно, — ядовито усмехнулся Роман, — если Дымшиц, то несомненно умный.
— Твои антисемитские наклонности мне давно известны, — парировал Шапиро, — и поэтому я не обращаю внимания на эти жалкие беззубые выпады. Между прочим, как ты думаешь, может ли быть умным человек с фамилией Забодайкорыто? Или, например, Козодралов?
— Таких фамилий нет, — сказала Лиза, — это только в фельетонах бывает.
— А вот и неправда ваша, — ответил Шапиро, — специально принесу умную книгу, в которой проводится анализ фамилий и соответствие их умственным способностям людей.
— Ага, — хмыкнул Роман, — а написал ее не иначе как какой-нибудь Гольдштейн.
— Ничего подобного, — Шапиро поджал губы, — ее написал Лурье.
Все засмеялись, а Шапиро надулся и сказал:
— Не буду ничего рассказывать. Ну куда я попал? Кругом одни гои, и каждый хочет уязвить бедного еврея…
— Ладно, бедный ты наш, кончай прибедняться! — Роман положил себе еще рыбы. — Мы внимательно тебя слушаем. Так что там этот Лившиц?
— Не Лившиц, а Дымшиц, — Шапиро вздохнул. — Да-а-а… Так вот. Сама статья — ничего особенного, обычный анализ происходящего, сейчас такие анализы делают все, кому не лень. Но одна фраза! Совершенно гениальная фраза. Он сказал: взяточничество и протекционизм в России сегодня находятся на феодальном уровне. На феодальном, понимаешь?
