Борис Седов - Пуля для певца
Ну, а Лиза — она тоже могла бы попытаться, но…
Роман усмехнулся.
Да, только он сам может спасти Арбуза.
Но он сидит в следственном изоляторе, и что будет завтра — неизвестно.
Плохо дело.
Роман глубоко вздохнул, и тут с койки Лысого донеслось:
— Что, не спится? Все пресс-хату вспоминаешь?
— Да какая там пресс-хата! — Роман махнул рукой, и огонек сигареты описал в темноте яркую дугу. — Пресс-хата — это мелочь. Есть дела и посерьезнее.
Койка заскрипела, и Лысый, почесываясь, подсел к столу.
— Посерьезнее, говоришь? Интересно… А мне расскажешь, что за дела? Может, пособить смогу.
— Пособить тут будет трудно, — Роман снова вздохнул, — хотя… Ладно, слушай.
— Подожди, — сказал Лысый, — сейчас чайник поставлю.
Он нашарил в темноте розетку, и через несколько секунд из чайника послышался легкий шум вскипающих на нагревательном элементе пузырьков.
Лысый уселся на место, закурил и сказал:
— Ну давай, рассказывай.
— Значит, так, — Роман помолчал, — помнишь, я тебе говорил вчера, что Арбуз сидит под воровской стражей?
— Ну, это я и без тебя знаю.
— Хорошо. И еще я сказал, что, кроме меня, его вытащить некому.
— Сказал. Было дело, — Лысый потрогал чайник. — Холодный еще…
— Да. А главное здесь то, что Арбуз — мой лучший друг. С самой школы, с первого класса. Мне сейчас тридцать семь, и получается, что мы дружим уже тридцать лет.
— И что, ни разу не погрызлись? — иронически поинтересовался Лысый.
— Конечно, грызлись, и не раз. И до мордобоя дело доходило. Но если друзья и подерутся, то дружба от этого только крепче становится.
— Это точно, — подтвердил Лысый, — из бывших врагов всегда хорошие друзья получаются. Вот, например, враждовали мы с татарами триста лет, а кто теперь с нами дружит лучше всех — хохлы или беларусы эти долбаные, которые по всему вроде как братья нам? Хрена лысого!
Лысый усмехнулся.
— Татары — вот кто. Или взять Европу. Кто лучше всех к нам относится? Немцы! Бывшие фашисты, с которыми у нас уж такая ненависть была, что дальше ехать некуда — натуральная война. Враги! А теперь — лучшие друзья. Да-аа… Извини, что перебил. Так что там Арбуз?
Чайник закипел, и Лысый выдернул шнур из розетки.
— А что Арбуз… — Роман был несколько удивлен оригинальными рассуждениями Лысого. — Сидит Арбуз. Так вот, по тому, насчет чего на него катят, только я один могу дать полные объяснения. И тогда все обвинения с него снимут, и будет ему снова полное уважение и почет. А я тут сижу, как дурак, и фарш в пресс-хате наблюдаю…
— Точно говоришь? — Лысый достал откуда-то свечку и, накапав воском на стол, утвердил ее в стоячем положении. — Отвечаешь?
— Отвечаю, — Роман уверенно кивнул. — Уж так отвечаю, что и не знаю как. Жизнью отвечаю — этого хватит?
— Этого — точно хватит. — Лысый налил в кружки чаю. — Давай-ка чайку тресни. Горяченько го.
— Спасибо, — ответил Роман и взял со стола кружку. — Так что — сам видишь, какое тут дело…
— Вижу, — согласился Лысый, — вижу и понимаю. И верю тебе, между прочим. А моя вера тоже кое-чего стоит. В общем… Ты особо не дергайся, утро вечера мудренее. Кстати, когда там сходняк-то будет?
— В воскресенье, — ответил Роман. — А ты что — сам не знаешь?
— Ну… Я знаю, просто решил проверить — а вдруг забыл? Всякое бывает…
Роман понял, что Лысый проверяет его, и усмехнулся.
— Это так ты мне веришь? — спросил он.
— Неважно, — туманно ответил Лысый, дуя на чай. — Сегодня четверг, значит, через два дня на третий. Я, Роман, тоже ведь человек не последний, так что когда увидишь своего Арбуза, передай ему привет от Лысого и напомни, что с него ящик коньяка, проспорил он мне. Правда, меня на следующий день повязали, так что он не успел выставить проигрыш, но я помню и ему тоже напоминаю. На всякий случай.
— А на чем проспорил?
Лысый улыбнулся:
— А ты его сам спроси. Он тебе расскажет.
— Спрошу. Да вот только если я его не вытащу, то, может, и спрашивать не у кого будет.
— Я же сказал тебе: не суетись! Вечно у вас, у артистов, все с разбегу да с наскоку… Для Арбуза я кое-что все-таки могу сделать. Завтра отправлю обществу маляву, чтобы повременили с Арбузом разбираться, потому что есть, мол, важный свидетель, а без него — без тебя, стало быть, — никак правды не найти будет. Ну а там уж как выйдет.
— Хорошо бы, — вздохнул Роман, — но ведь я еще не знаю, что будет со мной.
— Это точно, — кивнул Лысый. — Ну, да утро вечера мудренее.
— Да, ты говорил…
— И сейчас говорю.
Лысый вдруг изменился в лице, затем болезненно сморщился и схватился за сердце. Выронив кружку, он облился горячим чаем, но будто и не заметил этого.
— Эй, ты что? — шепотом воскликнул Роман.
— Ливер прихватило, — прохрипел Лысый.
Он откинулся на спинку стула и сильно побледнел.
Это было видно даже в неверном свете свечи.
Роман растерялся, но в следующую секунду сообразил, что нужно делать, и, вскочив, заколотил кулаком в дверь.
— Эй, Тарасыч, давай сюда! — закричал он.
Койки заскрипели, и в камере раздались голоса:
— Чего шумишь!
— Что такое?
В коридоре послышались шаги, затем недовольный голос Тарасыча произнес:
— Что там у вас?
— Включай свет, Лысому плохо! — ответил Роман.
— Вечно вам всем то плохо, то тесно, то на горшочек… — пробормотал Тарасыч, и в камере вспыхнул свет.
Лысый, держась обеими руками за грудь, медленно сползал со стула.
— Печет, ой, как печет… — просипел он, — будто кочергу в грудь всунули…
Его подхватили и осторожно уложили на койку.
Заскрежетал замок, и на пороге показался заспанный Тарасыч.
Взглянув на Лысого опытным взглядом, он уверенно сказал:
— Так. Значит, Лысый кони двигать собрался.
— Ты чо гонишь, мусор? — возмутился один из братков.
— Я тебе не мусор, — спокойно ответил Тарасыч. — Мусора за вами по городу бегают, а у меня другое дело — за вами следить да сопли подтирать. Вот будет на моем месте молодой да борзой, посмотрю, как ты запоешь тогда.
Он нагнулся к Лысому, который, прерывисто дыша, лежал на койке с закрытыми глазами, и укоризненно произнес:
— Говорил я тебе, дураку старому, — завязывай с чифирем, а тебе как об стенку горох. Это ведь у тебя уже четыре раза было, забыл, что ли?
— Укатали сивку крутые горки, — еле слышно прошептал Лысый. — Похоже, на этот раз мне…
Он не договорил, и Роман, почувствовав, что его сердце на секунду замерло, увидел, как у Лысого медленно отвалилась челюсть.
Тарасыч огорченно покрутил головой, затем снял помятую фуражку и сказал:
— Все, крякнул Лысый. Царство ему небесное.
Перекрестившись, он снова надел фуражку и, осмотревшись, скомандовал:
— Сидите тут тихо, а я пойду вызову кого надо.
Еще раз посмотрев на неподвижного Лысого, он вздохнул и вышел из камеры.
Лязгнул замок, и в наступившей тишине были слышны только удаляющиеся шаги старого надзирателя, который видел на своем веку столько смертей, что еще одна никак не могла испортить ему настроение.
— Ты ж мене пидманула… — донеслось из коридора.
* * *Роман, так и не уснувший в эту ночь, лежал на спине и неподвижным взглядом смотрел в грязный потолок. Не спали и другие обитатели камеры. После того как четверо вертухаев, проклиная Лысого, который испортил им спокойную ночь, вынесли из камеры труп, братки некоторое время вспоминали в темноте положительные стороны усопшего, но, поскольку их по понятным причинам было не так уж и много, то разговор быстро закончился и наступила тишина. Однако никто не спал, и когда в камере зажгли свет, Роман увидел, что все остальные лежат, как и он сам, на спине и сверлят глазами потолок.
Мысли у Романа были самые что ни на есть мрачные.
Стоило ему обрести какую-никакую надежду после того, как Лысый пообещал посодействовать ему в судьбе Арбуза, как все рухнуло. Смерть Лысого была последней каплей, и Роман пал духом.
Все.
Арбуз теперь пропадет ни за что, а сам Роман…
Что будет с ним, одному богу известно, но, наверное, мало не покажется.
Вряд ли те люди, которые организовали ему арест и пресс-хату, отступятся от своих намерений. Если это «Воля народа», а кроме нее, некому, то Роману крышка. Эти ребята просто так с него не слезут. Слишком много крови попортил им Роман. А если посчитать деньги, которые из-за него потеряла эта подпольная организация, то Роман в их глазах заслуживает четвертования, повешения, посажения на кол и гильотины. А до этого — весь остальной средневековый наборчик — иголки под ногти, пытка огнем, сдирание кожи со спины и прочие радости.
