Виталий Гладкий - Золото гетмана
Правда это или вымысел, никто точно не знал, – сильно скрытен был черниговский полковник, – но дворов Полуботка «с хоромами» и впрямь было много разбросано по всей Левобережной Украине: в Гадяче, Любече, Лебедине, Коровинцях, Грунках, Буймире, Оболони, Орловке, Савинках, Довжике, Боровичах… Однако главная его резиденция находилась в Чернигове. В самом центре города, в пределах старинного детинца[16], Павлу Полуботку принадлежал двухэтажный каменный дом с пристройками и службами. Но большей частью черниговский полковник жил вместе с семьей на живописной окраине Чернигова – Застрижке.
Со стороны могло показаться, что после неудачной попытки заполучить в свои руки гетманскую булаву вся незаурядная энергия черниговского полковника была направлена исключительно на дела хозяйственные и родственные. В феврале 1717 года умерла его первая жена Евфимия Самойловичева, дочь лебединского священника и сестра гадяцкого полковника Михаила Самойловича, мать пятерых детей Павла Полуботка – Андрея, Якова, Елены, Анны-старшей и Анны-младшей. В том же году, в ноябре, черниговский полковник, которому исполнилось 58 лет, женился вторично – на дочери нежинского полкового судьи Анне Лазаревичевой, вдове военного товарища Жураковского.
Вскоре после этого события дочери вышли замуж и покинули отцовский дом. Одну из них, Елену, черниговский полковник очень удачно выдал за Якова Маркевича, любимого племянника Анастасии, властной жены гетмана Ивана Скоропадского. (Впрочем, не без некоторого нажима со стороны вельможной Насти, которая умела пристраивать своих родственников на хорошие места; про нее среди казаков бытовала прибаутка: «Иван носит плахту, а Настя – булаву».) Анну-старшую избрал себе бунчуковый товарищ Григорий Жоравко; их семья поселилась в Новгород-Сиверском. Анна-младшая вышла замуж за Петра Войцеховича – седневского сотника. Яков учился в Киево-Могилянской академии и сдружился там с Феофаном Прокоповичем, который преподавал в этом известном на всю Европу учебном заведении философию, пиитику, риторику и богословие.
Однако мысль стать гетманом Левобережной Украины никогда не покидала Полуботка. «Что ж я… хуже никчемного Ивана? – думал он, оставаясь наедине со своими мыслями. – И казаки за мной пошли бы. А с несогласными, особенно старшиной, я разберусь… Кого деньгами можно привязать, а кого и прижать как следует. А то некоторые больно много о себе возомнили».
Так думал он и сейчас, хотя в горнице был не один. Перед ним сидел пожилой ключник и бубнил монотонным голосом, от которого кидало в сон, – перечислял запасы винного погреба:
– …Бутылей полных с разными водками – восемьдесят пять. Стеклянный бочонок водки померанцевой… Три бочонка больших вишневого вина. Десять бочек с вином сливовым… Восемь больших бочек с яблоками и сливами, залитых вином. Пять бочек с вишнями и грушами, настоянных на вине. Еще четыре бочонка водки, ведер по семь каждый… девять бочек с яблочною водой.6 бочек свиноградом…
– Что ты зудишь, как назойливый комар! – неожиданно взорвался Полуботок. – Поди прочь!
Ключник не торопясь собрал свои записи и степенно удалился. Он не очень боялся панского гнева. Ключник знал, что он незаменим, потому как на нем висело все хозяйство главной резиденции черниговского полковника в Застрижках.
Кроме него, таким же незаменимым считался поляк-кухмистер, заведующий господской кухней, которого звали Юзеф. Полуботок был привередлив в еде и отдавал предпочтение европейской кухне, хотя никому в этом не признавался, особенно казацкой старшине – во избежание лишних пересудов; ему привозили из Европы даже устрицы, от одного вида которых ключнику хотелось плеваться.
Обуреваемый тайными мыслями, Полуботок встал и подошел к собственной парсуне, нарисованной заезжим польским художником. Таких парсун в усадьбе черниговского полковника насчитывалось несколько; на них были изображены его отец, первая жена, все дочери и сыновья. Кроме портретов семейства, жилые помещения украшали еще и около двадцати живописных полотен, большей частью пейзажи и натюрморты кисти высоко ценимых в Европе фламандских мастеров; Полуботок знал толк в живописи.
Но особенно ему нравилась очень дорогая и редкая картина китайской работы, вышитая разноцветными шелковыми нитками по белому атласу. Изображенные на ней птицы, сидевшие на ветках неизвестного дерева, казались живыми.
Полуботок долго вглядывался в парсуну, будто намеревался что-то прочитать на невозмутимом лице своего рисованного двойника. «Ну что, брат, – спрашивал он мысленно, – как наши дела? Как мыслишь, что нам дальше делать? Скоропадский, конечно, уже не жилец на этом свете. Плох, старый дурень, очень плох. В Петербург поехал, царю в ножки кланяться. А дорога не близкая… Кому достанется власть? Почему Петр выбрал тогда этого никчемного слизняка? Данила Апостол был куда лучшей кандидатурой. Не говоря уже обо мне. Меншиков, сукин сын, не поспособствовал. Много ему от меня золотых перепало, ох, много… а толку? Никому нельзя верить…»
Тяжело вздохнув, Полуботок вернулся к столу, сел и продолжил мысленный диалог: «Живу я – вроде больше и желать нечего. В погребцах серебряная и хрустальная посуда, в шкатулках – кресты, перстни, ожерелья и прочие украшения из золота и драгоценных каменьев, в сундуках – свитки китайского шелка, турецкой и греческой парчи, немецкого и голландского полотна, русские кружева. На стенах ковры персидские, оружие, которому нет цены. Часы, венецианские зеркала, меха… Дома, усадьбы, угодья… Три бочонка с золотыми скопил. Все есть! Ан, нет, чего-то все-таки не хватает… Власти! Большой власти! Уж я бы не наделал таких глупостей, как Мазепа…»
Ему показалось, что последнюю фразу он произнес вслух; Полуботок вздрогнул и бросил быстрый взгляд на дверь – не подслушивает ли кто? Имя Мазепы было предано анафеме, и его упоминание могло стоить не только уряда полковника, но и головы.
За дверью и впрямь кто-то был. Там слышался какой-то шум, который нарастал. Полковник прислушался.
– А я говорю – пропусти! – настаивал незнакомый голос.
– Пан полковник занят, – отвечал ему громким шепотом джура[17], юный Михайло Княжицкий. – Нельзя!
– Вот как огрею тебя нагайкой, так сразу станет можно!
– Только попробуй!
– Тихо, вы там! – громыхнул басовито Полуботок. – Михайло, кого там черт принес?
Дверь отворилась, и в горницу, отмахиваясь от цепких рук джуры, протиснулся пропыленный насквозь и загорелый до черноты казак. Полуботок присмотрелся и узнал в нем Свирида Головатого. Казак был одним из тех, кто нес дежурство в стороже, что на главном шляхе.
– Ты что забыл в Застрижке?! – резко спросил Полуботок.
Казак изобразил легкий поклон и ответил, ни мало не смутившись грозного вида своего начальника:
– Добрый день, ваша мосць. Меня послали доложить, что к вам едет генеральный судья Иван Чарныш.
Чарныш?! Эта хитрая бестия?! Что ему понадобилось в Чернигове? Ведь путь от Глухова, где заседал судья, не близок. Полуботок почувствовал неприятный холодок между лопаток. Где появляется Чарныш – там жди больших неприятностей. Ах, как не ко времени он упомянул нечистого!
«Прости, Господи, меня грешного…» – мысленно перекрестился черниговский полковник.
Генеральный судья происходил из простых казаков. Сначала он был канцеляристом, а в 1700—1703 годах стал управителем имений Мазепы под Батурином. С тех пор Иван Федорович Чарныш приобрел покровительство гетмана и, как человек ловкий и умевший прислуживать своему патрону, быстро начал продвигаться по служебной лестнице.
Через Мазепу он сделался лично известен царю Петру. В феврале 1700 года Чарныш был послан в Константинополь с грамотой к послу Е.И. Украинцеву и привез оттуда мирные договоры. Затем он был под Нарвой и Ригой, а в 1701 году Мазепа послал его под Ругволд, в обоз государя. В 1708 года Чарныш участвовал в доносе Искры и Кочубея на Мазепу, и это дело едва его не погубило. Вместе с Данилой Апостолом по решению судей он был выдан гетману, который, однако, простил его.
С избранием в гетманы Скоропадского Чарныш быстро освоился с новым положением вещей и продолжал богатеть и продвигаться по службе. К тому времени Чарныш стал мужем гетманской падчерицы – Евдокии Константиновны Голуб. В 1709 году он участвовал со своим полком в Полтавской баталии и был послан царем Петром к крымскому хану и запорожцам с известием о выборе нового гетмана.
Заехав из Крыма в Кош, Чарныш был там арестован атаманом Гордиенко и передан шведам, которые выдали его вместе с прочими пленниками Меншикову под Переволочной. Получив полковничий уряд, Чарныш стал всевластно распоряжаться в своем полку, тесня казаков и скупая у них насильно земли. Однако Чарныш недолго продержался в своей должности: жалобы на него дошли наконец до царя, и он был смещен со своего уряда в 1715 году, получив взамен его место генерального судьи, освободившееся после смерти Демьяна Туранского.
