Последний грех - Роман Валериевич Волков
С этого дня все изменилось. Исчез душный подвал, исчезли голод и холод, я больше не замечал побоев и пыток, потому что теперь моя жизнь приобрела смысл. Я жадно читал книгу все те короткие часы, когда солнце краем луча заглядывало в маленькое окошко. На ночь я прятал ее в тайник, больше всего страшась, что тюремщики заберут ее, как грозились. Поэтому я учил ее наизусть, чтобы навеки запечатлеть в своей душе самые важные стихи и главы. Перечитывал сотни раз, а когда тьма наполняла подвал, я лежал и думал, не чувствуя боли и холода. Я повторял в уме прочитанное при свете дня, восхищаясь грандиозными ужасами Ветхого Завета. Слезы текли во тьме по моим щекам, когда я думал о великом милосердии Христа и великой надежде, которую дает Новый Завет. Но то, что потрясло меня больше, чем само обретение Библии, это пророки. Эти главы я знал лучше всего. Я учил их слова, проговаривал их, как актер, в стылой темноте подвала, и вот он уже озарялся светом, и я воображал, что они тут со мной, мои друзья – Исайя, Илия, Иезекииль, Иеремия. Все они, двенадцать малых и четыре великих пророка, были моими гостями, а я был одним из них и вместе с тем каждым из них. Некоторые появлялись чаще, некоторые реже. Некоторые были мне особенно по душе, такие как Осия:
«И Я буду для них как лев, как скимен буду подстерегать при дороге. Буду нападать на них, как лишенная детей медведица, и раздирать вместилище сердца их, и поедать их там, как львица; полевые звери будут терзать их».
Вот это написано про них – про пророков, и про меня.
Глава 40
В кабинете снова раздался стук, они оба повернули головы. Соколов даже не успел сказать «войдите», как створка двери отлетела в сторону с такой силой, что грохнулась о стену.
– Черт! – ругнулся стоящий на пороге Миронов, потом увидел хозяина кабинета со священником и с досадой бросил:
– Простите.
К кому из двоих он обращался и за что просил прощение – за поминание нечистого или за такое бесцеремонное вторжение, – было непонятно, но Ивана, похоже, сейчас манеры интересовали меньше всего. Его лицо цветом напоминало пергамент, на щеках играл лихорадочный румянец, а глаза выдавали сильное беспокойство. Весь внешний вид журналиста говорил о том, что произошло что-то экстраординарное. И пугающее.
– Вот полюбуйтесь, – бросил он громко и потряс листом бумаги. – Полюбуйтесь. По-моему, у нашего маньяка крыша совсем съехала.
Быстрым шагом журналист подошел к столу и, не присаживаясь, жахнул листком по столешнице. Хоть Иван и выглядел возмущенным, всем своим видом и манерами демонстрируя негодование, от опытного взгляда Соколова не укрылось, что таким образом он, скорее, пытается завуалировать страх, чем действительно негодует.
– Он к нам в редакцию это прислал. На мое имя. – Миронов судорожно сглотнул. – Меньше часа назад курьер принес.
– Координаты курьера взяли? – спросил майор.
– Я как-то не подумал в тот момент. Ну, конверт и конверт, нам каждый день курьеры документы носят.
– Ладно, потом расскажете подробнее про курьера и конверт.
Взяв листок, Святослав прочитал написанное сначала про себя, а затем вслух:
«Помолимся, братие, нашей заступнице и учительнице рода русского православного! Ты отринула еси зловерие и нечестие языческое, уверовала еси во Единаго Истиннаго Триипостаснаго Бога, и восприяла еси святое Крещение, и положила еси начало просвещению земли Российския светом веры и благочестия. Ты же сказала: Измывшеся, придета ко мне, и предала мечу и огню главных злочинцев и убийц.
Поступим же и мы, други, тако же».
В процессе чтения брови милиционера поднимались все выше. Закончив читать, он аккуратно положил листок и посмотрел на отца Романа:
– Что скажете, отче? Стилизовано явно под старославянские церковные тексты. Может, вам знакомо что-то из написанного? Или есть какие-то мысли «в связи», так сказать?
Ответить настоятель Медвежского монастыря не успел.
– Я над этим тоже думал, пока к вам ехал, – встрял журналист, усаживаясь на стул. Красноречивые взгляды собеседников он или на самом деле не заметил, или попросту проигнорировал, так ему хотелось высказать свою мысль. Не сложно было заметить, что Ивана аж трясет от переполняющих чувств. Судя по поведению, страх вызывал у него неконтролируемое возбуждение, и чтобы хоть как-то обуздать свои эмоции, ему приходилось гипертрофированно реагировать на все, при этом слова вылетали у него сами собой.
«Что ж, – подумал Соколов, – пусть выскажется, может, его после этого отпустит».
– И, кстати, прекрасно, что отец Роман тоже тут оказался, – продолжал между тем ораторствовать молодой человек. – Он сможет подтвердить или опровергнуть мои догадки… Ну, или предложить какую-нибудь альтернативу, потому что я-то, конечно, не так подкован в церковных текстах…
– Иван, говорите уже, – оборвал его словесный фонтан Святослав. – Мы слушаем.
– Да-да, простите. Я, когда нервничаю… В общем… Ладно… Итак! Я когда-то в институте курсовую готовил по истории Киевской Руси, по Крещению. По предпосылкам там и всяким фактам, повлиявшим на… Очень, знаете ли, занимательная тема, хотя источников и не так уж много. Во всяком случае, в общем доступе, для неспециалистов. А я же не историк…
– Иван!
Миронов дернулся, как от пощечины, хотя майор даже голоса не повысил, мелко закивал:
– Ой, простите. Да-да. Так вот. Мне текст этого послания как раз какие-то материалы, в которых я тогда копался, и напомнил. Что-то крутится в голове, а поймать никак не могу.
– Верно подметили, Иван, – с некоторым удивлением поддержал слова журналиста отец Роман. – В записке прямая цитата одной из молитв к равноапостольной великой княгине русской Ольге. «Ты отринула еси зловерие и нечестие языческое…» и так далее. Это текст молитвы.
– О! Ни фига себе! – Глаза Миронова победно блеснули, он откинулся на спинку стула и расплылся в улыбке. Но уже через секунду снова пересел на краешек и спросил с тревогой: – И
