Елена Арсеньева - Венецианская блудница
22
Свобода силком
Александра вышла к морю. Темное, почти черное, оно качалось и плескалось о набережную. Вверху, в темноте, уже рассеянной дымкою рассвета, роились мелкие серебряные точки. Звезды гасли одна за другой, но Александра все же начала следить за их узорами и нашла Большую Медведицу за собором, совсем близко к горизонту.
Клонило в сон. Почудилось, если она сейчас уснет, то будет спать под шепот моря десять, двадцать лет… но проснется наконец, как в сказке, вновь юной, прекрасной, все на той же набережной, под той же колонной, у того же вечно тихого, словно бы сонного моря… Но даст ли этот сон покой и отдохновение сердцу, которое болело так, что Александра иногда невольно зажимала его руками и тихонько стонала?
Эта боль лишала ее ясности мысли, и Александре понадобилось какое-то время, чтобы вспомнить, как она оказалась здесь, у кромки Большого канала. Была какая-то гондола, вдруг явившаяся из тьмы… да, баркайоло спросил, не довезти ли ее куда-то, и Александра с трудом подняла свое тело, одеревеневшее от сидения на белых ступенях дворца, двери которого были закрыты перед ней.
Юноша подал ей руку, помог спуститься в гондолу, игриво сжал пальцы, но Александра отпрянула от него так, что едва не вывалилась за борт. Юноша обиженно поджал губы. Конечно, он принял ее за ночную искательницу приключений и не видел, почему бы ей не развлечь его, как она только что развлекала другого. Но Александре он – молодой, сильный, красивый – был отвратителен, потому что его образ приняла свобода… свобода, навязанная ей силком, свобода, которую она не хотела, которая была горше яда, хуже смерти!
– Оставь меня в покое, я тебе хорошо заплачу, – взмолилась она, вдруг вспомнив увесистый кошель, полученный от Чезаре, и гондольер, пожав плечами, отпрянул, перешел к своему веслу.
– Куда везти? – спросил он только. – К морю?
– К морю, – тупо кивнула Александра: не все ли ей было равно, куда! Потом на нее нашло некое помрачение, она как бы спала наяву, и очнулась только, когда мерный и плавный ход гондолы прекратился. Она сунула юноше наугад монету – но, очевидно, это оказались большие деньги, потому что он тихонько присвистнул сквозь зубы, и Александра, бредущая по набережной, еще долго чувствовала затылком его оценивающий взгляд. Может быть, он размышлял, что она должна была проделать в постели мужчины, чтобы заработать такие деньги. В самом деле, что?..
Укол в сердце был так мучителен, что Александра тихонько вскрикнула – и сделала вид, что подвернула ногу. Ей стало немного легче, когда гондола наконец отплыла…
Опять у нее в памяти сделался провал, она и не заметила, как тьма растворилась в небесах, они посветлели в ожидании выхода солнца, посветлели и лагуны. Теперь они казались совсем перламутровыми: как на перламутре, на них играли розовые, зеленые, голубые, фиолетовые оттенки, и одни переходили в другие…
И внезапно Александру словно ударило по глазам! Огненная полоса протянулась по всему морю от пламенного, багрового шара, который остановился на краю далекого небосклона, и чем ярче рдел этот шар, чем сильнее наливался золотом, тем яснее синели небеса.
Александра прижмурила слезящиеся глаза, оглянулась. Город, словно бы весь изваянный из бело-розового коралла, с бесчисленными башнями, куполами, палаццо, несчетно блистал под солнцем яркими красками.
«Если бы я не ждала, а там, с террасы, бросилась в воду и утопилась, все так же сверкало и сияло бы», – вдруг подумала Александра, и эта мысль даровала ей какое-то странное успокоение. Она почувствовала себя призраком в мире живых. Никому не было до нее дела – и ей тоже. Никого не заботило, куда она идет, о чем думает. И ей тоже не было дела до всех этих людей, вдруг во множестве заполнивших улицы.
Широкое небо раскинулось над городом; кругом бездна света, воздуха; голубые каналы струили свои мелкие волны…
Виден был Лидо. К его берегу несколько дней назад причалила барка, доставившая Александру в Венецию. Кто-то говорил, что там всегда можно купить место на судне и отплыть хоть на край света. Ну что же, придется. Домой, домой… Но смешно уехать из этого волшебного города, так и не повидав его, вдруг решила Александра – и удивилась этой мысли. Ну что же, у нее еще будет время забиться в уголки памяти и стенать, лелея свою темную боль, которую она не откроет никому на свете. Разве что Лючия поймет, если им суждено когда-нибудь встретиться… Пусть же эти воспоминания окажутся окрашенными и светом, и перламутровым блеском – не только отблеском свечей, не только сиянием любимых глаз…
Она снова прижала руки к сердцу – и заставила себя сделать шаг. И еще шаг, и еще.
***В полдень на torre del Orologio [46] бронзовые люди пробили в колокола. Этот звон разлетелся по всему городу и застал Александру на Эрберии. Это одно из мест на набережной Большого канала, рынок овощей, фруктов и цветов. Бесчисленные лодки слетались сюда рано утром с островов, и теперь все вокруг благоухало морем, сверкало влажными красками подводной жизни. Но Александре вдруг сделалось жутко глядеть на это буйство красок – особенно после того, как осьминог развернул перед нею свои розоватые бородавчатые кольца, – и она, купив на краю базара традиционных хлеба, да сыру, да померанцев – нехитрой, но надежной еды, – наскоро поела, присев на ступеньки набережной, как ели здесь все, вновь чувствуя облегчение от того, что ее никто не знает и ничего от нее не хочет.
А Венеция, подумала она, оказалась не так уж велика. Какие-то лица ей уже примелькались. Вон тех двух монахов маленького роста, одного толстого, другого тощего, она уже явно где-то видела. И высокого человека, тоже в черном, но – не монаха – бродячего врача, предлагающего направо и налево орвиетан [47] и разные другие разности… И мальчишку этого видела Александра: давеча он стащил у торговки лепешку, потом – померанец и теперь преспокойно подкреплялся добычею, сидя на ступеньках неподалеку от Александры и с любопытством на нее поглядывая еще детскими, но уже томными глазами на красивом чумазом лице.
Впрочем, все люди вокруг были красивы: смуглые мужчины, яркие женщины. Однако Александра не любовалась ими, а смотрела тоскливо: красота мужчин была слащава, однообразна, без признаков мысли, какая-то очень уж плотская. Венецианки чудились ей похожими на чахлые и бледные цветки, выросшие на слишком сырой почве. Это впечатление усилилось, когда она увидела, как две излишне ярко одетые дамы, возможно, куртизанки, сидели на балконе и сушили волосы, только что выкрашенные в золотой цвет. Александра усмехнулась: вот точно так цветы из болотистой низины тянутся к солнцу. Венеция была ведь сплошная вода; ее воздух, бледный и влажный, сливался воедино с бледно-голубым морем. Эта влажная мягкость воздуха, насыщенного вечным испарением, скрадывала все резкие очертания, смазывала яркие краски и обливала все призрачным светом. Нежность природы действовала необыкновенно успокоительно: кажется, что в мире в самом деле нет ничего тяжелого, резкого и грубого, все дышит и живет так же легко и свободно, покоясь в ясном покое. Все было – лень, праздность, нега…
Александра безотчетно прижала руку к сердцу и вздохнула. Нет, ее боль не разнежилась, не успокоилась! Она огляделась – вокруг те же лица. Молодая дама в домино, но с открытым лицом, протянула руку гадалке, слушая ее привычную лесть. Александре тоже захотелось погадать. Но… на кого? на что? На Лоренцо, чтобы услышать: он никогда не пойдет ее искать? Он не захочет ее вернуть, особенно если Чезаре сумеет убедить его, что Лючия Фессалоне знать не знала о бумагах Байярдо. А тогда зачем она ему?
«Ни одну женщину я не хотел так сильно…» – вдруг всплыл в памяти колдовской шепот, и Александра так сильно мотнула головой, отгоняя наваждение, что едва не свалилась со ступенек. Боль, утихшая было, снова встрепенулась и резала как ножом.
Нет, надо идти. Безразлично, куда – лишь бы идти, при ходьбе легче. Может быть, улыбка спокойных вод и прозрачное небо снова дадут ей сил. Она простится с Венецией нынче же к вечеру. А пока – еще немного походить по набережным, встречая те же лица и безнадежно надеясь, что меж ними мелькнет наконец…
Александра поднялась, кусая губы, чтобы удержать слезы. Пошла слепо, ничего не видя, и уткнулась в толпу, которая посмеивалась и болтала, слушая чей-то визгливый голос. Александра ткнулась туда-сюда, но толпа разрасталась мгновенно. Пришлось тоже слушать – и смотреть. И она тотчас поняла, почему со всех углов набережной повалил народ. Было на что поглядеть!
В середине круга стояла тележка. В тележку запряжен был молодой, задорный парень, лицо которого оказалось выкрашено в черный цвет. Александра передернула плечами: к «неграм» у нее теперь было отношение особое! Парень был одет в красную куртку, зеленые штаны и желтую шапку. На плече у него сидела мартышка (Александра уже видела обезьянку в Санкт-Петербурге в одном богатом доме, но все же не смогла сдержать отвращения и быстро перекрестилась). Мартышка, от нечего делать, проводила тщательные поиски в буйных кудрях «негра».
