Елена Арсеньева - Венецианская блудница
…любил тебя со всею нежностью отеческой…
Грех мой, разумеется, не в том, что я удочерил тебя…»
Александра перевела дух. Бартоломео Фессалоне – Лючия Фессалоне! «Удочерил тебя» – значит, Лючия подлинно дочь князя Сергея Казаринова, а ее удочерил этот итальянец, крепко ее любивший и наконец решивший открыть Лючии тайну ее происхождения. Почему, зачем – пока неведомо. Может быть, это станет ясно дальше?
Но дальше шла вообще какая-то каша: о женщине по имени Бьянка, умершей в родах, о враче, о повитухе – это были даже не отдельные фразы, а обрывки слов, и Александра отказалась от попытки прочесть их. Потом ее глазам предстали причудливые черные разводы, не оставившие в словах даже подобия смысла, однако в двух почти целиком сохранившихся отрывках смысла было хоть отбавляй:
«Не знаю, чья месть… жаждущих моей крови. Может быть, сын того проклятого докторишки наконец-то разгадал тайну смерти своего отца, … тот юнец, раненный на дуэли, которого десять лет назад принесли в мой дом, и я выхаживал его со всей искренней заботливостью; правда, в его кармане я отыскал несколько чрезвычайно любопытных бумаг, компрометирующих одну из богатейших… отец, чью дочь я соблазнил и покинул… имя им легион…»
И вот, наконец, последние строки. Александра читала их, не веря глазам и чувствуя, как сохнет у нее во рту от ужаса: «…тебя я заклинаю моей отеческой любовью или тем невнятным чувством, которое я так называю: оставь этот город разврата, роскоши и смерти. Покинь Венецию, и как можно скорее. Отправляйся в Россию! Там же, где ты нашла письмо, ты найдешь остатки моих сбережений. Тебе этого хватит на дорогу. Поезжай, найди семью Казаринофф, заяви о своих наследственных правах. Будь счастлива, будь удачлива, будь отважна! Прекрасно понимаю…»
И все. Дальше опять была одна сплошная черная лужа, но… «Прекрасно понимаю», значит! Александра тоже все прекрасно поняла теперь. Вот доказательство того, что она втихомолку продолжала считать неким всеобщим наваждением, благодаря которому люди все время принимают ее за другую. «Найди семью Казаринофф, заяви о своих наследственных правах…» Верно, в том месте, где чернила сплошь затекли, прежде лежал текст, где рассказывалось «об итальянских похождениях князя Серджио» – кажется, так выразился однажды Чезаре? А вот интересно: эта самая Лючия будет шантажировать своего побочного отца, или у нее хватит ума принять на себя личину Александры, коль скоро она под ее именем угодила прямиком в княгини Извольские – что весьма вероятно?..
Господи! Александра выронила листки и схватилась за голову. Как же все запуталось! Если Лючия и впрямь заняла ее место, то ведь она, Александра, сейчас формально обвенчана с Андреем Извольским… хотя свою «первую брачную ночь» провела с любовником сестры, отдав ему не только свою невинность, но и любовь.
Вот-вот! Александра так себе и представляла Италию по тем немногочисленным французским и английским романам, которые попадались ей в руки: маски, свечи, зеркала, кинжалы… Здесь все в масках – и в буквальном, и в переносном смысле, ведь все окутано тайной. Свечи не в силах рассеять ее тьму: так, озаряют какие-то мелочи, чтобы еще больше заинтриговать! Кинжалы – а не приставлен ли нож к горлу Лючии… в смысле, Александры: отдай бумаги, не то погибнешь! Зеркала – чудилось, она глядит в драгоценное венецианское стекло, а видит другое лицо, очень похожее на нее, но все-таки другое, и оно подмигивает, лукаво улыбается: «Всем сестрам по серьгам!» Вот уж воистину! Вот уж воистину! Право же, размотать этот клубок будет нелегко, если и вовсе не невозможно. А коли так – Александра похолодела от новой неожиданной мысли, – коли так, не проще ли оставить все как есть? Не искать концов, не путаться в переплетении судеб?..
– Неужели вы впервые видите это письмо? – недоверчиво спросил Чезаре, от которого не укрылось потрясение Александры.
– Клянусь как перед господом! – торопливо перекрестилась она, и у Чезаре насмешливо дернулся уголок рта, когда он увидел это размашистое православное троеперстие. Конечно, думает: эка здорово вошла в роль Лючия Фессалоне! Александре захотелось отвесить пощечину лукавому венецианцу, однако она сдержалась: только Чезаре может рассеять окружающий мрак!
– Но это странно. Это странно! – воскликнул Чезаре. – Ведь Маттео оставил свой берет в тайнике Фессалоне. Что же, старик был там один, без вас? И один читал предназначенное вам письмо?!
– Да не видела я этого письма! – потеряв терпение, выкрикнула Александра. – Не видела, ясно? И ни о каких бумагах знать ничего не знаю, сколько раз повторять?!
– Ну, кое-что вы о них знаете теперь, даже если не знали раньше, – сделал успокаивающий жест Чезаре. – Позвольте-ка, – он поднял оброненные листки. – Видите, вот здесь Фессалоне пишет: «…тот юнец, раненный на дуэли, которого десять лет назад принесли в мой дом, и я выхаживал его со всей искренней заботливостью; правда, в его кармане я отыскал несколько чрезвычайно любопытных бумаг, компрометирующих одну из богатейших римских…» – произнес Чезаре без запинки, что, несомненно, свидетельствовало, сколь часто он перечитывал сию фразу. – Богатейших римских семей, надо полагать, – добавил он. – Не знаю, конечно, назвал ли Фессалоне фамилию. Но я знаю доподлинно: речь идет о фамилии Байярдо, а тот злополучный юноша, который уже десять лет расплачивается за свою невольную вину и чужое преступление… ужасно расплачивается, смею вас заверить! – этот юноша не кто иной, как синьор Лоренцо Байярдо… известный, впрочем, в Венеции как Лоренцо Анджольери.
***Он увидел, как побелело лицо Александры, и тихо усмехнулся:
– Да вы и этого будто бы не знали?! Ну что ж, поверю и теперь. Ему часто говорят: ну какой же вы Анджольери, вам бы следовало зваться Диаволо. Да и вы ему так говорили – еще до бегства своего в Россию, он мне рассказывал. А ведь только из-за вашего приемного отца он сделался дьяволом. Я-то знаю его с детства и помню совсем другим. Он обладал прихотливым характером, равно склонным к добру и злу, характером, представляющим соединение достоинств и недостатков, смешение пороков и добродетелей – как у всех молодых людей, впрочем! – и трудно было предугадать, в какой момент и какие свойства натуры должны возобладать над другими. Однако ученик в самые нежные годы угодил к достойному многознающему учителю! И первый урок был – подлость и алчность под маскою добра и участия!
Лоренцо вез письма своего отца – князя Гвидо Байярдо – к его брату. Это была семейная переписка, сугубо частные бумаги, и речь в них шла о признании, которое сделала перед смертью сестра Лоренцо. Это… это опасное признание… – Чезаре запнулся. – Нет, я не могу. Прекрасная Фьора уже умерла, но доброе имя ее и честь семьи Байярдо и без того уже были замараны, оказавшись в руках Бартоломео Фессалоне. Итак, дядя синьора Лоренцо жил в монастыре Мизерикордия, и синьор Гвидо хотел, чтобы брат посоветовал, в какую общину определить Фьору, которая ничего не хотела от жизни, кроме искупления греха. На беду, юный синьор Лоренцо совершенно случайно столкнулся на мосту Риальто с человеком, которому вся семья Байярдо посылала проклятия. Это был человек низкого происхождения, однако денежки у него водились. Он одевался как светский щеголь и выдавал себя за выходца из знатной семьи. Синьор Лоренцо изобличил его хвастовство публично, назвал подлецом и негодяем. И это было далеко не все, что сделал для чести своей сестры: он нарочно так разозлил негодяя, что тут же, в самом центре Венеции вспыхнула дуэль. Подлец был легко ранен и – он ведь был трус, все подлецы трусы! – бросился наутек. Лоренцо преследовал его в улицах и закоулках, пока противник не напал на него из-за угла. Лоренцо, раненный, прикончил мерзавца, отомстив за сестру, – но тут же рухнул без чувств и, наверное, истек бы кровью, когда б поблизости не оказался Фессалоне. Поняв, что случилось, он сбросил мертвое тело в канал, а синьора Лоренцо перенес в свою гондолу и привез в свое палаццо. Человеколюбивый поступок, скажете вы? – угрюмо взглянул на Александру Чезаре. – Да… но всю жизнь потом синьор Лоренцо проклинал судьбу за это человеколюбие! Куда милосерднее было бы, если бы Фессалоне счел его мертвым и тоже сбросил в воды канала… или просто убил бы, чтобы ограбить. Он мог отнять у синьора Лоренцо деньги и жизнь – а вместо этого отнял честь и счастье… Дальше понятно? Можно не рассказывать? – В глазах Чезаре мерцала злая тоска.
Александра вздохнула. И впрямь, зачем рассказывать дальше? И так все понятно. Как это там, в письме Фессалоне? «…в его кармане я отыскал несколько любопытных бумаг…» Можно не сомневаться, что Фессалоне предложил князю Гвидо Байярдо его же письмо – за изрядную, о, конечно же, преизрядную сумму!
– А Лоренцо? – спросила она чуть слышно.
– А синьор Лоренцо был гнусно оклеветан. Фессалоне представил дело так, будто синьор Лоренцо предлагал тому самому негодяю купить письмо, изобличающее его преступление. Сумма, дескать, была слишком велика, завязался спор, потом драка… ну и так далее, все почти как на самом деле, однако же Фессалоне сообщил Байярдо, будто Лоренцо расплатился с ним этим письмом… которое он теперь готов продать. Отец не медлил. Он прислал Фессалоне деньги… не убийцу с ядом или кинжалом, – добавил Чезаре, заметив, как вспыхнули глаза Александры, – а деньги, ибо Фессалоне отправил князю лишь список, оставив у себя подлинник письма, уверяя при этом, что будет хранить его у верного человека, который, в случае его насильственной смерти, сделает тайну Фьоры Байярдо всеобщим достоянием.
