Андрей Троицкий - Прыжок в темноту
– Само собой, – кивнул Ханокян. – Какие секреты от прокуроров.
– Вчера под вечер вы зашли отделение Сберегательного банка, что рядом с вашим домом, и обменяли на рубли две тысячи долларов. Я хочу знать, от кого вы получили эти деньги?
– Я их скопил. Давно копил. А тут думаю, чего им лежать? Жизнь дается человеку только один раз, поэтому…
– Напоминаю, что времени у нас нет. Вопрос: от кого вы получили доллары, обмененные в банке? Назовите имя.
– Говорю же, деньги я скопил. Доллар к доллару откладывал. А тут собрался на родину махнуть.
– Эти деньги несколько лет назад были похищены боевиками в Чечне. Ограблена инкассаторская машина. Доллары исчезли. Возможно, преступники рассчитывали, что деньги отлежатся в надежном месте. Спустя время их можно пустить в оборот. И вот доллары вынырнули здесь. Преступник подозревал, что номера всех купюр переписаны сотрудниками компетентных органов. И хотел подтвердить или опровергнуть свое предположение. Он расплатился с вами теми самыми долларами. Итак, имя и фамилия.
– Да, теперь припоминаю, – всплеснул руками Ханокян.
Он подумал, что напрасно пожалел лишнюю минуту и поменял деньги в банке, где нужно предъявлять документы. Следовало отправиться в обменный пункт неподалеку от метро, там паспорта не спрашивают.
– Действительно два дня назад ко мне обратился один знакомый. Он просил осмотреть его супругу. У нее недомогание по женской линии. Ну, я опытный хирург. Хоть меня и лишили практики, в душе я остаюсь врачом. Мой знакомый приехал вместе с женой, я осмотрел ее. Действительно, у его супруги есть небольшие отклонения… Впрочем, это врачебная тайна. Короче говоря, он расплатился со мной, и они ушли. Имя этого человека Павел Семенович… Кажется, Кузнецов. Точно не скажу. Связь у нас односторонняя, его телефона я не знаю. Познакомились в прошлом году в поезде, я возвращался с юга. Оставил ему свой номер…
– В вашем доме не бывает случайных знакомых, – сказал Беляев. – И с чего бы такие высокие гонорары?
– Ну, этот Кузнецов очень обеспеченный мужик, – заерзал на стуле Ханокян. – Две тысячи для него не велики деньги. Человек очень приличный. На вид. Никогда не скажешь, что он способен ограбить инкассаторов. Но кто знает… Чужая душа потемки. Из-за такого пустяка, вы могли бы не тащить меня за тридевять земель. Поговорили бы в ресторане…
– Будем считать, что вы соврали последний раз, – повысил голос Беляев. – Если вы соврете еще раз, то прошлые неприятности покажутся насморком, в сравнении с тем, что вас ждет.
– Господи, почему всегда так? – Ханокян постучал себя кулаком по груди. Кажется, постучали по пустой винной бочке. – Если человек говорит правду, ему не верят.
– Предупреждаю, – голос Беляева сделался глухим, зловещим, – не заставляйте нас применять крайние меры.
Наступила тишина. В голых стенах гулко звучали шаги Беляева. Ханокян думал о том, что у этих горе сыщиков ничего нет. Следователь Шолохов просто молокосос. Ему нечего предъявить задержанному кроме собственных соплей. И тех меченных ментами денег. Тот следак, что постарше, сразу видно, – лох. Потерял голову от собственного бессилия. Мечется по кабинету, как замужняя баба, нагулявшая ребенка от негритоса.
И доказать ничего нельзя. Да, он консультировал одну женщину, муж которой оказался щедрым человеком… За такие дела реального срока не припаяют. Хотите лишить его диплома врача? Уже лишили, до вас. Но остается одно затруднение: опера могут провести обыск на квартире. Окровавленные бинты, использованные шприцы и пустые ампулы он успел выбросить. Но в тайнике за кроватью остались неразменные десять тысяч баксов. Если их найдут, Ханокяну придется врать с удвоенной энергией. Скажет, что мужик, приводивший на консультацию жену, выронил те деньги в прихожей, а он поднял и спрятал, дожидался, когда человек вернется за своими бабками, тот не пришел… И так далее. Хотите верьте, хотите нет.
Но Гребнев хорош. Всучил ему эти ворованные доллары, не подумав, что вольно или невольно подставляет врача. Сука… Из вредности, в отметку надо бы его заложить. Но расколоться сейчас, назвать имя Гребнева, рассказать о том чеченце, что ушел сегодня утром… Нет, это равносильно смерти. Сболтни Ханокян хоть самую малость, Гребнев или его дружки размажут его по стенке. Так размажут, что лопатой не отскребешь. Или пустят обезглавленный труп в речке поплавать. Поэтому придется крутить вола до последнего. Если надо, он готов выдержать побои, готов отправиться в камеру, набитую извращенцами.
– Слушайте, я не мальчик, я калач тертый перетертый, – сказал осмелевший Ханокян. Он вспомнил об одном земляке, довольно приличном адвокате по уголовным делам и решил, что сейчас ему нужен именно этот человек. – Слава Богу, имею представление, что такое угрозы следователя и вообще меры психологического давления. Однажды меня подставили коллеги, обвинили в продаже на сторону наркотических препаратов. Прямо в операционной надели браслеты, а потом заткнули в камеру на тридцать рыл. Короче говоря, все это я уже видел. И так легко меня не запугаешь. И законы я знаю. Допросы, которые вы проведете без моего адвоката, будут оспорены в суде. А материалы изъяты из дела. Если, конечно, до суда дойдет. В чем я лично очень сомневаюсь.
Беляев потер ладонью лоб, будто у него неожиданно разыгралась мигрень, обратился к Шолохову:
– Этот Ханокян умнее дятла. Не могу с ним разговаривать. Продолжай ты. Я вернусь через десять минут. Стакан чая выпью с бубликом.
Беляев вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.
– Так вы настаиваете на адвокате? – удивился следователь Шолохов. – Хотите ему позвонить? Так бы сразу и сказали. Без долгой преамбулы.
Следователь показал пальцем на телефон. Ханокян покачал головой. Действительно, сопля на заборе, а не следователь. Он потянулся рукой к трубке.
Но тут Шолохов неожиданно приподнялся, схватил со стола телефонный аппарат и, размахнувшись, ударил им по лицу Ханокяна. Не ожидавший нападения врач, не успел прикрыть лицо руками. Удар пришелся в основание носа. На рубашку брызнула кровь. Врач зажал ноздри пальцами. Разбитый аппарат, развалившись на две части, упал на пол. И только тут Ханокян, ослепленный болью, обратил внимание, что у телефона нет провода. Значит, никакому адвокату он не мог позвонить. А телефон нужен только для того, чтобы бить в морду задержанных. В следующую секунду Шолохов въехал ему кулаком чуть ниже уха. Ханокян, неловко покачнувшись на стуле, не удержал равновесия. Упал на бетонный пол и, протирая штаны, спиной отполз к стене.
Но резвый следователь, уже тут как тут, выскочил из-за стола, ударил его каблуком в грудь. Охнув от боли, врач получил подошвой ботинка в живот. На глазах выступили слезы боли, Ханокян хотел закричать, позвать на людей помощь, чтобы оттащили от него этого психопата и садиста. Но крик не успел вырваться из груди. Шолохов вцепился в лацканы пиджака поближе к горлу. Стал со всей силы тянуть отвороты в разные стороны, навстречу друг другу, сдавливая горло петлей, получившейся из складок одежды.
Ханокян широко раскрыв рот, глотал воздух, но воздуха не было. Он высунул синий язык, отчаянным усилием попробовал оторвать руки следователя от одежды, но схлопотал носком ботинка в пах. Кровь из носа хлынула ручьем, горячая и вязкая, она попадала в рот, Ханокян кашлял, петля на шее сходилась все туже. Мелькнула мысль: сейчас не тридцать седьмой год, чтобы вот так запросто человека в следственном кабинете удавить.
Впрочем, его привезли не в следственный кабинет. Мысль ужаснула Ханокяна. Привезли сюда именно за тем, чтобы избавиться от него. И спрятать следы. Видно, сильно насолил им Гребнев. Мысль оборвалась, как нитка. Ханокян, широко раскрыв рот, захрипел, лицо налилось предсмертной синевой, в глазах потемнело.
***Ханокян очнулся оттого, что кто-то лил воду ему на лицо. Разлепив веки, увидел нависшую над ним фигуру следователя, пузатый графин в руке. Врач, сел на полу, промочив штаны.
– Садись на стул, скотина, – прорычал родственник великого писателя и матерно заругался. – И чтобы больше тут не падал. Ну, кому я сказал.
Ханокян, застонав от боли, поднялся, поставил упавший стул на прежнее место, робко сел на краешек сиденья. Его штормило, перед глазами плыли круги, а язык распух так, что еле ворочался во рту. Только что Ханокян заглянул в лицо смерти. И эта костлявая физиономия ему не слишком понравилась. Он потрогал рукой лицо, почувствовав, что альвеолярный отросток левой челюсти и основание носа сделались подвижными и тихо похрустывают.
Шолохов бросил на стол несвежий скомканный платок.
– Вытри сопли, мразь.
Ханокян не отважился потянуться за платком. Ожидая нового удара в лицо, он вжал голову в плечи.
– Введите его, – крикнул Шолохов во всю глотку.
Через минуту на пороге стоял участковый инспектор Сергей Давыденко. Ханокян сморгнул, он не хотел верить собственным глазам. Капитан милиции, которому врач раз в месяц совал деньги, чтобы тот не слишком не слишком часто приходил в его квартиру, переоборудованную в частный лазарет, сейчас имел жалкий вид. Один глаз заплыл, будто в него ужалила оса, губы распухли и посинели, а мочка левого уха разорвана пополам. На серый пиджак, перепачканный в грязи, капает кровь.
