Татьяна Устинова - Первое правило королевы
Зазвонил телефон, Инна вздрогнула. Ее телефон так не звонил, у него был совсем другой голос.
– Але, – солидно сказал Осип. – Нет, я на работе. Едем тут с начальницей… в одно место. Да ты не знаешь. Передам.
Он перевел взгляд на Инну и сказал:
– Это моя сестра. Передавала тебе привет, Инна Васильна.
– Спасибо.
Инна никогда не слышала, чтобы Осипу на мобильный звонила сестра. Она никогда не слышала, чтобы мобильник у Осипа вообще звонил. Ей казалось, что звонит ему только она одна, да и то очень редко, потому что они со своим водителем почти не расставались.
– Только на этот раз я с тобой пойду, – заявил Осип мрачно и решительно. – Одну не пущу.
– Посмотрим.
– Не посмотрим, а пойду. Что с тобой такое сделалось, Инна Васильна?..
– А что такое со мной?
– Ничего не говоришь, глядишь в сторону, меня не слушаешь. Я тебе давеча сказал, что мне денег надо, машину чинить. А ты что?
– А что я?
– А ты дала и даже не спросила, чего я чинить собираюсь! А вдруг я того… может, присвоить хочу или что!..
Тут Инна захохотала – это был такой свой, родной, привычный, любимый Осип, которого никак невозможно, глупо и оскорбительно подозревать, и стыдно ей стало, и неловко, и она едва удержалась, чтобы не кинуться ему на шею с объятиями.
– Приехали. Вот твоя Чернышевского, пятнадцать.
Домик был двухэтажный, когда-то желтый, нынче весь в оспинах облупившейся краски, словно попавший под обстрел. Крошечный палисадничек. Инну всегда изумляло, ну почему, почему такой крошечный?! Почему не большой роскошный двор? Или в Сибири, как на островах Хонсю и Кюсю, земля нынче на вес золота?
Подъездная дверь, болтавшаяся на одной петле, покачивалась туда-сюда, а за ней была непроглядная темень. Такая, что Инне опять вспомнилась черная кошка в темной комнате и то, что ее непременно надо найти.
– Осип Савельич, ты остаешься в машине.
– Ты, Инна Васильевна, совсем с ума сошла.
– Я не сошла, – возразила она с досадой. Как правило, Осип железно соблюдал субординацию, несмотря на то что был членом семьи и ему многое было позволено, многое, если не все, а тут вдруг он про субординацию позабыл.
Осторожнее, предупредил визгливый и верткий инстинкт самосохранения. Осторожнее, тебе нельзя расслабляться. Тебе нельзя никому верить. Ты одна на свете. Вокруг враги. И свое первое правило – никого и ничего не бояться – засунь подальше и не вытаскивай!
– Осип Савельич, я пойду одна.
– Да что там у тебя такое?! Свидание, что ли?! Так мне до твоего свидания дела нету, я только провожу тебя для порядка и в машину вернусь.
Ах, если бы она могла ему поверить! Если бы она точно знала, что в подъездной темноте он не выстрелит ей в голову, прямо в висок, в хрупкие и тонкие кости, которые ничего не могут защитить!
– Нет. А вдруг придется… быстро уехать, а ты не будешь готов? Станешь дверь отпирать, машину заводить и так далее! Так что оставайся в машине, Осип Савельич!
– Не останусь я, – пробормотал он таким тоном, что Инна поняла – останется.
Теперь, главное, ничего не пропустить, все заметить, все разглядеть, не прошляпить опасность, не дать противнику ни секунды форы, даже если этот противник… Осип.
Хорошо бы у нее был пистолет.
Она вышла из машины и зачем-то натянула перчатки. Хотелось бы знать, какой этаж, первый или второй?
– Осип Савельич, жди меня, никуда не уезжай, смотри в оба, понял?
Она произнесла все это только потому, что ей было страшно, страшно, как никогда в жизни.
Дверь болталась, поскрипывала на петлях. Мотор «Вольво» весело и победно урчал, как только что пообедавший тигр.
У нее быстрая машина. В случае чего она увезет Инну и спасет ее.
Только быстрая машина служит именно Осипу, а не ей. Осип заставляет «Вольво» служить Инне, а без него это никакой не только что пообедавший тигр, а просто куча полированного железа.
Никогда в жизни ей не было так страшно.
Что она сделает, когда увидит перед собой высокого костлявого человека в подвернутых тренировочных штанах, тельняшке, с лысым, словно грубо вылепленным из бордового пластилина черепом, – Захара Юпшна? Именно так она его себе представляла. О чем она его спросит – это вы утонули в Заболоцке три с лишним года назад? Это вы утопили Георгия Мурзина? Зачем вы написали про маньяка? Кто убил губернатора Мухина и его жену? Вы знаете, да?
Она и не подозревала, насколько близко подошла к разгадке.
Так близко, что человек, издалека завидевший красную блестящую машину, понял, что дело плохо.
«Явка провалилась» – красная герань на подоконнике.
«Все чисто» – белая тряпка на веревке.
Эта машина означала – явка провалилась.
Что делать? Убить ее в квартире или в подъезде – значит навлечь на себя подозрения. Убить на улице – опасно. Потом окажется, что какой-нибудь идиот в это время непременно прогуливался с собакой, или таращился в окно, или доставал из-за рамы сало – видел, слышал, запомнил.
Нет. Надо ждать.
Выпустить ее отсюда нельзя.
Его била дрожь – от холода и ненависти.
Она не должна была добраться и все-таки добралась – почти! Хорошо, что в самый последний момент он увидел красную машину, сигнализировавшую об опасности!
Не сбиваясь с привычного и уверенного шага, он повернул за угол, оказался в темном и убогом дворе, за какими-то помойными ящиками, быстро перебежал открытое пространство, залитое жидким лунным светом, и выглянул.
Машина стояла, а ее нигде не было видно – значит, уже зашла в подъезд.
Отсюда до подъезда и дорожки довольно далеко, а стрелять надо наверняка, так, чтобы она не подняла шума.
Пистолет – символ его личной неограниченной власти, гораздо более неограниченной, чем власть какого-то там губернатора, – был с ним, как всегда. Он любовно вытащил его, ласково погладил и снял с предохранителя. С этим пистолетом он – центр и средоточие вселенной. У него в руках жизнь и смерть. Как бог, он может карать и миловать, казнить, пытать. Люди перестают быть людьми, как только он показывает им пистолет. Глаза становятся бессмысленными и дрожащими, как студень, и он чувствует, знает, что победил! Сразу, с первой секунды, – победил.
И это его месть всем им.
Он не пощадит никого – как никто не пощадил его.
* * *Никто не открывал. Уже ясно было, что дома никого нет, но Инна все продолжала названивать – непонятно зачем.
От стен подъезда шел пронзительный холод, словно за ними было не тепло человеческого жилья, а ледяные погреба, в которых ночуют зимние ветры.
Хотелось домой, горячего чаю и теплых носков.
Волосы на голове шевелились, как от сквозняка, и она наконец поняла в чем дело. Помимо «парадного», был еще «черный» ход, Инна разглядела колышущийся серый прямоугольник – еще одну дверь на улицу.
Кто сделал здесь два выхода, какой болван и зачем? И почему никакой другой болван не заколотит хотя бы один из них, чтобы дефицитное тепло не уносил енисейский студеный ветер?!
Натягивая на щеки шарф, Инна почти ощупью пошла к серому прямоугольнику и скоро оказалась на улице.
Темно. Никаких фонарей.
Вот эти три темных окна на первом этаже и есть, судя по всему, квартира Захара Юшина. Инна подошла поближе, снег отчетливо скрипел под ногами.
Осип с другой стороны дома, Инну он не видит. Ей тоже не видно ни Осипа, ни машины, но она слышит, как работает мотор, и видит дымный от мороза свет мощных фар.
Она задрала голову и посмотрела.
Низкий балкончик – подтянуться, и уже на нем. Форточка в одной из комнат открыта.
Попробовать? Или нет?..
Нет, нет, нет, умолял инстинкт самосохранения, не надо, ты сошла с ума, от тебя не останется мокрого места, ты же не милиционер и не спасатель, ты не умеешь лазать по чужим домам, откуда ты знаешь, что тебя ждет внутри, тебя убьют, и правильно сделают, не смей, не смей, не смей.
Конечно, она посмела.
Одно движение, и Инна оказалась на балконе, за низкой оградой. Снега было по щиколотки, и она вдруг подумала, что хозяин квартиры завтра непременно увидит на снегу ее следы.
Ну и что – следы? Если она будет жива, следы нисколько ей не повредят. Если не будет – тем более.
Она встала коленями на подоконник – правое, давным-давно разбитое на лыжах, немедленно скрутила холодная боль, – потянулась и потрясла раму. Рама была старой и послушно затряслась в пазах.
Закрыто на две задвижки, поняла Инна, верхнюю и нижнюю. Надо открыть, в форточку она не пролезет.
Она стянула перчатку и сунула ее в карман, а рукой нашарила шпингалет и потянула вниз холодную железную штучку. Штучка сначала сопротивлялась, а потом упала с дребезжащим металлическим стуком. Теперь нижнюю.
Инна не знала, сколько времени прошло – то ли пять минут, то ли пять секунд, а может, и пять часов, – когда она толкнула обе створки и спрыгнула внутрь.
Там было немного темнее. Глаза уже привыкли к темноте, и она знала, что свет зажигать нельзя – из соображений конспирации.
