Ветер из рая - Анна и Сергей Литвиновы
Здесь же, в каморке, имелся киноаппарат «Красногорск4», нацеленный через волшебное зеркало на кровать. Любительский – а где им взять фонды на профессиональный, да и зачем внимание привлекать: почему вдруг, спрашивается, тресту ресторанов и столовых понадобился киноаппарат? Пленка 16миллиметровая – «стальной Белле» с ее связями удавалось доставать гэдээровскую, AGFA с прекрасной светочувствительностью 240 единиц. На нее даже при самом малом освещении можно пикантные кадры записывать – чем Оператор и занимался.
Обустройство гостевого дома первый секретарь горкома Вадим Егорович Бакланов некогда всецело перепоручил «стальной Белле». В конце концов, это была ее идея: принимать гостей из столиц края и всей страны не в какойнибудь гостинице, а поистине покоролевски. И для того создать в городекурорте собственный дом приемов.
Как известно, инициатива наказуема. И, как говаривали большевики, кто предложил – тому и выполнять. Высунулась с идеей Белла – на нее и повесили. Поэтому ей самой пришлось выбивать в столице дозволения и фонды. А потом добывать материалы, рабочих и обустраивать помещения.
Вот и пришла ей в голову счастливая идея – оборудовать кинооператорскую. Сначала хотела поделиться задумкой с Баклановым, всетаки глава города, да и полюбовник. Но потом решила: надо его пощадить. Ведь если узнают – с него сдерут три шкуры: личная нескромность, нетоварищеское поведение, разврат. А она относительно дома приемов человечек почти посторонний. Да и в случае чего можно на Оператора все свалить: устроил он наблюдательный пункт, дескать, своими силами и ради удовлетворения собственных похотливых стремлений. Если его как следует подогреть деньгами – нужные показания даст. Сколько там ему светит! Максимум дватри года общего режима. За хороший гонорар отсидит.
Да, власть над гостями из центра пленки давали такую, что никакому Бакланову не приснится! В роли моделей с женской стороны обычно выступали подчиненные Белле официантки. Ни о какой кинокамере они тоже не знали, но Белла рассказывала им, вроде инструктажа, что в Париже и других столицах, включая Москву, любовью в темноте не занимаются, считается не комильфо. Поэтому полностью свет в спальне они старались не гасить. А гости и рады стараться, развратники – жены им подобное редко позволяли.
Со временем Табачник стала обладательницей прекрасной коллекции, в которой оказались запечатлены в неглиже и в самых соблазнительных ракурсах не только второй секретарь краевого комитета партии и предкрайисполкома, но и товарищи из «большого», московского ЦК, из министерства торговли, МВД, союзной прокуратуры, а также комитетов народного и партийного контроля, спецкоры и собкоры «Правды», «Советской России», не говоря о «Советской торговле».
Белла про себя называла свое скоромное собрание «мой ящичек Пандоры» и полагала (наверное, справедливо!): если наступят тяжелые времена и против нее вдруг чтонибудь, да возбудят – хотя в глубине души все равно была уверена в своей неуязвимости, – тогда, в темные дни, одна угроза обнародовать свои фильмы сама собой растворит запоры и в прах рассыплет решетки.
Она всегда сама вызывала Оператора и говорила, когда ему следует прибыть на точку и (приблизительно) начать снимать. Кто там конкретно в постели (с мужской стороны) кувыркается, он знать не знал. Дамочек из числа подложенных официанток Олсуфьев всех за несколько лет съемки хорошо изучил, даже про себя тихонько улыбался, когда видел их в городе, порой под ручку с мужьями. Но молчал, молчал. Белла однажды сказала: «Пикнешь хоть кому полслова – отрежу тебе все, что ниже пояса». И почемуто ему казалось, что угрозу свою она запросто выполнит – неслучайно ее прозвали стальной.
После съемки Оператор вынимал бобину и под утро, когда охальники в постелях дома приемов засыпали, растворялся в ночи. Шел к себе. Дома у него имелась настоящая лаборатория. Он проявлял пленку. Просматривал, что получилось, на монтажном столике. Коечто монтировал, вырезая моменты, когда совсем ничего не происходило. Перематывал фильмы на бобины. А потом шел сдавать работу Белле.
Первое время она вместе с ним безо всякого стыда смотрела, что получилось. Олсуфьев не знал, куда деться от смущения и накатывающего желания. Всетаки молодой был, двадцать с небольшим хвостиком. Кровь бурлила.
Белла однажды его непроизвольное вожделение заметила, безо всякого стеснения разделась и попользовалась молодым телом. В тот день дала ему не сто рублей за смену, как обычно, а двести, но строго спросила:
– Ну что, понравилось?
– Очень.
– Так вот: это случилось один раз и больше не повторится. А если будешь болтать, я тебя уничтожу.
После того случая она вместе с ним проверятьпринимать работу перестала. Просто брала отснятую бобину и платила деньги.
Заработок был хоть постыдный, но хороший. Гдето стольник (после выплаты подоходного и за бездетность) Николай получал за месяц работы киномехаником в госкинотеатре «Буревестник». А тут столько же – за одну ночь.
Но в тот вечер он увидел не сексуальные приключения пузатых обвислых дядек с молоденькими официанточками.
Увидел (и снял!) – убийство.
Потом он выскользнул из кладовки и заметил из окна спальни, как юный Кирилл Вадимович Бакланов выносит с крыльца дома приемов завернутый в покрывало труп, грузит его в багажник разъездной «Волги».
Что было делать Оператору? Первой возникла мысль, как у честного советского человека и комсомольца, немедленно идти в милицию. И пленку принести как доказательство.
Но тут же подумалось – непременно начнутся вопросы: а почему он все это видел? И откуда взялась пленка?
Значит, надо будет рассказывать про весь их «бизнес». И сдавать с потрохами «стальную Беллу». А та недаром говорила: коечто ему отрежет, если он проболтается. Он знал и верил: такая может.
Был другой вариант. Натурального шантажа. Пойти к самому Вадиму Егорычу Бакланову, первому секретарю горкома. И тот Оператору – в ответ за его молчание и за пленочку – отвалит натуральные золотые горы. Ради сыночка ничего не жалко.
Но это был путь очень и очень стремный. Поэтому
