Ветер из рая - Анна и Сергей Литвиновы
Однако дальнейшие его действия оказались совершенно правильными – Кирилл Вадимович потом себя за них неоднократно хвалил. Первым делом он снял покрывало с кровати, на которой все происходило. Завернул в него Наташку.
Тельце взвалил на плечи, стащил по лестнице вниз.
Пошел в гараж. Взял ключи от разъездной «Волги», которую с утра столь тщательно намывал.
Сумел завести, вывести из гаража – прав у него не было, но водить умел: отец учил – раньше, когда он еще маленький был и отношения окончательно не испортились.
Пару раз заглох, но делать было нечего: подогнал «волжанку» ко входу в дом приемов. Открыл багажник. Погрузил в него Наташку, завернутую в покрывало.
Отворил ворота, огляделся. На улице никого. Одинокий фонарь светит. Гдето вдалеке собаки побрехивают. Вернулся в «волжанку». Выехал за ворота, закрыл их за собой. Пока у него все получалось неплохо.
Рванул по ночным улицам дальше от города. Навстречу попалась машина ГАИ. Его одинокое авто посреди ночи ментам явно показалось подозрительным, но разглядев номера – горкомовские! – останавливать лимузин не стали.
Он тормознул у первой же бухты по направлению к Южнороссийску. Свернул на вытоптанную площадку, с которой туристы любовались видом. Переждал, пока не будет по дороге проезжающих фар. Прислушался. Одна машина стихает вдали, новых не наползает.
Открыл багажник, вытащил тело. Как хорошо, что девчонка худенькая. Вот бы он толстуху Марианну уестествил! Замучаешься потом тело прятать! Только по частям!
Волоком подтащил тело к обрыву. Высвободил из кокона. Это он правильно придумал, что нельзя покрывало на теле оставлять. Коли так, сразу свяжут убитую и дом приемов. На покрывале наверняка инвентарный номер имеется. А если валяется одно полураздетое тело – кто знает, кто и где девчонку подкараулил.
Он сбросил ее вниз с обрыва. Словно тряпичная кукла, тело полетело с нелепо заломленными руками и ногами. Грохнулось о камни.
Тогда он достал ножницы, которые предусмотрительно захватил с собой из дома приемов, и порезал покрывало на лоскуты.
На обратном пути еще раз остановился. В багажнике нашлась канистра. В те времена все водилы, даже горкомовские, возили с собой бензин: вдруг гденибудь на трассе возникнут перебои с горючкой, а на привычную бензоколонку топлива не подвезут.
Он щедро плеснул на полосы, нарезанные из покрывала. Ушел с ними в лес. Поджег. Ленты ярко вспыхнули и сгорели все без остатка. Сухой палкой он разворошил пепел.
После, дивясь, как ловко у него все получается, Кирилл вернулся к машине, сел и поехал назад, в город.
Там завел машину на территорию дома приемов и поставил в гараж. Закрыл ворота. Было уже полпервого ночи.
Пешком он вернулся домой. Предстояло самое страшное и сложное: разговор с отцом. Это было потяжелее убийства.
* * *
Отец с матерью одну постель давно не делили.
Папаня спал на спине, в другой позе не получалось, мешал огромный живот. Поэтому он постоянно храпел. Очень громко, так, что по всему дому было слышно. Мать от него во вторую спальню сбегала. И тоже сопела будь здоров.
Плотских отношений между родителями, похоже, давно не случалось. Отец отдалбливал Беллу Табачник, завтрестом ресторанов и столовых. Но та в последнее время оперилась и стала ему отказывать. Поэтому батяня часто ходил злой. Но потом, кажется, когото нашел из обслуживающего персонала: то ли девчонку из секретариата, то ли официантку из дома приемов.
Идти к отцу было страшно. Он вспомнил, как Николай (кажется) Ростов проиграл сорок тысяч и приходил к папане своему каяться. «Войну и мир» Кирилл целиком не читал, лишь отдельные куски в хрестоматии. Вот этот ему запомнился.
Только ведь убийство – не то что просрать сорок тысяч. Это пострашнее будет. Но все равно надо идти. Без отцовской помощи он ничего не сделает. Попадет в большую беду. Похуже сорока тысяч.
В доме он долго мыл руки, рассматривал себя в зеркало.
Жили они в коттедже, который для первого секретаря горкома специально предназначался. Если папаню с должности выпрут, то из дома их попросят.
Вдруг пришло в голову: «А если меня уличат, его выгонят точно. Поэтому для папаши прямой резон мне помогать, чтоб не разоблачили».
По стилю коттедж, в котором жил первый секретарь, походил на дом приемов, где он только что Наташку грохнул, – только площадью меньше. Дома для элиты тоже по типовым проектам в Союзе строились, не только многоэтажки для народа.
Но у них столоваягостиная внизу гораздо меньше, и спален наверху только три, и всего два туалета. Зато такая же, как на работе, дубовая лестница на второй этаж, и ковровая дорожка на ней, и панели на стенах дубовые, и межкомнатные двери. Отец дрых, храпел так, что на первом этаже было слышно. Затаив дыхание, Кир поднялся по лестнице, вошел к нему в спальню.
Отец в пижаме спал на спине. Возвышалась туша. В воздухе отвратительно пахло перегаром от коньяка. Было страшно – гораздо страшней, чем тело прятать. Мелькнула трусливая мысль: «Может, промолчать? Может, не заподозрят? Может, сам справлюсь, без отцовской поддержки?»
Но нет. Дело ужасней, чем протратить сорок тысяч. И без папаниной защиты Кир вряд ли сможет ускользнуть. Ведь у того в городе все схвачено: и милиция, и прокуратура, и КГБ. Папа сможет нажать на нужные рычаги и договориться с нужными людьми.
– Отец. – Он потрогал его за плечо. Кирилл никогда не называл батю «отцом», только в мыслях, да и вообще обычно никак не называл, особенно в последние два года. Но именовать его сейчас папой, как раньше, в детстве, казалось неправильным.
Батя всхрапнул, замолчал – но не проснулся.
– Отец, вставай! Несчастье! – словно с высокого обрыва в воду – или как тело Наташи летело вниз – выговорил он. Потряс за плечо сильнее.
– А? Что? Что случилось? Вера? – первой он произнес имя мамы. Второй – своей полюбовницыторгашки: – Белла?
– Нет, папа, – твердо произнес он. – Несчастье случилось со мной.
– Кира? Ты? – встревожилсятаки батя. – Что с тобой такое?
– Папа, – твердо проговорил он, и как же трудно было ему это произнести! – Прости. Я человека убил.
– Чтоо?!
– Да. Я не шучу.
– Что?! – Но тут же перешел к делу: – Убил кого? Когда? За что?
– В доме приемов. Официантку. Наташку. Она мне не дала, ну и я…
– Так, – совершенно трезвым голосом выговорил отец. – Дай мне пять
