Елена Гайворонская - Игра с огнем
Человечек обесцветился, скукожился, как сухофрукт, втянул птичью голову в плечи, затравленно повел остановившимися на миг глазами вбок.
Дородный мужик с пшеничными усами и «гакающим» выговором зычно провозгласил:
– Артем! Где ты, паршивец? Стой тут, с вещами, а то ща уши надеру!
– Ну, че! – недовольно отозвался на эту тираду круглолицый розовощекий карапуз лет шести, засунув в картошечный нос указательный палец.
– Че на ребенка орешь! – взвизгнула щекастая деваха в розовых лосинах.
Человечек перевел прервавшееся дыхание, вытащил большой клетчатый платок, поспешно отполировал желтоватые залысины. Голова медленно, как улитка из-под панциря, выползала на прежнее место. Выдохнув с облегчением, он направился к регистрационной стойке.
Неподалеку, около стеклянной стены, закрывшись газетами, стояли два смуглых парня, по документам – туристы из России. Они шепотом переговаривались на странном гортанном языке, мало похожем как на русский, так и на иврит.
– О, дьявол! – почти беззвучно воскликнул первый. – Ущипни меня! Это же покойник Марцевич!
– Он, живее всех живых, собака… – процедил сквозь зубы другой. – Звони нашим. Спросим, что с ним делать.
– Можно и не спрашивать, – проворчал первый. – Сами не дети. Управимся. Вот только ухо не повезем. Опасно.
Артем Марцевич прошел на нейтральную территорию, и его сердце переполнилось ликованием. Все-таки добился своего. Прижал Лита. У каждого… ну, как его там… ну у которого слабая пятка. Черт с ним. Только у него, Артема Мар… пардон, Абрама Шрейдера, нет слабых мест. На всех своих многочисленных жен и чад он клал с прицепом… Есть, конечно, и уязвимое звено в цепи: сам Роман знает, где его искать. Но вряд ли станет марать свои белые ручки. Чистоплюй несчастный… А если кого нашлет? Нет, вряд ли… Марцевич покрутил головой, отгоняя дурные мысли. Он в безопасности. Уже почти в Австралии. И по-прежнему богат! Можно начать жизнь сначала. Море. Солнце. Красивые женщины… Он даже зажмурился от удовольствия, но неожиданно почувствовал неотложную необходимость посетить одну очень важную комнату… Ничего удивительного. Когда все тревоги позади, организм расслабляется. Имеет право. Еще разок оглядевшись вокруг и не обнаружив ничего подозрительного, бизнесмен Абрам Шрейдер проследовал к двери с табличкой «Man».
Там было просторно и пусто. Пахло фиалками. «Даже в Израильском сортире пахнет фиалками. А в огромной, богатой нефтью, газом и мозгами России кругом, вплоть до VIP, несет сплошным дерьмом…»
Коммерсант старательно забаррикадировался в кабинке. Прицепил на крючок саквояжик. Блаженно улыбаясь, спустил брюки. И в этот момент не по-российски хлипкая дверца распахнулась и тотчас затворилась вновь.
Марцевич открыл было рот, чтобы завопить что есть мочи, но из горла, перехваченного острым шнуром, все глубже впивавшимся в мягкую плоть, вырвался лишь сдавленный хрип. Человек забился в тщетной попытке вернуть ускользающее сознание, а колени уже объяли невесть откуда появившиеся языки синего пламени. И из пенного багрового тумана выплыло, заскользило, растворяясь в огненной пелене, усмехающееся лицо Романа…
На одной восьмой плазменного экрана белозубая мисс «Си-Эн-Эн» из раздела всемирных происшествий, исполнившись фальшивого сочувствия, объявила, что вчера в Тель-Авивском аэропорту был убит гражданин Израиля Абрам Шрейдер, по иронии судьбы очень похожий не погибшего несколько дней назад в Москве известного коммерсанта Артема Марцевича. Поиск преступников по горячим следам успехом не увенчался…
Роман задымил крепкой кубинской сигарой. Налил в рюмку старый добрый «Мартель». Подошел к окну. С высоты шестьдесят шестого этажа ему виделось гигантское огненное зарево. Это разлетались под точными авиаударами нефтяные вышки Марцевича.
Ultima viva regum.[13] Его вендета закончена. Он может отступать. Роман все еще не понимал до конца, как смог решиться на такое…
Впрочем, он многого не понимал в последнее время.
Например, почему после гибели Александры он расстался с Фей Элиссон. А теперь особенно остро чувствовал одиночество, не зная, что ему мешает обзавестись новой нетребовательной подругой…
Не понимал свою дочь. Она могла бы учиться в лучших медицинских университетах мира… А вместо этого выносит горшки в районной московской больнице.
Он не любил нынешней России. Он сотню раз твердил себе, что эта страна давно стала ему чужой. И не понимал, отчего после известия о московских взрывах он почувствовал себя так, точно разлетелся в щепки один из его личных домов. И вспомнились тогда родители и родители родителей… И славная полная повариха Катерина, у которой таскал он в детстве плюшки… И суровый дворник дядя Степан, нещадно охаживавший дворовую пацанву широкой метлой, невзирая на отцовские чины и регалии… И девочку-соседку по парте, румяную, светловолосую, с огромными бантами в тоненьких косицах. Имя стерлось временем, а вот косицы врезались в память… И уже в конце, устало прикрыв ладонью веки, подумал про свежий холмик с крестом на окраине небольшого степного городка, мимо которого по нестерпимо-синей речной глади, важно чавкая, проползает белый теплоход…
Он не понимал, почему, когда он думал об этом, появлялась ноющая боль в левой части груди, отдающая под лопатку. Наверно, приближалась старость…
Московская зима, несмотря на обилие предпраздничной иллюминации, по сравнению со штатовской или европейской, была хмурой и унылой. Длинный черный лимузин величественно скользил по продрогшим пасмурным улицам. Вокруг сновали машины, грязные, как бездомные собаки. Дорогой автомобиль остановился перед воротами больничного городка. Въезд не территорию воспрещался, но, приоткрыв окно, Роман протянул озябшему охраннику волшебную зеленую бумажку, и сезам отворился. Однако ездить на длинной машине по узким разбитым дорожкам оказалось тяжело и неудобно, и Роман ступил отполированными штиблетами в смачно чавкающее месиво не то мокрого снега, не то позднего дождя. Телохранитель спросил, идти ли ему с боссом, но Роман ответил отрицательно.
Он еще поплутал по неосвещенным дорожкам, поймав себя на глупой мысли, что попал в иную реальность. Но в ней жила его дочь. Нашел облупившееся здание с тусклой треснутой табличкой «Онкология».
Навстречу попался молоденький дежурный врач с темными от недосыпа кругами под серыми глазами. При имени Анны его взгляд потеплел и погрустнел.
– Посмотрите в 207-й. Здесь пройдете. – Он кивнул в сторону длинного коридора. Затем неожиданно спросил: – А вы, наверно, ее отец? Аня очень на Вас похожа. Вы, случайно, не врач?
Роман покачал головой.
– А я думал: у вас семейное, – сказал парень, смущенно улыбнувшись. – Мне иногда кажется, что она рождена для этой работы. Такая молоденькая и такая… – он замялся, с трудом подбирая подходящее слово, – добрая… Чувствительная… Большая редкость в наши дни…
Роману показалось, что речь идет не о его дочери, маленькой принцессе, наследнице миллионного состояния, а о какой-то незнакомой девушке, живущей в ином мире, где действуют иные законы и ценности тоже другие… Он промолчал, не зная, что ответить. Паренек спросил, нет ли у Романа сигаретки. Он полез в карман, но обнаружил, что оставил портсигар в машине и удрученно развел руками.
По полутемному коридору навстречу Роману долговязая гривастая девчонка в коротеньком мятом халатике толкала перед собой каталку, накрытую грубой тканью, из-под которой торчали желтые ступни. Роман отпрянул к стене. Дверь одной из палат открылась, вылез всклокоченный парень, зевнув, спросил девчонку: «Хочешь конфетку?» Та утвердительно мотнула головой, зашуршала обёрткой, сунула карамельку за щеку.
– Из седьмой? – парень кивнул на каталку.
– Угу, – снова мотнула гривой девица. – Там еще один остался. Тоже, наверно, к утру вывезем.
– Щас много мрут, – вздохнул парень, посерьезнев. – Жизнь такая…
– Слушай, – просительно протянула девчонка, устремив на парня многозначительно-лукавый взгляд, – отволоки этого в холодильник, а? Я уж затрахалась…
– Мы потом разберемся, с кем ты затрахалась, – подмигнул парень, одной рукой перехватив скорбный груз, а второй похлопав девчонку по тугой попке.
Роман кашлянул. Парень обернулся и напустил на лицо серьёзность.
– А вам что тут надо? Двести седьмая? Там! – Он махнул рукой в конец коридора и снова шлепнул девицу, которая на сей раз, заинтересованно оглядев Романа, строго шикнула.
Роман побрел по коридору, удивляясь причудливому сочетанию житейской мудрости, обычно не свойственной ребятам этого возраста, и раннего цинизма, который, вероятно, служил им своеобразной защитой при постоянном общении со смертью.
Дверь в «седьмую» была приоткрыта, и Роман увидел дочь. В беленьком халатике она сидела возле кровати, на которой лежал человек неопределенного возраста. Он дышал тяжело, редко и вместе с воздухом из его впалой груди вырывался хрип, похожий на храп. Видно было, что каждое слово дается ему с великим трудом. Но девушка его не останавливала, оттого что знала: скоро этот человек умолкнет навсегда. Ее маленькая теплая ладошка лежала в костлявой изможденной руке.
