Карина Тихонова - Я и мое отражение
По-моему, я ни разу им не воспользовалась со дня приезда.
Да и кому я могу позвонить? Своему потенциальному спасителю? Как бы не так! Не сомневаюсь, что все мои звонки контролируются.
Так что с этого мобильника я Виктору звонить не стану. Ни за что на свете!
Тогда откуда же мне ему позвонить? Не с домашнего же номера?
Внизу коротко бибикнула машина. Я подошла к окну и выглянула во двор.
Машина стояла у ступенек. Правда, Миша не выскочил наружу, чтобы открыть мне дверцу. Похоже, местная прислуга обладает нюхом стервятников: чует смерть еще до того, как она наступит.
Поэтому и не считает нужным передо мной распинаться.
Я направилась к двери, прошла длинный коридор и сбежала вниз по лестнице. Дворецкий приподнялся с дивана, торопливым шагом опередил меня и повернул ключ в замке. Распахнул дверь и застыл в почтительной позе.
– Спасибо, – сказала я невольно.
Он не изменился в лице, не ответил. Интересно, почему он считает нужным сохранять почтительность? Никто из прислуги не обременяет себя ненужной формальностью!
Я вышла из этого проклятого дома, сбежала по ступенькам вниз и открыла дверцу машины. Мои мордовороты сидят на местах: один впереди, рядом с шофером, другой позади, рядом со мной. Интересно, какие инструкции они получили от тетушки?
– В салон красоты, – коротко бросила я.
Мордоворот, сидевший рядом со мной, хрюкнул.
– Не советую, – сказал он, раскрыв каменный рот.
– А я у тебя советов не спрашивала, – огрызнулась я.
– Дим, она не понимает, – сказал второй цербер. Обернулся ко мне и пояснил:
– Там в курсе, что у тебя крыша едет. На почве наркотической зависимости.
Я стиснула кулаки. Ничего, ничего, Лерка, нужно перетерпеть. Тебе сейчас многое придется перетерпеть.
– Мне запрещено ездить в салон? – поинтересовалась я.
– Да ради бога! – ответил цербер, которого приятель назвал Димой. – Хочешь – пожалуйста.
– Тогда поехали, – велела я.
И мы поехали.
Я боялась, что ворота мне не откроют. Но боялась напрасно, открыли.
Я шла по двору и думала только об одном: какими глазами я посмотрю на Натэллу, которую вчера обвинила в воровстве. Это мучило меня сильней всего: даже сильнее раздражения, которое вызывали мои тюремщики, не отстававшие ни на шаг.
Я вошла в холл, Натэлла поднялась мне навстречу. Ее лицо застыло в каменной гримасе напускного спокойствия.
– Добрый день, – сказала она холодно, но вполне корректно.
Я не ответила. Подошла прямо к столу администратора и произнесла:
– Натэлла, простите меня.
– Не за что, – ответила красавица по-прежнему холодно и вежливо.
Я оглянулась на моих тюремщиков. Интересно, почему они не делают ни малейшей попытки заткнуть мне пасть? Стоят, как ни в чем ни бывало, один даже позевывает…
– Мне пришлось вас подставить, – сказала я и снова оглянулась.
Никакой реакции.
– Мне было необходимо, чтобы вызвали милицию.
Тишина. Натэлла смотрела на аквариум с разноцветными рыбками, чешуя которых мерцала в свете фонариков.
– Поэтому мне пришлось имитировать кражу, – с усилием продолжила я. Черт, почему мои слова проваливаются в бездонный колодец, не оставляя после себя даже эхо!
– Простите меня! – повторила я.
Натэлла повернула голову и посмотрела на меня. Ее глаза были пустыми и равнодушными.
– Вам не за что извиняться, – сказала она. – Чем могу вам помочь? Если хотите сделать массаж, то кабинет как раз свободен…
Я села на диван и обхватила голову.
Все впустую. Я могу выйти на городскую площадь и изложить свою историю в громкоговоритель. Могу обратиться на радио и телевидение. Могу поехать в любое отделение милиции.
И что?
Все в городе прекрасно знают, что у меня случаются периоды временного помешательства, из-за наркотической зависимости. В этот период я несу бред, который немного похож на детективный роман. Но только немножко, потому что в жизни такого не бывает.
Кто-то меня пожалеет, кто-то пожмет плечами и забудет, кто-то откровенно позлорадствует…
Вот и все, чего я могу добиться. Именно поэтому тетушка не стала запирать меня на ключ.
Для нее будет даже лучше, если я буду ежедневно давать подтверждение своей ненормальности.
Я встала с дивана, посмотрела на Натэллу. Она ответила мне твердым прямым взглядом, в котором пряталось презрение.
Ну что ж… Возможно, это все, чего я заслуживаю.
Не буду рассказывать, как я убила остаток дня. Я бродила по городу, не разбирая дороги. И ни на секунду не покидая меня, следом тащились мои охранники.
Запретных зон в городе для меня больше не было. Я могла идти куда угодно. Они лишь контролировали мои передвижения.
Вернулись домой мы под вечер. Я поднялась к себе, упала в кресло и закрыла глаза.
На душе царила опустошенность.
Дверь открылась. Это я поняла по сквозняку. Что ж, вот и она, большая клизма, которую я дожидаюсь с утра.
Я открыла глаза.
Тетушка сидела в кресле напротив меня. Но меня поразило не то, как бесшумно она прошла по комнате, не хуже призрака.
Меня поразил ее внешний вид.
Исчезла холеная, ухоженная женщина, которой я в первый момент знакомства дала сорок пять лет. На ее месте появилась древняя старуха, пережившая все человеческие чувства и превратившаяся в камень.
Волосы тетушки были приглажены щеткой так, что почти прилипли к голове. Сухая пергаментная кожа плотно обтягивала череп, глубокие морщины прорыли в ней каналы и траншеи.
Глаза ушли в темные ямы, выкопанные бессонницей. Бледные, бескровные губы были плотно сжаты.
– Это вы? – спросила я, невольно привстав.
Незнакомка посмотрела на меня и равнодушно ответила:
– Это я.
Я снова рухнула в кресло.
– Что с вами? – спросила я. – Вы заболели?
– Нет, – ответила тетушка все тем же холодным безжизненным тоном. – Я выздоровела.
Я поежилась.
В этой женщине не было ничего человеческого. Если бы она начала орать, топать ногами, грозить, то я все равно бы так не испугалась. Я даже ожидала хорошей взбучки. Но ничего подобного и вообразить себе не могла.
Минуту женщина рассматривала меня. Потом раскрыла рот и спросила:
– Это правда?
– Что? – ответила я почему-то шепотом.
– То, что он велел меня убить?
Я снова поежилась и промолчала. А что тут говорить? Флакона в бачке нет, значит, тетушка все знает!
– Выходит, правда, – сказала старая женщина, сидевшая напротив меня.
– А вы ожидали, что я вам совру? – спросила я, не поднимая глаза.
– Да нет, – ответила неузнаваемая тетушка. – Если бы ты соврала, я бы тебе не поверила. Я уже давно его подозревала, только не хотела верить. А сейчас заставила себя взглянуть правде в глаза.
Я быстро посмотрела в ее застывшее лицо.
– Знаешь, это довольно неприятное ощущение, – задумчиво поделилась тетушка. – Примерно то же самое, что заглянуть в глаза Медузе. Мгновенно превращаешься в камень.
С этим спорить было трудно. Женщина, пришедшая в мою комнату, выглядела неживой. Точнее слово трудно и подобрать.
– Ладно, – сказала тетушка. – Это эмоции.
Она сложила на коленях руки, на которых сейчас не было никаких украшений. Руки выглядели так, как и должны выглядеть руки столетней старухи. Мягко говоря, не эстетично выглядели.
– Ты уже поняла, что держать тебя взаперти я не стану.
– Поняла, – ответила я.
– Можешь делать все, что хочешь, – равнодушно сказала тетушка. – Хочешь, признавайся, не хочешь, не признавайся… Это теперь уже не имеет никакого значения. В городе прекрасно знают, как относиться к твоим откровениям.
– И это я уже поняла.
– Я очень рада, – сказала тетушка.
Я снова посмотрела на нее. Эта женщина не умела радоваться, она просто не знала, что означает это слово.
Тетушка поднялась на ноги. Пошатнулась и судорожно ухватилась за спинку кресла.
Я невольно вскочила с места. Подбежала к ней и подхватила тетушку под локоть.
Тетушка меня отстранила. Развернулась и направилась к двери, держа голову высоко поднятой.
Не знаю, что она хотела мне продемонстрировать. И вообще, хотела ли что-то продемонстрировать? Скорее всего, нет.
Наверное, она и сама не поняла, зачем ко мне приходила. Когда человеку невыносимо больно, он невольно тянется к другим людям. Даже если они ничем не могут ему помочь.
Что ж, хоть какое-то человеческое чувство…
Не знаю почему, но мне было жаль эту женщину. Жаль человека, который собирался меня убить! Глупо, конечно. Я и сама это знаю.
Наверное, сработала женская солидарность. Я частенько оказывалась в идиотском положении, «благодаря» своим немногочисленным поклонникам. Правда, ни один из них не замышлял меня убить.
Да и сама я ни к кому не питала таких болезненных чувств, которые испытывала Елена Борисовна к своему мужу.
Какая все-таки страшная вещь – любовь! Как легко она может разрушить и переломать любого, самого сильного человека! Как легко она сводит с ума самую разумную, самую сдержанную, самую циничную женщину!
