Наталия Костина-Кассанелли - Яд желаний
— Сегодня выписывают… сейчас муж вещи подвезет. А как все-таки…
— Вы пойдите в отделение — там, при рынке, — посоветовала Катя, которой уже не терпелось покинуть палату и поговорить с доктором. — И напишите заявление — такая-то меня обманула. Подсунула мне некачественный товар.
— Да какой там некачественный! Это вообще… не то, что она говорила!
— Вот так и напишите. Ну, я очень рада, что вы выздоровели.
Катя вышла в коридор и снова подергала ручку двери, на которой было написано: «Ординаторская».
— Да где он в самом деле ходит, врач этот! — рассердилась она.
У этой двери Катя кружила уже давненько, а хозяин кабинета куда-то запропастился… Или приходил, пока она была у Черной в палате, и снова исчез? В кармане вдруг завозился телефон, и она взяла трубку.
— Я слушаю…
— Катька! Ты где?
— Я в больнице. А что случи…
— Беги прямо сейчас в театр! Там уже Бурсевич, но Борька один не справится!
— Да что случилось, Игорь?!
— Сегенчук на горячем поймали! Сашки нигде нет, я сам туда сейчас помчусь. Но я пока за городом… пока доеду. Ее в гримерке заперли — так что давай, а то они ее там линчуют! Давай бегом! И, может, с убийством Кулиш как-то завяжется…
* * *Бурсевич попросил всех членов труппы собраться в одной из репетиционных, раздал всем бумагу и велел описывать подробно: кто что видел, слышал, кто откуда выходил и кто куда входил. Сам он сидел и наблюдал, чтобы никто из присутствующих не переговаривался друг с другом и не списывал, потому что возбуждение, овладевшее всеми после случившегося инцидента, перехлестывало через край и успокоиться артисты, видимо, смогут еще не скоро. А им нужны сведения достоверные, а не коллективное, так сказать, бессознательное…
— Боря, выйди на минуточку, — позвала Катя шепотом.
Борис Бурсевич окинул взглядом пишущих и не пишущих и строго сказал:
— Я вас очень попрошу, господа, никаких разговоров. Отнеситесь к происшедшему самым беспристрастным образом! Только то, что вы видели или слышали лично. Пожалуйста, предельно объективно. Нам важно установить, что случилось на самом деле.
— Так что тут случилось?! — тут же поинтересовалась и Катя, заинтригованная до крайней степени.
— Завтра у них генеральный прогон, ну, как бы настоящий спектакль, а сегодня репетиция. Сегенчук и Богомолец должны были явиться к трем часам… Ну, это неважно. Важно то, что Белько, зайдя в свою гримерку, застала там Сегенчук, которая резала ножницами ее костюмы. Белько поет главную героиню… как ее…
— Катерину Измайлову.
— Точно! Сегодня прогон должен был быть уже в костюмах, все как на премьере, короче. И эта самая Белько пришла пораньше — говорит, хотела примерить костюмы, чтобы чувствовать себя свободно. Погоди, я загляну — что они там делают… — Бурсевич приоткрыл дверь и внимательно обвел взглядом сидящих в помещении. Галдящие артисты сразу же притихли, совсем как школьники при появлении директора. — Господа, я же просил — не переговариваться! — еще раз напомнил он и закрыл дверь. — Ну, Белько зашла, ахнула — от костюмов-то одни лохмотья остались! Она сгоряча бросилась на Сегенчук, а та ударила ее. Ножницами.
— Да ты что!
— Да. Руку ей выше локтя распорола, будь здоров кровищи натекло! Ну, Белько сейчас увезли в больницу, швы накладывать. Хорошо, что она не растерялась и закричала, а то неизвестно, что Сегенчук еще натворила бы. А так на крик все и сбежались — те, кто поблизости был. Старушенция эта, Елена Николаевна, слава богу, догадалась позвонить и в «скорую», и нам. Ну, я рядом был, сразу прискакал. Ты спустись вниз, к охране, — они тебя проводят в гримерку к Сегенчук. Я велел им никого, кроме наших, не пускать. Пропуск им покажешь.
— Борь, они меня и так знают.
— Все равно покажешь. Делай как положено. Я их тут всех в строгости держу. Распустились, понимаешь… То отравление, то одна актриса другую режет! Вот тебе ключ, я ее там запер.
— Боря, а если она…
— Ну что я, Кать, правил не знаю… Я ж эту Сегенчук не одну запер — ее охранник стережет!
Кате стало стыдно. После своей оплошности она стала особенно придирчивой к себе, а теперь, выходит, и ко всем остальным? Да, обжегшись на молоке, она и на воду готова дуть. Причем на чужую! А ведь капитан Бурсевич не кто иной, как ученик ее покойного отца. Бурсевича она сама, будучи подростком, называла «дядя Боря», хотя тот был немногим старше ее.
Людмилу Сегенчук с заплаканным лицом, с которого, однако, не сошло упрямое и недоброе выражение, она нашла в гримерке. Сегенчук делила помещение с Женей Богомолец, и Катя раньше здесь уже бывала. Тут же на стуле, у зеркала, стерег покушавшуюся молодой парень в камуфляже.
— Старший лейтенант Скрипковская, — показала ему свои «корочки» Катя.
— Мне можно идти? — осведомился охранник.
— Идите, — отпустила она его.
Заняла освободившийся стул, не спеша достала из сумки бумагу, ручку, исподтишка наблюдая за реакцией Сегенчук. Та, кажется, к разговору со старшим лейтенантом Скрипковской приступать не собиралась, но Катя все равно ее спросила:
— Так что случилось, Людмила… э…?
Отчества Сегенчук она не помнила, но певица ничем ей не помогла. Обе молчали. Катя просто сидела, а Людмила Сегенчук с замкнутым видом перебирала в пальцах салфетку. Наконец Катя решила, что безмолвствовали они уже достаточно.
— Так зачем вы испортили костюмы Белько? — спросила она. — Не хотели, чтобы она пела премьеру?
— Да кто бы ей дал петь премьеру! — неожиданно зло сказала Сегенчук, комкая салфетку. — Вы здесь… ничего не понимаете! Пришли с улицы — и думаете, вам сразу станет все понятно! А здесь… здесь…
— Это вы отравили Оксану Кулиш? — прямо спросила Катя.
Сегенчук даже подпрыгнула на стуле, и в глазах ее Катя увидела неподдельный страх.
— Я никого… никого не травила!! Честное слово!
— А зачем тогда вы бросились на Белько с ножницами?
— Я не бросалась на нее с ножницами! Я стояла! Она сама… бросилась на меня!
— Вот как? — иронически осведомилась Катя. — И что? Как же это произошло? Я имею в виду, как именно она на вас бросилась?
— Я… я просто держала ножницы… вот так… а она… она на них напоролась…
— Плечом? Очень странно вы их держали, если честно. Похоже, вы ей в глаза метили!
— Нет! — истерически выкрикнула Людмила Сегенчук, и Катя поняла, что, кажется, попала в точку. Но настаивать на своем она не стала.
— Ладно. Допустим, Белько действительно бросилась на вас и сама напоролась на ножницы. Хорошо. А ее костюмы тоже напоролись на ножницы?
Сегенчук опустила голову.
— Что же вы молчите? Зачем вы разрезали на куски костюмы Белько? Может быть, у вас были какие-то цели? Или она вас обидела?
— Я не хотела, чтобы Белько пела премьеру, — наконец выдавила Сегенчук.
— Это и так понятно. А почему вы этого не хотели, Люда?
— Потому… потому что я думала… Когда она увидит это, то поймет…
— Поймет, что она следующая за Кулиш?
— Я не хотела ее… не хотела ей ничего… она не должна была приходить в это время! Я просто хотела ее напугать… и все.
— Зачем? — жестко спросила Катя.
Людмила Сегенчук показалась ей малосимпатичной особой еще при первом знакомстве, а сейчас… Заплаканная, в измятом платье, на котором кое-где виднелись бурые пятна — должно быть, кровь Ани Белько… Действительно, сильные страсти кипят в этом театральном котле, если соперницы травят друг друга и бросаются с ножницами, чтобы получить главную роль… Вот оно! Главная роль!
— А кто будет петь главную партию, если Белько не сможет?
— Лариса Федоровна.
— А если и Лариса Федоровна не сможет?
— Тогда — я… Я готовилась… в смысле — репетировала. Со своим концертмейстером. Если бы только Андрей Всеволодович меня прослушал, то он… может быть… Я готова была петь Катерину Измайлову! — Людмила Сегенчук вскинула голову, и выражение ее лица стало надменным. — У меня, между прочим, голос не хуже, чем у некоторых в этом театре!
— Поэтому вы и испортили костюмы Белько? Она особа нежная, впечатлительная, и вы думали, что если Белько увидит, то испугается и откажется от премьеры? Ладно, но остается же еще и Столярова? С ней вы что планировали сделать?
Людмила Сегенчук коротко вздохнула.
— С Ларисой Федоровной я ничего не стала бы делать! Она… она сама не собиралась петь премьеру! Я слышала, как она это говорила! И вообще… Вы! Вы! Вы ничего не понимаете! Ничего! А я — я могу петь не хуже Ларисы Федоровны! Я могу петь не хуже Белько! Я… хотела репетировать на генеральном прогоне! Я… я…
Катя встала, налила воды из графина и подала незадачливой певице.
— Пейте.
Сегенчук послушно взяла стакан, зубы ее стучали о край, но она выпила все и неверными руками поставила его на гримировальный стол.
