Питер Устинов - Крамнэгел
– Из Лайберна трудно бежать?
– Насколько я знаю Крамнэгела, жизнь в Лайберне ненадолго придется ему по вкусу. Там ведь содержат одну шушеру, сопляков и извращенцев, да мелких жуликов, уклоняющихся от уплаты налогов, а начальник – редкая зануда.
– И всего лишь двадцать миль до Ливерпуля.
– Вот именно. Мы установим наблюдение за Лайберном. Я съезжу и побеседую с местной полицией. Что бы ни случилось, все контакты должны оставаться устными, ни слова из наших разговоров не должно фиксироваться на бумаге.
– Разумеется. Что бы ни случилось, мы не имеем права подвергать риску министра внутренних дел, впутывать его в эту историю, – лицемерно сказал сэр Невилл, пряча от Пьютри глаза.
– Это резонно, – согласился Пьютри столь же лицемерно.
Тем не менее дни шли, а Крамнэгел по-прежнему оставался в тюрьме – подгонял рабов на строительстве храма, давал советы относительно исполнения роли леди Брэкнелл, речи которой он находил малопонятными, побронзовел от загара и был в отличной физической форме. От Эди по-прежнему ни слова.
Дело в том, что после провала кампании Эди впала в прострацию, много пила и целыми днями не вылезала из домашнего халата. Волнующие и героические дни остались позади, а вокруг шумел и гудел Город, занятый другими делами, ищущий новых и лучших судеб. Последней каплей для Эди оказалось назначение на пост начальника полиции Ала Карбайда. Это событие было отпраздновано пышным обедом в Бизоньем зале отеля «Гейтуэй Шератон», на который Эди забыли, очевидно, пригласить.
Вернувшись в свой кабинет, кабинет Крамнэгела, переделанный теперь по вкусу нового хозяина – под американский колониальный стиль с изображением старинного оружия на белых стенах, – Ал обнаружил в приемной Эди, одетую во все черное, с черной вуалью и всеми положенными атрибутами траура.
– Эди, – сказал он, нервно улыбаясь. Ему почему-то показалось, что она пришла убить его. Обычно женщины именно так и одеваются, когда собираются стрелять в мужчин. Но никаких резких движений не последовало, из черной перчатки не выглянуло вдруг пугающее рыльце револьверчика с перламутровой ручкой.
– Я пришла поздравить тебя, Ал, – сказала сдавленным голосом Эди. Видно было, что она плакала.
– О, спасибо, дорогая!
– А заодно и напомнить себе, как выглядит дерьмо.
– Послушай, Эди, – холодно улыбнулся Ал, – как ты можешь так разговаривать со мной, Алом Карбайдом, твоим старинным приятелем?
– С тех пор как я вернулась домой, ты и пальцем не шевельнул, даже по телефону ни разу не позвонил. Разве так ведут себя старинные приятели?
– Но, Эди, милая, ты ведь должна понять, в каком сложном положении я очутился, ты же понимаешь, правда? Барт, к несчастью, здорово влип. Ты вернулась домой и организовала такую кампанию, просто диву даешься, хотел бы я заслужить такую верность, но я ведь не мог поддерживать тебя официально! Я посылал деньги – честное слово, посылал, у меня даже квитанция сохранилась, но я же нахожусь на службе у городских властей, как и Барт в свое время. Я не могу участвовать в кампаниях.
– Кампаниях! При чем здесь кампании! Просто позвонить ты не мог? Просто сказать: «Эди, девочка, я на твоей стороне»? Да вообще ничего не говорить, кроме: «Это я, Ал. Помнишь меня?»
– Конечно, милая, конечно, но у меня своих неприятностей было вагон. Не таких, конечно, как у тебя, но все же…
В приемной начальника полиции, намереваясь поздравить Ала с назначением, собиралась всякая мелкая сошка, не приглашенная на банкет. Они заходили в дверь с поздравлениями на устах и тут же осекались при виде миссис Крамнэгел.
– Послушай, Эди, а не поужинать ли нам сегодня? Я заеду за тобой пораньше, в полседьмого, чтобы мы успели съездить в «Серебряную шпору» или куда-нибудь еще за пределы штата, – мягко предложил Карбайд.
– Разве ты не собираешься отпраздновать свой успех с Эвелин?
– Эвелин и я... стали друг другу чужими. Как я уже сказал, у всех у нас свои проблемы... Не такие, конечно, как у тебя, но за неимением других…
Ровно в шесть тридцать у тротуара возле дома Эди затормозил большой двухместный лилово-зеленый «Олдсмобил», и из него вышел Ал в летнем, устричного цвета, костюме с пуговицами из крокодильей кожи. Вместо безутешной вдовы, атаковавшей его днем, Ал увидел перед собой тщательно прибранную хитрую бабенку, которая открыто и с вызовом, распушив хвост и развернув знамена, демонстрировала свое женское естество. Они отправились в «Серебряную шпору» – заведение на восемьдесят процентов бутафорское и на остальные двадцать гастрономическое, с интерьером под «настоящий американский стиль», с официантами, одетыми под Баффало Билла28, и колючими, как подковные гвозди, официантками. Усевшись, они развернули меню размером со страницу «Нью-Йорк таймс», в котором гигантскими буквами были проставлены названия всего лишь нескольких блюд, и с удовольствием заказали коктейли, причем Ал немного порисовался, указывая, насколько они должны быть сухими, как их надо смешивать и как подавать. Эди же с невольным восхищением рассматривала этого требовательного самца в действии.
Сидя за столиком, полускрытым в призывной тьме, лишь чуть-чуть рассеиваемой единственным источником света – еле мерцающей жаровней, – окутанные тихой музыкой, лившейся им в уши, они завели серьезный разговор, и Эди впервые за долгое время ощутила близкое присутствие живого полнокровного мужчины, в высшей степени привлекательного и откровенного.
– Что произошло у вас с Эвелин? – спросила Эди.
– О вас же всегда говорили как об идеальной паре!
– Что происходит между мужчиной и женщиной? – Ал сморщил бровь в неубедительной демонстрации глубокомыслия, чересчур быстро сменившейся чересчур бойкой улыбкой.
– В один прекрасный день вдруг нет больше тайны... Остались одни ответы, а вопросов больше нет... выдохлись, пожалуй...
– По твоей вине?
– Да... и нет.
– Но все-таки?
– Да. Я ничего не могу с собой поделать, Эди, я человек чрезвычайно активный. Многие мне завидуют. Стоит мне только поглядеть на женщину – не обязательно даже на хорошенькую, – как мне хочется с ней в постель... Надеюсь, я не шокирую тебя?
– Да что ты! Дело естественное, – солгала Эди, покраснев до корней волос.
– Бог ты мой, да если б Эвелин считала это естественным, мы, может, до сих пор были бы вместе. Но она относилась к этому совсем по-другому, ревновала, как тигрица, а сама все время жаловалась, что я ее извожу, грязно ругаюсь, что от нее мне нужно только одно, а ее духовных качеств я не замечаю, но какого же черта... Я ей и сказал, что за духовным я хожу в церковь.
– Может, ты просто ее напугал? – предположила Эди, поигрывая вилкой и проявляя глубочайшее сочувствие к подруге, на что женщина способна лишь тогда, когда знает уже наверняка, что подруге из несчастья не выбраться.
– Это после семи-то лет супружества?
– Женщины меняются. И намного сильнее, чем мужчины, – вздохнула Эди. – И стареют быстрее.
Ал мгновенно, как птица на лету, переменил курс:
– Почему же ты-то не стареешь?
Эди прикусила губу, чтобы сдержать улыбку или вскрик.
– Я? Мои лучшие дни уже позади. Четверо полицейских! Да знаешь ли ты, что это такое?
– Кому же знать, как не мне? А вот знаешь ли ты, что для всей нашей полиции ты – все равно как счастливый талисман? А для меня... для меня ты намного больше... всегда была больше... Живая женщина из плоти и крови... с сердцем... с телом... с чувствами и желаниями... И все это досталось здоровенному жлобу, даже неспособному по достоинству оценить тебя...
– Не говори плохо об отсутствующих, которые не могут защитить себя, – с трудом выдохнула Эди, сглотнув слюну, чтобы смочить горло.
Ал пошел со своей козырной карты:
– Может, прямо к десерту перейдем?
– К десерту? – эхом отозвалась Эди и окинула его откровенным взглядом: посмотрела на глаза, сначала на один, затем на второй, затем, прищурясь, на оба сразу, затем перевела взгляд на рот.
– Поедем ко мне.
Они потянулись друг к другу, но он вдруг отшатнулся.
– В чем дело? – спросила она, проявляя простодушное преклонение перед рекламными роликами. – У меня изо рта дурно пахнет?
– Не здесь, – отвечал Ал, пытаясь закрыться ладонью.
– В чем дело?
– Ред Лейфсон…
Ал уловил в полутьме блеск металла, и сейчас инвалидная коляска уже подвозила своего улыбающегося пассажира к их столику.
– О, что мы здесь видим? Накануне вступления в должность будущий начальник полиции Алан Кармай Карбайд пересек границу штата, чтобы отужинать с женой своего смещенного предшественника! Как прикажете понимать эту встречу – служебное дело, личное или попросту красивый жест?
– Право, Ред, такие вопросы... Эди очень расстроена – вы же знаете... Ей-богу, это самое меньшее, что я мог сделать...
