Джон Гришем - Золотой дождь
Мне нужно несколько минут, чтобы врубиться. Я уже подозревал, что дома у нее не все как надо, но не представлял, что так ужасно. Ну как может мужчина алюминиевой битой избивать свою жену? Как мог Клифф Райкер уродовать такое совершенное лицо?
— И так все время, — повторяет Дек, прекрасно угадывая мои мысли.
— Есть еще что-нибудь?
— Нет. Просто не влезай в это, вот и все.
— Спасибо. — Я чувствую, что у меня кружится голова и слабеют колени. — Спасибо.
Он поднимается.
— Не стоит благодарности.
Неудивительно, что Букер гораздо больше занят подготовкой к экзамену, чем я. И естественно, что он обо мне беспокоится. Он наметил на сегодня ускоренную пробежку по всем предметам, которые нужны для экзамена, и мы должны встретиться в конференц-зале в фирме Шэнкла.
В соответствии с инструкцией Букера я приезжаю ровно в полдень. Контора Букера блещет новизной и бурлит рабочим энтузиазмом. Но самое странное, что все лица здесь черные. Я побывал за последний месяц не в одной юридической фирме. Но могу вспомнить только одну черную секретаршу и ни одного адвоката-негра. А здесь не видно ни единого белого лица. Даже несмотря на то что сейчас время ленча, здесь стоит трудовой гул. Все функционирует: процессоры, ксероксы, факсы, телефоны, — в коридорах столпотворение. Секретарши торопливо закусывают прямо за рабочими столами, которые у всех завалены высокими стопками папок с неотложными делами. Адвокаты и их помощники весьма вежливы, но очень спешат, очень заняты. И еще здесь принят строгий этикет в одежде — темные костюмы, белые рубашки для мужчин, для женщин простые темные платья, никаких ярких цветов, брюки тоже исключены.
Перед моими глазами проносится видение Лаймена Стоуна, но я его резко отгоняю.
Букер объясняет, что Марвин Шэнкл правит своим кораблем с большой строгостью. Он сам безупречно одет, чрезвычайно профессионален, придерживается неумолимо жесткого рабочего распорядка и ожидает того же и в той же мере от своих партнеров и всего штата.
Конференц-зал расположен в тихом месте. Я ответственен за ленч и разворачиваю пакет с сандвичами, которые прихватил в «Йогисе». Задаром. Мы минут пять болтаем, главным образом о семье Букера и наших товарищах по колледжу. Он задает несколько вопросов насчет моей работы, но соблюдает дистанцию. Однако я уже все ему рассказал. Почти все. Предпочитаю лишь умолчать о своем дежурстве в больнице Святого Петра и о том, чем я там занимаюсь.
Букер стал чертовски важным адвокатом! Спустя минуту после времени, запланированного на праздную болтовню, он смотрит на часы и начинает рассказывать, какой великолепный день занятий он наметил для нас. Мы будем работать шесть часов подряд, делая лишь краткие перерывы на чашку кофе и чтобы сходить в туалет, а ровно в шесть мы должны отсюда убраться, потому что конференц-зал зарезервировал для своих нужд кто-то другой.
С четверти первого до часа тридцати мы повторяем федеральный закон о налогообложении. Главным образом выступает Букер, он всегда больше соображал в том, что касается налогов. Мы штудируем материалы, предназначенные для подготовки к экзамену, но для меня налоги — такие же непроходимые дебри, как и прошлой осенью.
В час тридцать он позволяет мне выпить чашку кофе и воспользоваться туалетом, и после этого до двух тридцати веду игру я, и мы повторяем федеральные правила опроса свидетелей. Потрясающая ерунда. Высокоактивный букеровский энтузиазм заразителен, и мы стремительно прорываемся через иногда скучнейший материал.
Провалить экзамен на звание адвоката — это кошмар для любого молодого юриста, уже принятого на работу, но я чувствую, что для Букера это было бы особенно страшно. Честно говоря, для меня свет на экзамене клином не сошелся бы. Да, это сокрушило бы мое самоуважение, но я бы выжил. Я бы просто стал еще усиленнее заниматься и через полгода опять пошел бы сдавать. И Брюзер за меня не слишком переживал бы при условии, что я смогу заарканивать одного-двух клиентов ежемесячно. А если подвернется лишнее выгодное дельце, то он вообще не будет беспокоиться, сдам я экзамен или нет.
Но Букер может оказаться в очень сложном положении.
Подозреваю, что мистер Марвин Шэнкл сделает его жизнь несчастной, если он завалит экзамен. Если же он провалится дважды, то Шэнкл, по всей вероятности, отправит Букера в анналы истории.
Ровно в два тридцать в конференц-зал входит Марвин Шэнкл собственной персоной, и Букер представляет меня.
Марвину пятьдесят с небольшим, он очень подтянут и собран.
У него слегка поседевшие виски. Голос мягкий, но глаза смотрят в упор. Мне кажется, от этого взгляда ничего не укроется даже в самых дальних уголках. Он просто живая легенда в юридических кругах, и для меня большая честь познакомиться с ним.
Букер устроил так, что Шэнкл прочтет нам лекцию. И почти час мы внимательно слушаем, как он обнажает перед нами пружины законодательства по защите гражданских прав и против дискриминации при найме на работу. Мы делаем заметки, задаем несколько вопросов, но главным образом слушаем его.
Затем он уходит на собрание, а мы следующие полчаса предоставлены сами себе и на полной скорости пробегаем антитрастовый и антимонопольный законы. В четыре начинается еще одна лекция.
Наш следующий лектор Тайрон Киплер, партнер Марвина, окончивший Гарвард, его специальность — Конституция Соединенных Штатов. Он начинает медленно и заводится постепенно, по мере того как Букер допекает его вопросами. Мне же чудится, что уже ночь и я засел в кустарнике и вдруг выскакиваю из него как сумасшедший с огромной бейсбольной битой вроде той, с какой когда-то играл «беби» Рут [4], и вышибаю дух из Клиффа Райкера. Чтобы окончательно не заснуть, я хожу вокруг стола, отхлебываю кофе, пытаясь сосредоточиться.
В конце отведенного ему часа Киплер полон воодушевления, и мы донимаем его вопросами. Он останавливается на полуфразе, раздраженно бросает взгляд на часы и сообщает, что должен идти. Его ждут в суде. Мы благодарим его за потраченное время, и Киплер покидает нас.
— У нас еще час, — говорит Букер. Уже пять минут шестого. — Что будем делать?
— Давай-ка глотнем пивка.
— Извини, но у нас еще права собственности и этика.
Этика — это то, что мне необходимо, но я устал и совсем не настроен на то, чтобы вспоминать, как тяжелы мои грехи.
— Давай права собственности.
Букер стремительно пересекает комнату и хватает книги.
Уже почти восемь, когда я тащусь сквозь лабиринт коридоров в самом сердце больницы Святого Петра и вхожу в бар.
Мой любимый столик занят каким-то врачом и санитаркой. Я беру кофе и сажусь поблизости. Санитарка очень привлекательна и совершенно растеряна, и, если судить по доносящемуся шепоту, можно предположить, что их связь терпит крушение. Ему шестьдесят, у него на лысине явно искусственно пересаженные волосы и подвергшийся хирургическому вмешательству подбородок. Санитарке лет тридцать, и, очевидно, ей не суждено подняться до статуса жены. Только любовница на час. Шепот очень серьезный.
У меня нет настроения заниматься дальше. С меня на сегодня достаточно, и побуждает меня к занятиям только тот факт, что Букер еще в своей конторе и рьяно готовится к экзамену.
Через несколько минут парочка внезапно встает и уходит.
Она в слезах. Он холоден и жесток. Я сажусь за свой столик, раскладываю тетрадки и пытаюсь заниматься.
И жду.
Келли приезжает сразу после десяти, но кресло на колесиках толкает незнакомый человек. Она бросает на меня холодный взгляд и указывает сопровождающему на столик в центре бара. Он подвозит ее. Я смотрю на него. Он смотрит на меня.
Я понимаю, что это Клифф. Он примерно моего роста, не больше шести футов одного дюйма, плотный и с намечающимся пивным брюшком. Однако плечи у него широкие, и бицепсы нагло выпирают буграми под короткими рукавами тенниски, слишком для него узкой и особенно выношенной под мышками. Он в туго обтягивающих джинсах. Волосы у него темно-каштановые, кудрявые и не по моде длинные. И слишком густая растительность на руках и лице. Видимо, Клифф относился к числу подростков, которые начинают бриться в восьмом классе.
У него зеленоватые глаза и красивое лицо, которое кажется гораздо старше, чем бывает в девятнадцать лет. Он обходит ее загипсованную лодыжку, которую сломал бейсбольной битой, и направляется к стойке за напитками. Келли чувствует, что я на нее смотрю. Очень осторожно она поглядывает и в самую последнюю минуту быстро мне подмигивает. Отчего я едва не давлюсь кофе.
Не нужно много воображения, чтобы представить, о чем эти двое сейчас говорили. То были угрозы, извинения, мольбы, опять угрозы. Такое впечатление, что сегодня вечером они сильно не в ладах. У обоих суровые лица. И свои напитки они тянут через соломинку молча, время от времени обмениваясь словом-двумя. Они похожи сейчас на двух влюбленных юнцов, которые в разгаре ссоры и очень дуются друг на друга.
