Фридрих Незнанский - Чужие деньги
— Российскую ворованную нефть за чужие деньги, — уточнил Турецкий. Талбоев кивком согласился с ним, хотя глаза прищурил, выдавая, что реплика ему не слишком понравилась. Возможно, в своей деятельности он, наподобие Бегаева, придерживался мнения, что «все вокруг российское, все вокруг мое», только не афишировал это.
— Ну вот, — продолжил Талбоев, — а когда российское правительство стало прибирать утраченное к своим рукам и таким образом наступило на горло лучшей песне честолюбивого Беги, Жак Аттали раздумал с ним кооперироваться. Потому что кроме нефти единственный Бегин товар — заложники и наркотики, а с этим не сунешься в приличное место. Поэтому Бега, отбыв за границу, вряд ли поехал в Брюссель, Лондон или Вену. Скорее всего, те, кто называют себя истинными мусульманами, а на деле поступают хуже идолопоклонников, переправили его по своим каналам в Турцию, а может быть, в Палестину… Скорее, в Палестину. Ищите его поблизости от Израиля.
Турецкий поблагодарил гостеприимного хозяина за информацию, прикидывая, кто может знать о дальнейшей судьбе Азраила-Беги. Наиболее вероятно, что получишь точные сведения, обратившись к Лейблу Макаревичу, руководителю разведки Израиля.
36
Володя Яковлев начинал подозревать, что небесное ведомство, занимающееся погодой, серьезно его невзлюбило. Или, возможно, дело Григория Света, которым он занимался, вызывало недовольство высших сил? На убийство адвоката Берендеева пришлось выезжать в ливень. Научно-исследовательский институт новых технологий искусственных материалов посещал в дождь. А когда опер Яковлев собрался за город, чтобы расспросить и, вероятно, допросить тех, кто мог что-то знать о давнем железнодорожном происшествии, его, в дивном соответствии с двадцатыми числами ноября, накрыло снегопадом. «Вот и зима настала», — думал Володя, прыгая на платформе Павелецкого вокзала в ожидании пригородного поезда, стараясь согреть озябшие в несолидных осенних ботинках ноги и удивляясь, почему его в детстве так радовали мороз и снег. Единственное, что утешало его в этой ситуации, — то, что зимой гаррипоттерный зонтик не понадобится. А до весны он обязательно купит другой. Непременно. Простой черный или, на худой конец, серый в мелкую клетку.
Поселок городского типа Калиткино, где коротал свои дни замечательный изобретатель мирового уровня, представлял какой-то совершенно новый для Володи Яковлева вид человеческих поселений. Это была гремучая («Нет, скорее ползучая», — поправил себя Володя, учитывая общий распластанный рельеф местности) смесь архитектурных направлений за последние сто лет. Преобладающий стиль — барочный… э-э, простите, барачный. Посреди заснеженного русского поля (наличие асфальта под снежным покровом Володя определил только по отчетливому стуку собственных подошв) чернели хаотически разбросанные двух- и трехэтажные, приземистые, зато очень длинные, похожие на сараи или на доки дома. Бараки перемежались белыми блочными зданиями, во внешнем виде которых, как считалось в брежневское время, преобладает конструктивность и простота. По периферии, вдали от станции, громоздились устрашающие продукты новорусской фантазии, с теремными башенками и чугунными литыми флюгерами. Один поселок — три эпохи русского бытия. Совершенно стемнело, в окнах повсеместно горели огни — когда буря мглою небо кроет, это дело естественное.
Игнорируя новомодные архитектурные строения, Володя углубился в барачную часть Калиткина — туда, где, в соответствии с сохранившимся адресом, проживали двое свидетелей самоубий… то есть, до выяснения всех обстоятельств, смерти Григория Света. Вьюрков и Махотхин. А какие еще, по-вашему, фамилии могут иметь обитатели ПГТ Калиткино?
Внутри строение барачного типа больше, чем снаружи, напоминало городской дом. Здесь замечалось подобие подъезда, с красным плиточным полом и круто уводящей вверх лестницей. Без малейшего напряжения одолев дверь, украшенную кодовым замком (три нужные клавиши на нем так блестели, отполированные прикосновениями жильцов, что ткнуть куда-либо еще было бы нелогично), Володя поднялся по лестнице и позвонил в шестьдесят третью квартиру.
— Махоткины здесь живут? — спросил он в приоткрывшуюся щель, где над цепочкой блеснули выпуклые очки, полные старческой подозрительности.
— Спит Димочка. Из ночной смены пришел, — отрезала пожилая женщина и предприняла попытку захлопнуть дверь, в ответ на что Володя едва успел показать свое удостоверение. Надо полагать, с милицейским удостоверением здесь были отменно знакомы, потому что немедленно зазвенела снимаемая цепочка и дверь распахнулась во всю ширь. Свет желтоватой лампочки, падающий с лестничной площадки, обрисовал для Володи собеседницу: вылитая баба-яга в очках и китайском халате с красными драконами. Где же и проживать прибарахлившейся бабе-яге, как не в ПГТ Калиткино?
— Что он еще натворил? — прежде чем сотрудник МУРа успел раскрыть рот, баба-яга приступила к допросу, вынудив Володю обороняться:
— Что вы, ничего не натворил. Я хочу побеседовать с ним об одном его друге. Очень давнем…
— Не о Грише ли Свете?
Перед напором такой проницательности Володя собрался с мыслями:
— Почему вы так решили?
Баба-яга с китайскими драконами не успела ответить. В коридоре очень узкой, но длинной, насколько можно было судить, квартиры засветилась верхним лампа и нарисовался Димочка Махоткин: косая сижень в плечах, растянутая майка и пузырястые тренировочные штаны, физиономия небритая и опухшая — то ли от сна в неположенное время, то ли от чего-либо еще.
— С чего это милиция за Гришку взялась? — лениво спросил Махоткин. — Давно это было…
— Дак ведь и я о том, что дело давнее…
— Вы отойдите, мамаша! Гришка в каком году с поезда спрыгнул? В восемьдесят седьмом, или я чего-то путаю?
— А вы уверены, что он спрыгнул с поезда? — Володя убедился, что приглашать в дом и располагать к долгой беседе его не собираются.
— А это при мне было. — Димочка почесал проступавший под майкой литой живот. — Мы втроем ехали: я, Гриша и еще один Дима, Вьюрков. В электричке Москва — Домодедово. Ну поддали маленько… Не доехали до нашей станции, как Григорий говорит: «Мне надо выходить». Мы ему: «Постой ты, чумовой, куда выходить? Погоди, сейчас приедем, дверь откроется, и ты, как все, выйдешь». А он уперся: «Мне тут удобнее, и все тут!» Сколько мы его ни удерживали, почапал наш Гриша в тамбур, раздвинул двери и выпрыгнул. А тут, как на грех, по встречному пути поезд шел. Экспресс дальнего следования. Тут нашего Гришу и раздавило. Ну чего вам еще надо?
— Говорите, перед этим, поддали?
— Было. Ты, что ли, трезвенник?
— Господин Махоткин, судебно-медицинская экспертиза показала, что в крови Григория Света не содержалось алкоголя.
Володя полуобернулся на щелчок захлопнувшейся двери: это мамаша Махоткина ее закрыла. Вид при этом у старухи был, как у крысы, которую собираются ошпарить кипятком, и она мечется, желая избежать такой прискорбной участи.
— А я знаю, чего она там показала? — нагловато бормотнул Махоткин, оттягивая маечку на груди. — Плохо смотрели, вот у них и не показала. А милиционеры подтвердили, что от него вином пахло.
— Какие милиционеры?
— Какие-какие! Ваши! Которые с нами в тамбуре стояли!
— Как это «в тамбуре стояли»? — наседал на Махоткина Володя. — Что же, они видели, что человек собирается прыгать с поезда, и не помогли вам его остановить? Четыре здоровых мужика не справились с одним? А Григорий Свет не был тяжеловесом, он Рыл худощавым, заработал массу болезней на своем химическом производстве!
— Оговорился я! — рявкнул Махоткин. — Я то есть хотел сказать, что они потом в тамбур зашли. Осмотрели тело и к нам в тамбур зашли, мы с Димой Вьюрковым все еще в тамбуре стояли. Ну и они говорят, от Гриши вином попахивает.
— Они знали, что его зовут Гриша?
— Да мы, мы им это сказали! Им же протокол надо было составлять? Надо! Чего пристал, думаешь, я все обязан помнить? Через столько лет, да? Ты знаешь, сколько лет мне кошмары снились? Человек, на части разорванный. Кишки наружу, говно веером. Я обязан это вспоминать?
— Не обязан, Димочка, — торопливо сказала мамаша — баба-яга. — Ничего ты ему не обязан.
По всей видимости, реплика матери вернула Махоткина на твердую почву.
— Ты вот что мне скажи: у нас допрос официальный или неофициальный?
— Никто никого не допрашивает, — ответил Володя. — Мы просто разговариваем. Пока.
— А чего ж так плохо? — Махоткин напирал на Володю потной глыбищей. — Вызывай и допрашивай. А я повторю только то, что сказал. Потому что ничего другого не видел и не знаю. Ну, что еще интересует?
— Интересуют те милиционеры, которые стояли вместе с вами в тамбуре. Что это были за милиционеры?
