Татьяна Устинова - Первое правило королевы
Тоник сидел на лестнице и зевал без остановки, видно, весь день проспал.
– Привет, – сказала Инна своим кошкам. – А где Катя?
Джина опять повела хвостом, что означало – даже если мы тебе ответим, ты все равно ничего не поймешь!
Инна стащила туфли, быстро села в кресло, нагнулась и взяла в ладони ледяные пальцы ног. Быстро согревающаяся кожа сразу же отчаянно зачесалась, и Инна сильно зажмурилась, чтобы не чесать. Нечего было утром надевать туфли! Туфли в Сибири, на снегу, смех один!
Господи, почему у нее нет пушистых тапок с синим самопальным войлоком внутри?! И пижамы, и книжки с красавцем на обложке, ничего такого, что примирило бы ее с сегодняшней трудной жизнью!..
– Катя?..
Инна заглянула в кабинет, но губернаторской дочери не было на диване. Покрывало расправлено, одеяла сложены очень аккуратно, одно на другое.
Господи, куда она подевалась?.. Неужели ушла?!
Тут Инна вдруг заподозрила неладное.
А если убийца решил, что пришел ее срок, открыл дверь тем же самым ключом, что открывала мнимая горничная, и выстрелил Кате в висок, приняв ее за Инну?! Или… или он мог убить ее как случайного свидетеля. Он знает, что в этом доме никого не бывает, когда хозяйка на работе, решил приготовиться, и столкнулся с Катей, и убил ее.
Выстрелом в висок.
– Катя, где вы?!
Ладони стали мокрыми, и инстинкт самосохранения уже не просто вопил – он визжал и катался по полу, требуя, чтобы Инна немедленно вышла из дома, позвала охрану, позвонила Осипу!.. Впрочем, Осипу звонить нельзя, он может оказаться… он может оказаться убийцей, и тогда…
Способность соображать вернулась к ней моментально. Она закрыла глаза – и открыла их, уже соображая.
Прежде всего она приказала заткнуться инстинкту самосохранения и даже поддала ему ногой, после чего он взвизгнул в последний раз и убрался в свой уголок мозга.
Так. Что теперь?..
Одежда! Ну, конечно же!
Катина темная длинная шуба и легкомысленные европейские ботиночки были на месте. Значит, никуда она не ушла. Значит, она здесь, в тишине и глубине дома. Значит, просто не слышит.
Или лежит на ковре, смятой щекой на кисельной розе, с крохотной ровной черной дыркой в виске.
Снайпер?.. Где он? Поджидает Инну или ушел, отложив работу на завтра?
Нет. Она не станет бояться. Она не даст страху загнать себя в угол. Она гораздо сильнее, чем думает ее противник, уже все за нее решивший!.. – Катя!
Кажется, на втором этаже был свет, то ли в спальне, то ли в ванной, и Инна двинулась к лестнице, зажигая лампы везде, где только можно.
Примерно с середины лестницы она услышала отдаленный ровный шум воды в трубах и некоторое время стояла, прислушиваясь. Больше ни шороха, ни звука. В спальне свет не горел. – Катя!
Инна на цыпочках перешла площадку, открыла дверь в темную спальню. Длинный и узкий желтый луч лег на пол, пересек кисельную розу и другой длинный и тонкий луч, шедший из двери в ванную. Шум воды стал слышнее.
В спальне никого не было, и все же она долго не могла решиться преодолеть эти несколько шагов до двери в ванную. Балкон с видом на зиму, на Енисей, застывший твердыми ледяными языками, на крошечный участок с беседкой внизу – весной и летом там жарили шашлыки – был совершенно открыт, и Инна знала, что поймать ее движение, когда она побежит через всю комнату к ванной, ничего не стоит.
Стекло тихо ахнет, осыплется холодными и острыми кусками, и ветер пойдет гулять по спальне, как метлой выметая из нее тепло, и к утру под подоконником наметет небольшой сугроб – только Инна ничего этого не увидит, потому что люди с дыркой в виске уже больше ничего не видят и не слышат. По крайней мере, на этом свете.
И все-таки она решилась. И пошла, а потом побежала, и оказалось, что это очень быстро, всего несколько шагов – добежать до ванной, и Инна ввалилась в тепло, в яркий свет и влажный запах шампуня и чужих духов.
Катя лежала по шею в мыльной пене.
Вид у нее был распаренный и очень живой. Просто на редкость живой.
– Катя, черт вас побери!
Губернаторская дочь подскочила, выплеснув на пол изрядный ком пены.
– Катя, почему вы не отзываетесь?!..
Вопрос был глуп. Она не слышала Инниных призывов, потому и не отвечала.
– Вода шумит, – сказала Катя. – Я не ждала вас так рано. Я была уверена, что успею.
Этот светский тон из середины пенных развалов, это легкое удивление, поворот головы развеселили Инну.
– Я вас потеряла, Катя. Не могла найти.
Катя вытерла мокрую щеку, сделав ее еще более мокрой.
– Я приготовила ужин. Думала, что дождусь вас, мы поужинаем и я пойду. Я и так целый день прячусь, а мама… опять осталась одна.
– Еще Глеб должен приехать, – сообщила Инна. – Я пойду вниз, а вы не торопитесь. Хотите, я дам вам джинсы и свитер?
– Что вы, Инна!.. – ужаснулась Катя. – Разве на меня налезут ваши джинсы?!
– Я не предлагаю вам свои. У меня есть джинсы бывшего мужа. Они совершенно чистые и новые. Он, по-моему, ни разу их не надевал, но Аделаида Петровна все равно постирала. И свитер есть. Английский кашемир.
Неизвестно, зачем это было добавлено, наверняка Кате наплевать на то, из какого он кашемира и из кашемира ли вообще, но Инне вдруг так жалко стало давать ей этот свитер, купленный для мужа в уютном маленьком магазинчике, где на полу лежал коричневый ковер и стояла белоснежная смешная овечка! Она так старательно его выбирала, так радовалась, так серьезно соображала, какой цвет больше пойдет к его глазам, а теперь этот свитер наденет губернаторская дочь – никто, чужой человек.
Оттого, что ей жалко стало свитер – а еще больше себя! – она решительно распахнула дверь в «гардеробную», вытащила джинсы и большой хрустящий бумажный пакет со славной овечьей мордой в овале, перевязанный суровой ниткой и запечатанный сургучом. В суровой нитке с сургучом было нечто очень английское, консервативное, незыблемое. Пакет был еще заклеен – она так и не успела подарить этот трижды проклятый свитер до того, как муж сказал ей про «новую счастливую» и про то, что она «растоптала большое светлое чувство», зато теперь он наконец-то освободится и начнет все заново! Инна решительно развязала нитку, подковырнула сургучную блямбу, раскрыла хрустящие покровы и вытряхнула свитер на постель. Он выскользнул и улегся мягкой бежевой горкой.
Чувствуя, что еще секунда – и она заревет во весь голос, с подвываниями и всхлипами, Инна взяла обеими руками джинсы и драгоценный свитер и, не глядя, кинула их на крышку корзины, что стояла прямо за дверью ванной.
– Катя, это вам. Одевайтесь и приходите.
И не стала слушать, что там Катя с благодарностью запищала ей вслед.
На середине лестницы слеза все-таки капнула. Инна вытерла ее кулаком.
– Джина, Тоник, ребята, давайте ужинать! Ребята подтянулись очень быстро. Джина слева, Тоник справа, они моментально атаковали Иннины ноги – старательно терлись и мурлыкали. Это означало, что они рады, что она пришла домой, и еще больше рады тому, что сейчас будет ужин. Они знали совершенно точно, что утром Аделаида принесла еще целую кастрюльку рыбы.
Инна выложила рыбу в миски.
– Только потом умоетесь как следует, – рассеянно сказала она. – Я не хочу, чтобы от моих подушек несло рыбой.
Джина дернула спиной – Инна обвинила ее облыжно. Она всегда умывалась очень старательно, подолгу, так что ухо выворачивалось наизнанку от ее усердия и чистоплотности. Тоник мылся кое-как: раз-два – и готово дело.
– А вот не ходил бы Аделаидин муж на рыбалку? Как бы вы жили?
«А пришлось бы тебе ходить, – отозвалась Джина, перестала деликатно уписывать свою порцию и посмотрела на Инну лукаво. – А что? Мы бы с тобой рыбачили. Ты сидела бы в тулупе и валенках на Енисее, подкреплялась сальцем, луковицей и самогонкой из плоской фляги, а мы ждали бы улов и приговаривали: ловись, рыбка, большая и маленькая!..»
От представленной картины Инна неожиданно захохотала и перепугала Катю, которая мыкалась в дверях.
В светлых джинсах и «английском кашемире» она казалась неожиданно высокой и очень молодой. Темные волосы колечками завивались на макушке и шее, и щеки стали розовыми от горячей воды. «Петербургская бледность» осталась только на лбу.
– Сколько вам лет, Катя?
– Тридцать три. А что?
Инна удивилась. Она была уверена, что губернаторская дочь значительно моложе.
– А кем вы работаете в своем Питере?
– Я… я в рекламном агентстве работаю. Придумываю слова и картинки, для того чтобы лучше продавались зубные щетки или колбаса.
Инне показалось, что Кате стыдно, что она занимается такой ерундовой работой.
– Я приготовила ужин, Инна Васильевна. Не знаю, можно ли было все это брать, но я…
– Брать можно все.
– Я сделала цыпленка табака и салат. Салат в холодильнике. Цыпленок в плите.
Инна удивилась. Катя Мухина не производила впечатления приспособленного к жизни человека.
