Антон Грановский - Сон с четверга на пятницу
Прошло еще несколько секунд, прежде чем Настя осознала, что вернулась в жуткий мир, лишивший ее мужа и сына.
— Нет! — крикнула она тогда и попыталась встать с кушетки. — Нет, не хочу!
Гуськов положил ей руку на грудь и надавил, заставляя Настю снова лечь.
— Все в порядке, — сказал он доброжелательным голосом. — Вы спали, а теперь проснулись.
Настя заплакала.
— Ну-ну-ну… — Гуськов улыбнулся и погладил Настю ладонью по щеке. — Все будет хорошо. Сейчас мы немного поговорим, а потом я отведу вас в палату.
— Не хочу в палату… — со слезами в голосе произнесла Настя. — Не хочу в палату.
Она заплакала пуще прежнего, и в слезах ее было столько горя и отчаяния, что, казалось, в лице Гуськова на мгновение что-то дрогнуло.
Настя видела его лицо как в тумане. Она чувствовала горячие слезы, льющиеся по ее щекам, слышала свой голос, но на всем этом был налет нереальности, кошмарного полусна, однако сознание быстро возвращалось к ней, и мир, в котором Алексей был жив, быстро отдалялся, уплывал, словно чья-то невидимая рука стирала его из памяти Насти.
— Нет! — крикнула она в отчаянии. — На надо!
Гуськов присел на край кушетки и наклонился к ней.
— Ну-ну-ну… — снова ласково проговорил он. — Все хорошо.
На верхней губе Гуськова поблескивали крошечные капельки пота. А когда он улыбнулся, Настя увидела на его зубах желтоватый табачный налет, а ее ноздри уловили запах пота и дорогого лосьона после бритья.
Настя хотела поднять руку и оттолкнуть его, но рука не подчинилась.
— Что?.. — хрипло произнесла она. — Что происходит?
— Я пристегнул ваши руки к бортикам кушетки, — все с той же сочувственной улыбкой сказал Гуськов. — Это для вашей же безопасности.
— Вы… — Настя сглотнула слюну. — Вы не имеете права меня тут держать.
Гуськов взял в руку ее пальцы, поиграл ими задумчиво, а потом вдруг сжал. Настя вскрикнула.
— Вам придется рассказать мне все, что вы знаете, — с улыбкой сказал Гуськов. — Иначе я сделаю вам еще больнее. Намного больнее.
Продолжая сжимать ее пальцы левой рукой, начальник охраны положил правую руку ей на бедро.
— Я не злодей, — проговорил Гуськов, глядя ей в глаза. — Я просто делаю свою работу.
Рука его скользнула выше, под полу ее халата. На секунду рука замерла, а затем передвинулась еще выше. Настя застонала. Лицо Гуськова слегка порозовело, глаза заблестели неприятным сухим блеском. Его пальцы сдвинулись под халатом у Насти и через секунду грубо и бесцеремонно проникли ей в лоно.
— Нет… — простонала Настя. — Пожалуйста, не надо.
Гуськов вынул руку из ее промежности и поднес ее к своему лицу. Ноздри его слегка дрогнули, а в глазах застыло выражение блаженства.
Он снова посмотрел на Настю и вдруг уловил в ее взгляде не страх или отчаяние, а презрение и брезгливость. Словно она смотрела не на своего мучителя, от которого зависело само ее существование, а на грязного пьяницу, который клянчил у нее сто рублей на опохмел.
Гуськов чувствовал, что в недрах этого хрупкого женского тела прячется стержень, который ему не согнуть и не сломать, как бы он ни кричал и ни размахивал кулаками. Прежде, в ту пору, когда Гуськов работал в тюрьме, ему уже приходилось видеть такой взгляд. И он не сулил ничего хорошего.
Пожалуй, тут помогло бы какое-нибудь особое средство, какой-нибудь медицинский препарат, что-нибудь такое, что вызывает сильную боль или заставляет человека говорить правду помимо его воли.
Гуськов покосился на доктора. Тот лежал на полу без сознания и был совершенно бесполезен.
«Все всегда приходится делать самому», — сокрушенно подумал начальник охраны. Он посмотрел на Семенова. Тот сидел на своем стуле с отрешенным видом, но и в этой отрешенности Гуськов разглядел что-то подозрительное. Даже не разглядел, а почуял, как главари банд, повадками напоминающие хищных умных зверей, чуют возможное предательство.
— Слышь, Семенов, — окликнул Гуськов своего помощника. — Пойдем-ка перетрем!
Он поднялся с кушетки, глянул на Настю и сказал:
— Лежите молча, Анастасия Сергеевна, иначе быть беде.
Семенов уже поджидал его у двери. Гуськов легкой пружинистой походкой двинулся к нему. Оба вышли в коридор. Начальник охраны достал пачку сигарет, протянул Семенову:
— Угощайся.
— Здесь же нельзя, — пробасил охранник.
Гуськов усмехнулся.
— Ох, Ваня, мы с тобой уже столько всего натворили, что от одной сигаретки хуже не станет. К тому же никто не увидит. Пациенты дрыхнут по палатам, доктора ты отправил в глубокий нокаут. Бери, не стремайся!
Семенов не стал возражать. Они закурили.
— Ну? — проговорил Гуськов, исподволь разглядывая охранника.
— Чего? — не понял тот.
— Что ты хочешь мне сказать, Ваня? Я ведь по глазам видел, что хочешь.
Тот пожал мощными плечами:
— Да ничего.
— Да не менжуйся ты, Ваня, будь мужиком. Хочешь что-то сказать — говори. Я же свой, я пойму. И орать не буду, обещаю.
Семенов сдвинул брови.
— Знаете, шеф, — неуверенно произнес он, — не мне вам указывать, но слишком уж вы цацкаетесь с этой шмарой.
— Шмарой? Ты про кого?
— Да про эту Новицкую. Все «вы» да «вы». Как по мне, так надо стянуть с нее штаны и…
— Тише, Ваня, — прервал его Гуськов. — Тише. Ты ведь о женщине говоришь.
Семенов внимательно посмотрел на босса, пытаясь понять, иронизирует тот или нет. Решил, что иронизирует, и снова расслабился.
— Будь моя воля, я бы ей вставлял каждое утро, — сообщил он начальнику. — Давал бы ей заряд бодрости на весь день.
Начальник охраны улыбнулся, но в его улыбке появилось нечто такое, что делало ее похожей на оскал и чего Семенов по ограниченности своей не заметил.
— Ох, Ваня, умеешь же ты веселить! Значит, вставил бы ей? — задорно уточнил Гуськов.
— Вставил бы, товарищ майор! По самые гланды! Так, чтобы заверещала, как полицейская сирена!
— Как сирена! — засмеялся Гуськов.
— Так точно!
Гуськов зашелся смехом. Семенов тоже. Пару секунд оба хохотали, причем Гуськов так сочно и смачно, что у него из глаз выступили слезы. А потом, внезапно оборвав смех, словно сухую палку переломив, Гуськов резко ударил помощника кулаком в живот. Тот ойкнул и согнулся пополам. Вторым ударом Гуськов сбил его с ног, а потом изо всех сил пнул ботинком по ребрам.
— За что, шеф? — прохрипел Семенов, лежа на полу.
— Я бы тебе объяснил, но ты все равно не поймешь.
Семенов пошевелился на полу и скривился от боли.
— Шеф… — снова хрипло и обиженно заговорил он, — неужто это из-за той маленькой сучки…
Гуськов, бледный от ярости, холодно улыбнулся.
— Вот видишь, — укоризненно сказал он, — ты до сих пор ничего не понял, Ваня. Ну, нельзя же быть таким непонятливым.
И он снова ударил охранника ботинком по ребрам.
— Шеф… не надо… — заскулил тот. — Товарищ майор…
— Я тебе не майор, — произнес Гуськов. — И здесь не тюрьма. Это больница, и здесь лежат пациенты. Имей, мать твою, уважение!
Он снова хотел ударить Семенова ботинком, и тот испуганно сжался на полу, но в эту секунду громкий женский голос окликнул:
— Что здесь происходит?
Гуськов повернулся на голос. В нескольких шагах от себя, в неверном и тусклом дежурном освещении коридора он увидел полную молодую женщину с коротко стриженными волосами.
— Я спрашиваю, что здесь происходит? — повторила она свой вопрос резким голосом.
— Вы кто? — изумленно спросил Гуськов.
— Я знакомая доктора Макарского. Светлана Ткачева.
Семенов молча поднялся на ноги, но Гуськов уже не обращал на него внимания.
— Что вы тут делаете? — спросил он у женщины.
— Приехала узнать о своей подруге. Она весь день не брала трубку. И Макарский не брал. Так вы ответите мне, что здесь проис…
— Как вы прошли через вахту?
Гуськов уже овладел собой, и в голосе его появилась скрытая угроза. Светлана невольно отступила на шаг.
— Я спонсор и учредитель этой клиники и могу приходить сюда, когда хочу. У меня универсальный электронный ключ.
— Вот оно что. — Гуськов радушно улыбнулся. — А я — начальник охраны этого учреждения. Вот! — Он кивнул на Семенова. — Поймал своего помощника на воровстве лекарств, ну, и разобрался с ним по-своему. Мне стыдно, что вы это видели, но у мужчин свои методы.
Пару секунд оба разглядывали друг друга, затем Светлана открыла рот, чтобы продолжить разговор, но не успела — из-за двери донесся громкий стон. Светлана вздрогнула и устремила взгляд на дверь. И тут послышался хриплый вскрик:
— Помогите!
— Шеф, — глухо сказал Семенов, — ее нельзя отпускать. Она вызовет полицию.
— Дурак! — рявкнул на него Гуськов. — Идиот!
