Анна Малышева - Алтарь Тристана
– Точнее, я их сопровождаю, – доверительно сообщила она Стасу. – Две Жанны Маммен, один Август Маке, и …
– Дивная компания! – заметил скульптор.
Он залпом выпил вторую стопку водки и брезгливо покосился на стоявший рядом томатный сок, взятый в качестве закуски. Стас еще не был пьян, но взгляд его уже изменился. Александра, обычно не терпевшая, чтобы в ее присутствии злоупотребляли алкоголем, на этот раз даже не собиралась его останавливать. Скульптор, во что бы то ни стало пожелавший проводить ее в аэропорт, представлялся ей чем-то вроде символа оставляемой в Москве опостылевшей действительности. «Пусть напьется и закатит скандал, если ему угодно… – думала она, наблюдая за тем, как Стас масленым взглядом провожает садившихся за угловой столик девушек. – Я буду уже далеко… И высоко. Ах, как хорошо бывает оторваться от земли!»
Она вновь взглянула на часы:
– Если бы ты знал, как мне не терпится улететь… Можешь ехать, кстати! Я справлюсь сама.
Но Стас упорствовал. Он непременно желал проводить соседку, так, что та даже предположила, не кроется ли за такой неслыханной заботой некий подтекст.
– Ты, может, хочешь убедиться, что я улетела, чтобы обчистить мою мастерскую? – поинтересовалась она. – Или устроить там притон?
– Притон у меня у самого есть, а красть у тебя нечего. – Стас все же пригубил сок, страдальчески морща кустистые брови. – Слушай, я тоже в ближайшее время завяжу и уеду в какой-нибудь Париж. Даже Игнат смог! А ведь был совсем на дне! Я просто хочу тебя проводить, а то ты последнее время бродила на себя непохожая, вроде боялась чего-то… И все время ввязываешься в такие истории, что, того гляди, тебя за них убьют! По крайней мере, когда взлетишь, я буду за тебя спокоен!
– На этот раз мне никто не угрожал, – задумчиво проговорила женщина. – Хотя дел я натворила, сама того не желая.
Стас поднялся из-за столика и направился к бару, чтобы сделать очередной заказ. Александра, отпивая кофе, вновь возвращалась мыслями к событиям последних дней, о которых хотела бы забыть, но постоянно помнила. И когда скульптор, вернувшись, спросил ее, не скрывает ли она чего-нибудь скверного – такое у нее лицо, то Александра, встрепенувшись, ответила:
– Нет… Просто я виновата перед двумя людьми, но как извиниться и можно ли за это вообще извиниться – не представляю… Ирина отключила свой телефон, а как найти Ивана, я никогда и не знала. И самое тяжелое, что моя вина есть и перед умершим человеком… Так что, остается только каяться.
– Мать, перестань! – Стас, бывший уже в курсе основных деталей истории, сделал отрицательный жест. – Ты же хотела спасти старика от мошенников. Стало быть, намерения у тебя были самые благие!
– Ну да, – уныло ответила Александра. – Сам знаешь, куда они ведут, намерения эти… Мошеннический-то план я разгадала… Но лишь частично, не полностью, вот что мне помешало понять его! Ну почему я сразу не сообразила взять вторую справку! Ведь речь шла о наследстве, и я должна была учитывать всех наследников! Как я могла свалять такого дурака!
Скульптор протянул руку:
– А покажи! Справка у тебя? Никогда не видел, как такие бумажки выглядят…
Александра раскрыла сумку, висевшую на спинке стула, и протянула сложенную бумажку. Пока Стас читал, она нашла и присоединила к ней вторую справку:
– Вот, полюбуйся. Когда я это прочитала, мне открылась вся картина… До этого я расчистила от лжи и недомолвок лишь половину и думала, что вижу все! Но главное оставалось скрытым, и я страшно ошиблась…
Даже сейчас она ощутила на своих плечах стылый воздух церкви, как в тот день, когда получила вторую справку.
…Народу не было вовсе, лишь за синтезатором, у ног статуи Святого Антония Падуанского, сидела женщина в наброшенном на плечи пальто и, подбирая мелодию, вполголоса разучивала гимн. Стоя в ризнице возле конторки, Александра следила за перелистываемыми страницами большой приходской книги. Отчего-то ее томила мучительная жажда – она то и дело украдкой облизывала вдруг пересохшие губы.
– Вот, – словно издалека донесся приглушенный голос настоятеля.
В тот день он оказался в церкви, и Александра даже не удивилась этой удаче, без которой она не получила бы справки. Для художницы наступил один из тех моментов, когда она, ведомая интуицией, шла напролом и обстоятельства складывались в ее пользу.
– Кажется, это. Нина Брониславовна Ткачук.
– Да… – чуть слышно вымолвила Александра.
– Родилась 19 апреля 1963 года… Крещена 20 июня того же года… Это все?
Остановившись, священник вопрошающе смотрел на женщину. Александра сглотнула слюну. «А лгала, что не имеет никакого отношения к этой церкви! Ее тут крестили!»
– Нет, нужно узнать еще кое-что… О другом человеке. – Она подняла на священника взгляд и не отвела его. – Правда, у меня мало сведений… Только год рождения и имя…
…Стас протянул ей выписку обратно:
– И что ты этим доказала?
– Главное! Что Ирина – дочь Нины! – Художница бережно сложила обе справки и вновь спрятала их. – Настоятель перерыл для меня все приходские записи о крещении за восемьдесят пятый год. К счастью, я вспомнила, как при нашей первой встрече Ирина мельком упомянула свой возраст, в том контексте, что рано-де карьеру бросила! Проверил всех родившихся тогда Ирин… И нашел среди них ту, чьей матерью была записана Нина Брониславовна Ткачук! Я едва на ногах устояла, когда услышала это! Хотя предполагала, что права в своих догадках. Так терзать друг друга могут только самые близкие люди!
– А что эти бабы задумали? Зачем морочили голову старику и скрывали, что они мать и дочь? – недоумевал Стас. – И как он вообще не знал, что Ирина его племянница?!
– Вероятно, он интересовался ею так же мало, как самой Ниной. Та жила на окраине и до самого последнего времени не общалась с Гдынским. Может быть, вовсе не знал, что у Нины есть дочь, а может, не соотнес этот факт с появлением в квартире «жены Ивана», тем более у Ирины другая фамилия, Митрохина – очевидно, отцовская. Но суть аферы мне стала полностью понятна! Разыграно нагло, как по нотам. Законный наследник самоустраняется со сцены, уехав работать за границу. Поскольку он, в силу разных неприятных обстоятельств, не может приехать к отцу, начинается трагифарс. Является его мнимая жена. Она наводит свои порядки, выбрасывает мнимую соперницу из дома, всячески напоказ (и явно переигрывая!) с нею враждует, препятствует общению отца и сына. Нина подыгрывает ей, наводя Гдынского на самые худшие опасения. Старика загоняют в угол: в конце концов, он должен будет выбрать, кому из них все отписать. Не то Ирине, которой не доверяет, – чтобы все досталось сыну, не то Нине, которую терпеть не может, – чтобы имущество осталось в семье. Каждая вроде бы тянула одеяло на себя, а, по сути, результат был бы одинаковым. В любом случае все доставалось им… Кого бы он ни выбрал! Обе хуже, что называется.
– Ну, так оно и вышло! – усмехнулся Стас, с интересом выслушавший историю. – Одна из них все и получила, теперь поделится с дочкой. Разве можно было чему-то помешать? И в чем тебе раскаиваться?
Александра с досадой взглянула на него поверх чашки, поднесенной к губам:
– Досталось, да не той!
– То есть, они все же были не заодно?
– Вначале, безусловно, были! – кивнула женщина. – Разумеется, это целиком план Нины. Она была очень обижена на родителей за то предпочтение, которое они оказывали Марии, старшей сестре, отдав ей квартиру в центре, дачу, а ее саму обделив самым несправедливым образом. Думаю, все эти годы Нина мечтала о реванше. В восемьдесят третьем году Мария родила сына, но ребенок умер, не прожив и месяца. Нина говорит, что помогала сестре ухаживать за мальчиком, когда их привезли из роддома… Не знаю уж, к чему свелась эта помощь, мне страшно представлять некоторые вещи, хотя я давно живу и многое вижу… Если младенец слабый, а мать нездорова, то чужие недобрые руки могут сделать многое, сделав очень мало…
– Ты думаешь, она… – Стас прищелкнул языком, не закончив фразы.
Александра медленно опустила ресницы:
– Я знаю лишь, что мальчик не прожил и месяца. Вскоре после этой трагедии Мария с мужем уехали на Урал – на место работы Гдынского. Там у них в конце того же года родился уже вполне здоровый сын, который впоследствии дожил до тридцати, это уж точно. Но мать была безутешна. Она погрузилась в свое горе, и тогда, будучи в отъезде, и создала свой «алтарь тристана».
– Почему Тристана-то? – поинтересовался Стас. Рассказ завораживал его, как ребенка, у него даже рот приоткрылся, до того он внимательно слушал.
– Думаю, это перевранное «алтаре тристецца», «алтарь печали», – художница пожала плечами. – Ни единого Тристана в этой истории нет, как нет и Изольды. Мария умерла в Москве, в восемьдесят пятом году. В том же году Нина родила дочь. Вероятно, отношения с мужем у нее не сложились, или же мужчина ограничился тем, что дал ребенку свою фамилию. Но ситуация после смерти старшей сестры оставалась в пользу Гдынского. Тот получил все и воспитывал сына в прекрасных условиях. Нина маялась с дочерью в комнате на окраине. Характер у нее отнюдь не кроткий. Она ждала реванша… И пора пришла, когда Иван уехал, а Гдынский тяжело заболел.
