Джон Гоуди - Пелхэм, час двадцать три

— Говорите громче.

— Не могу громче, меня услышат. — Артис начал выговаривать слова отчетливее, разделяя их большими интервалами. — Говорит полицейский Артис Джеймс. Я нахожусь в туннеле. Возле захваченного террористами вагона.

— Очень хорошо, сейчас немного лучше. Продолжайте.

— Только что они застрелили машиниста. Вытолкнули его на пути, а потом застрелили.

— Господи! Когда это случилось?

— Спустя пару минут после первого выстрела.

— Какого первого выстрела? Никто не должен был… Разве кто-то стрелял?

Эти слова так поразили Артиса, что он лишился дара речи. О, Господи, подумал он, не нужно мне было этого делать. О, Господи, неужели это как-то связано с убийством машиниста…

— Продолжайте, Джеймс, — голос в наушнике терял терпение. — Кто-то обстрелял поезд.

— Я уже говорил вам, — вздохнул Артис Джеймс.

Парень, — подумал он, что же ты натворил? Господи, ты это сделал.

— Кто-то выстрелил в сторону поезда.

— Кто, черт возьми, кто это был?

— Не знаю. Выстрел раздался откуда-то сзади меня. Может быть, в кого-нибудь попали. Не могу сказать наверняка. Да, выстрел раздался откуда-то сзади меня.

— Господи, а что с машинистом? Он мертв?

— Не двигается. Это ещё не значит, что он мертв, но он не двигается. Что мне делать?

— Ничего. Ради Бога ничего не делайте.

— Очень хорошо, — кивнул Артис. — Продолжаю ничего не делать.

К тому времени, когда Райдер принес из кабины машиниста аптечку первой помощи, Стивер уже почти успел раздеться. Его плащ и пиджак аккуратно лежали на сидении, а когда Райдер помог ему справиться с жилетом для денег, он снял рубашку, стащив намокший рукав с раненой руки, как кожу. Райдер глянул в разбитое окно аварийного выхода. Машинист упал навзничь чуть ближе к вагону, чем начальник дистанции. Грязные пятна на его комбинезоне показывали, куда угодили пули Стивера.

Райдер присел возле голого до пояса Стивера, смуглая кожа массивного торса была покрыта густыми завитками волос. Входное отверстие — аккуратная круглая дырочка, слегка испачканное кровью. С внутренней стороны руки, где вышла пуля, повреждения были серьезнее. Кровь текла по руке ручейками, терявшимися в поросли предплечья.

— Выглядит чисто, — заметил Райдер. — Больно?

Стивер выгнул шею, чтобы взглянуть на рану.

— Не-а. Я вообще-то не слишком чувствителен к боли.

Райдер порылся в металлической коробке аптечки первой помощи в поисках дезинфекции.

— Я промою, а потом перевяжу. Это, пожалуй, все, что сейчас можно сделать.

Стивер пожал плечами.

— Меня это не очень трогает.

Райдер окунул в раствор квадратный кусочек марли и приложил его к ране, потом счистил запекшуюся кровь. Затем смочил ещё два марлевых тампона и приложил их к входному и выходному отверстию. Стивер придержал тампоны, пока Райдер крепко их прибинтовал. Когда со всем управились, Стивер начал одеваться.

— Немного погодя рука немного онемеет, — предупредил Райдер.

— Никаких проблем, — кивнул Стивер. — Я почти ничего не чувствую.

Когда Стивер полностью оделся, Райдер забрал аптечку и ушел. При виде игры, которую продолжал Уэлкам с девицей в модной шляпке, у него под маской заиграли желваки. Но он не остановился.

В головной части вагона его встретил Лонгмен.

— Что с машинистом? — спросил он.

— Машинист убит, — Райдер вошел в кабину и захлопнул дверь. Его неистово вызывал голос в динамике. Он нажал педаль, включая рацию. — Пелхэм Час Двадцать Три вызывает центр управления. Говорите.

— Ты, подонок, — взорвался Прескот. — Почему вы убили машиниста?

— Вы ранили одного из моих людей. Я предупреждал, что это дорого вам обойдется.

— Кто-то нарушил приказ и выстрелил случайно. Это была ошибка. Если бы вы сначала переговорили со мной, не пришлось бы никого убивать.

— Где деньги? — спросил Райдер.

— Примерно в сотне метров от поезда, гад ты бесчувственный.

— Даю вам три минуты на доставку. Процедура та же, как договаривались. Понятно?

— Ты — подонок и дерьмо. Мне бы очень хотелось как-нибудь с тобой встретиться. В самом деле, очень хочется.

— Три минуты, — повторил Райдер. — Конец связи.

Из темноты раздался голос:

— Эй, парни, вы там, двое.

Мисковский, сжимая в руке пистолет, хрипло спросил:

— В чем дело?

— Я прячусь за колонной и не собираюсь высовываться. Для вас приказ начальника полиции. Вы должны доставить деньги в соответствии с полученными инструкциями.

— А они знают, что мы идем? Я не хочу, чтобы они снова начали стрелять.

— Для вас постелили красный ковер. Почему бы этого не сделать, вы же несете миллион наличными.

Постовой поднял брезентовый мешок.

— Нужно идти, сержант.

— Вам велено пошевеливаться, — произнес голос из темноты.

Мисковский медленно встал на ноги.

— Мне чертовски хочется очутиться подальше от этого места.

— Удачи вам, — произнес голос.

Мисковский зажег свой фонарь и шагнул следом за постовым, который уже зашагал вперед.

— Вступаем в долину смерти, — пошутил тот.

— Не говори так, — содрогнулся Мисковский.

— Мне никогда не отчистить с формы это дерьмо, — пожаловался постовой. — Нужно тут хоть время от времени убирать.

Вдоль бровки тротуара на тележке, покрытой остатками восточного ковра, катил человеческий торс. Ноги у бедняги были отрезаны по бедра. Широкоплечий, с крупным морщинистым лицом и длинными черными курчавыми волосами, он прочно сидел на своей тележке и без всяких видимых усилий двигался вперед, отталкиваясь от асфальта костяшками пальцев. Инвалид ничего не просил, но на его груди висела большая оловянная кружка. Полицейские растерянно смотрели, как он катит вдоль бровки. Из толпы в кружку дождем сыпались монеты.

— Господи, ни за что не поверил бы, если бы не видел собственными глазами, — сказал соседу высокий мужчина с акцентом уроженца Среднего Запада и полез в карман за пригоршней монет.

Сосед одарил его понимающей, слегка сочувственной улыбкой.

— Типичный жулик.

— Жулик? Но ведь невозможно так прикинуться…

— Вы не местный, верно? Если бы вы знали этот город, как знаю я… Не знаю точно, как он это делает, но поверьте моим словам, это — обман. Так что поберегите ваши денежки, приятель.

В силу какого-то магического процесса разочарования и воодушевления размер толпы оставался практически неизменным. Одни уходили, но их место тотчас же занимали другие, так что форма этого гигантского организма почти не менялась. Когда солнце скрылось за домами, сразу похолодало и подул ветер. Лица зевак покраснели, они стали пританцовывать на месте, но лишь немногих это обескуражило.

Каким-то необъяснимым образом толпа узнала о гибели машиниста раньше карауливших её полицейских. Это послужило сигналом всеобщего осуждения полицейских, мэра, транспортной компании, губернатора, профсоюзов железнодорожников, всяческих меньшинств и, прежде всего, самого города этого огромного чудовища, которое они ненавидели и с удовольствием развелись бы с ним, если бы, как бывает в старом, пережившем многие шторма, но прочном браке, не нуждались друг в друге, чтобы выжить.

Полицейские отреагировали на смерть машиниста, начав срывать свою злость на толпе. Добродушное настроение сразу исчезло, они помрачнели, лица их окаменели. Когда приходилось ликвидировать затор или проложить в толпе проход, они рычали и проталкивались через человеческие волны с удвоенной силой и грубостью. Отдельные люди в толпе отвечали словесно, приводя не слишком уместные высказывания о коррупции в полиции, напоминая, что зарплату они получают за счет налогоплательщиков и что именно она позволяет им жить в зеленых пригородах. Те из задних рядов, кто чувствовал себя в относительной безопасности, отважились даже на столь оскорбительные эпитеты, как «Свиньи!».

Но по большому счету ничего не изменилось. Гораздо большая, чем её отдельные части, стоя́щая выше провокаций, не забывающая о цели, ради которой она здесь собралась, толпа сохраняла свой прежний характер.

Глава 16

Том Берри видел, как главарь распахнул настежь заднюю дверь, а потом уселся рядом с плотным мужчиной на отдельное сидение. Оба нацелили автоматы в раскрытую дверь. Потом Берри заметил мелькающий свет на путях и понял, что это значит. Город решил заплатить. Миллион долларов наличными на стол.

Он лениво размышлял, почему террористы назвали именно миллион. Неужели их аппетиты ограничивались этой магической цифрой? Или — тут он вспомнил замечание старика — они цинично и расчетливо прикинули, что жизни их заложников больше шестидесяти тысяч каждая не стоят?