Донна Леон - Мера отчаяния
— Стало быть, у вас с ним не было никаких контактов помимо тех, случайных, о которых вы упомянули.
— Не было, — подтвердил Буонавентура. — Я же объяснил: он был всего лишь водителем.
— Вы никогда не передавали ему деньги? — спросил Брунетти в надежде, что отпечатки пальцев Буонавентуры обнаружат на купюрах из портмоне Палмьери.
— Нет, конечно.
— Значит, вы встречались и разговаривали с ним только на фабрике?
— Я уже все сказал по этому поводу. — Буонавентура даже не пытался скрыть своего раздражения.
Тогда Брунетти обратился к Кандиани:
— Думаю, это все, что я хотел выяснить у вашего клиента на данный момент.
Заявление комиссара явно удивило обоих, но Кандиани отреагировал на него первым: вскочил на ноги и закрыл блокнот.
— Значит, мы можем идти? — спросил он и потянулся за своим портфелем.
«Гуччи», — заметил про себя Брунетти.
— Полагаю, нет.
— Прошу прощения? — произнес Кандиани, вкладывая в эти слова удивление, хорошо отработанное за несколько десятилетий выступлений в суде. — Это почему же?
— Вероятно, полиция Кастельфранко выдвинет против синьора Буонавентуры ряд обвинений.
— Например? — поинтересовался Кандиани.
— Попытка скрыться от правосудия, чинить препятствия в полицейском расследовании, причинение смерти в результате дорожно-транспортного происшествия — вот лишь некоторые из них.
— Я не был за рулем, — возразил Буонавентура, в голосе его звучало негодование.
Кандиани убрал блокнот в портфель, щелкнул застежкой и встал.
— Мне бы хотелось удостовериться в том, что полиция Кастельфранко действительно выдвинет обвинения, комиссар. — После чего, чтобы сгладить оттенок недоверия, слышавшийся в его словах, пояснил: — Разумеется, это лишь чистая формальность.
— Разумеется, — повторил Брунетти и тоже встал.
Подойдя к двери, он постучал в стекло, вызывая дежурившего снаружи офицера. Буонавентура остался в комнате, а комиссар с адвокатом отправились к Бонино, и тот подтвердил слова Брунетти о том, что полиция Кастельфранко намерена предъявить Буонавентуре ряд серьезных обвинений.
Офицер проводил Кандиани обратно в кабинет, чтобы тот мог сообщить эту информацию своему клиенту и попрощаться с ним, а комиссар остался с Бонино.
— Вы все записали? — спросил Брунетти.
Бонино кивнул:
— У нас новое звукозаписывающее оборудование. Оно фиксирует даже шепот и громкое дыхание. Так что мы все записали.
— А то, что происходило в комнате до моего прихода?
— Нет. Мы имеем право включать запись только тогда, когда в помещении находится полицейский. Переговоры между адвокатом и его клиентом не должны фиксироваться.
— В самом деле? — удивился Брунетти.
— В самом деле, — эхом повторил Бонино. — В прошлом году мы проиграли дело, потому что защита смогла доказать, что мы подслушали то, что подозреваемый говорил своему адвокату. Поэтому квесторе распорядился, чтобы впредь ничего подобного не было. Аппаратуру включают только тогда, когда в комнате появляется полицейский.
Брунетти кивнул, потом спросил:
— Когда уйдет адвокат, вы сможете снять отпечатки пальцев Буонавентуры?
— Чтобы проверить деньги?
Брунетти кивнул.
— Мы уже это сделали. — Бонино едва заметно улыбнулся. — Неофициально. Сегодня утром он попросил стакан минеральной воды, и мы получили три отчетливых отпечатка.
— И? — с надеждой произнес Брунетти.
— В лаборатории говорят, что они совпадают. Два из них точно обнаружены на купюрах из портмоне Палмьери.
— Я проверю в банке, — сказал Брунетти. — Купюры в пятьсот тысяч лир еще новые. Большинство людей даже не берет их: слишком сложно разменять. Не знаю, записывают ли они номера, но если записывают…
— Помните: у него есть Кандиани, — предостерег Бонино.
— Вы его знаете?
— В Венето его знают все.
— Зато у нас есть телефонные звонки Буонавентуры человеку, факт знакомства с которым он отрицает, и отпечатки, — заметил Брунетти.
— А у него есть Кандиани, — упрямо повторил Бонино.
27
Пророчество Бонино оказалось удивительно верным. В венецианском банке сохранились записи номеров пятисоттысячных банкнот, выданных в тот день, когда Буонавентура снял со счета пятнадцать миллионов наличными, и номера купюр, найденных в кошельке Палмьери, оказались в их числе. Всяческие сомнения в том, что это те самые купюры, отпадали, так как на них были обнаружены отпечатки пальцев Буонавентуры.
Но Кандиани от лица своего клиента стал утверждать, будто в этом нет ничего странного. Буонавентура якобы снял деньги, чтобы отдать долг зятю, Паоло Митри, он решил расплатиться наличными и вручил деньги Митри, после того как получил их в банке в день убийства. Фрагменты кожи Палмьери под ногтями Митри тоже можно легко объяснить: Палмьери обокрал Митри, заранее приготовив записку, чтобы отвести от себя подозрения. Потом он убил Митри — то ли случайно, то ли преднамеренно — во время ограбления.
Что до телефонных звонков, Кандиани быстро разделался с этим обвинением, указав на то обстоятельство, что в «Интерфаре» централизованная телефонная система, так что все звонки, с какого бы аппарата они ни были сделаны, определяются как совершенные с центрального номера. Следовательно, кто угодно на фабрике мог звонить на сотовый Палмьери, а сам он, вероятно, звонил туда всего лишь для того, чтобы отчитаться об очередной доставке.
Когда Буонавентуру спросили о звонке из квартиры Митри в вечер убийства, он вспомнил, что шурин якобы связался с ним, чтобы пригласить их с женой на ужин на следующей неделе. Когда ему сообщили о длительности разговора — всего пятнадцать секунд, он заявил, будто Митри внезапно оборвал беседу под предлогом звонка в дверь. Он предположил, что это мог оказаться убийца, и тут прямо весь затрясся от ужаса.
У каждого из подозреваемых было достаточно времени, чтобы сочинить историю, объясняющую их бегство с фабрики «Интерфар». Санди сказал, что он воспринял внезапное предупреждение Буонавентуры о приходе полиции как приказ к отступлению, и добавил: шеф первым устремился к грузовику. Буонавентура же настаивал на том, что Санди, угрожая ему пистолетом, заставил его залезть в кабину. Мужчина, говоривший с Санди на фабрике возле фургонов, заявил, что ничего не видел.
С обвинениями, касавшимися поставок медикаментов, дело обстояло серьезнее, и Кандиани не сумел отвести их с такой же легкостью. Санди еще раз дал показания, на сей раз даже более подробные, и назвал имена и адреса персонала, по ночам фасовавшего и упаковывавшего поддельные лекарства. Рабочим платили наличными, так что банковских записей об их зарплате не существовало, но Санди предоставил в распоряжение полиции ведомости с их фамилиями и подписями. Он также сообщил подробный список поставок, осуществлявшихся в последнее время: даты, товар, пункты назначения.
В дело вмешалось Министерство здравоохранения. Фабрику «Интерфар» закрыли, территорию опечатали, а инспекторы тем временем открывали и изучали содержимое ящиков, пузырьков и тюбиков. Все лекарства, обнаруженные в центральном помещении фабрики, в точности соответствовали надписям на ярлыках, но на складе нашли готовые к отправке коробки, в которых хранились упаковки веществ, не имевших, как выяснилось в ходе анализа, никакой медицинской ценности. В трех из них лежали пластиковые бутылочки с этикетками, которые утверждали, что в них находится сироп от кашля. Протестировав его состав, комиссия выяснила, что жидкость представляла собой смесь сахара, воды и антифриза — сочетание, способное в иных случаях убить того, кто его примет.
В других ящиках содержались сотни коробок с лекарствами, срок годности которых давным-давно истек, а также пачки марли и материала для наложения швов, буквально рассыпавшихся в руках — так долго они провалялись без употребления где-то на складе. Санди выдал полиции накладные и счета-фактуры на этот товар, предназначенный к отправке в страны, где свирепствовали голод, войны и болезни, а также прейскурант, содержащий цены, по каким его продавали международным гуманитарным организациям, желающим раздать эти препараты страждущим беднякам.
Брунетти был отстранен от непосредственного участия в расследовании прямым приказом Патты, в свою очередь подчинившегося распоряжению Министерства здравоохранения, и следил за ходом дела по газетным публикациям. Буонавентура признал свою причастность к продаже поддельных медикаментов, но продолжал настаивать на том, что идея этого бизнеса и основная роль в нем принадлежали Митри. После покупки «Интерфара» ему пришлось нанять большую часть прежнего персонала фабрики, и они, дескать, принесли с собой порчу и гниль, а он не смог их остановить. В ответ на его протесты Митри начал угрожать изъять из дела свой пай и деньги жены, а это, несомненно, вызвало бы финансовый крах Буонавентуры. Последний стал жертвой своей собственной слабости и оказался беспомощным перед лицом превосходящего финансового могущества Митри, и у него не оставалось другого выбора, как только продолжить производство и продажу поддельных лекарств. Сопротивление привело бы его, Буонавентуру, к банкротству.
