Галина Романова - Амур с оптической винтовкой
Ну и где тут живет Семен? Почему не спросил у него, когда пили вместе? Не постеснялся – точно. Просто не счел нужным. Просто считал, что никогда не попросит у него убежища. А вот поди же ты! Сейчас был бы рад увидать даже его пропитую морду.
И Рома осмелился. Перелез через низкую загородку дома номер четыре, дошел до крыльца и громко замолотил в окно. За окном было тихо и темно. Никто не шевелился. И вдруг в лицо ударил резкий свет. Кто-то светил ему фонарем в лицо в щель в плотной занавеске в цветочек.
– Чего надо??? – нарочито грубо заорал какой-то мужик, возможно, чтобы просто прикрыть свой страх.
– Семен мне нужен? В котором доме он живет?
– Через дом отсюда! – чуть тише и чуть веселее ответил мужик, поняв, что его дом обойдут стороной. – Вот алкашня, а! Совсем обнаглела! Ни дня им, ни ночи! Вали отсюда, пока ствол не достал!
Ствола наверняка никакого не было, Рома не напугался угроз. Куда страшнее ему сейчас казалась тишина, сквозь которую прорывались странные шорохи, вздохи, щелчки.
Он снова перелез через загородку. Хозяин следил, провожал его мощным фонарным лучом. Потом свет погас, и Рома снова очутился в темноте. Но нужный дом нашел без проблем.
Нормальный домик, не развалюха. Добротный пятистенок с пластиковыми стеклопакетами, нарядным палисадником, хорошим забором. То ли Семен придуривался, корча из себя алкаша распоследнего. То ли супруга его могла не только с биноклем в засаде сидеть.
Здесь он в окно стучать не стал. На калитке имелась кнопка звонка. Он нажал. Ни звука, ни намека на то, что где-то там, в глубине дома звенит. Он не убирал палец минуты три. И наконец над входной дверью зажегся свет, потом дверь распахнулась, и на крыльце появился Семен. В старых трениках, какой-то кофте, то ли женской, то ли больничной – не поймешь, босой, сморщенный и недовольный.
– Кто там? – слабым голосом окликнул он.
– Это я! – крикнул Рома, по ходу вспоминая, как он теперь зовется. – Саня.
– Какой такой Саня? – Семен почесывался и ежился на крыльце. – Не знаю никакого Сани! Вали отсюда, мил человек.
– Как не знаешь, Семен? Как не знаешь? Мы с тобой на днях пили! В доме Ростовского.
– И чё? – Семен неуверенно оглянулся на закрывшуюся за спиной дверь. – Щас-то я не буду пить. Поздно. Да и баба не позволит. Это… А есть чё?
– Да нету.
Роман с досады закусил губу. Его сюда не пустят. Но он точно знал, что возвращаться не станет. Ему было жутко в пустом доме. Жутко так, как никогда не бывало раньше. Его там убьют, с чего-то втемяшилось ему в голову.
– А чего тогда, раз ничего нету, Санек? – заметно рассердился Семен. – Чего пришел-то?
– Поговорить, – неуверенно топтался возле высокой калитки Рома.
– Чего говорить, раз у тебя ничего нету?! – заорал вдруг Семен и неубедительно топнул босой пяткой. – Кто говорит-то на сушняк?!
И тут дверь за его спиной не открылась, нет, неправильно, она разверзлась! Да с такой силой, что Семена, кажется, сквозняком шатнуло. Он прыгнул со ступенек прямо на сырую землю и съежился.
В дверном проеме, в огромной, как автомобильный чехол, ночной рубахе стояла жена Семена. Руки в бока, волосы по плечам, взгляд свирепый. Рома даже в тусклом свете лампочки над их входной дверью это рассмотрел.
– Вы чего, скоты?! – гавкнула она и шагнула вперед. – Совершенно обнаглели?! Дня вам мало?! Сема – в дом!
Сема странными непослушными движениями, будто шел против ветра, взобрался сначала на ступеньки. Потом протиснулся мимо широкого бока жены и исчез в недрах дома.
– Кто там? Что надо? – снова гавкнула жена Семена и приложила козырьком ладонь ко лбу. – Ни черта не вижу!
– Это я, Саша, – проговорил Роман неуверенно.
А про себя просто взмолился, чтобы эта надежная, как скала, баба впустила его в дом. Он бы согласился уснуть даже на пороге.
– Какой, на хрен, Саша?! Кто такой, откуда? – спросила она грозно и цыкнула на кого-то за своей спиной.
Видимо, Семен разъяснял ей, спрятавшись в сенцах.
– Я в доме Ростовских живу временно, – говорил Рома.
– Зачем?
– Так вышло. Меня там поселили пока.
– Кто? – продолжала допрашивать его женщина.
– Друзья, – неуверенно объяснил он.
– Друзья, говоришь? – Она громко хмыкнула. – А чего же ты от тех друзей по ночам в чужих домах себе пристанища ищешь, а, Саня?
– Не поверите… – Рома вздохнул, задирая голову к непроницаемо черному небу. Глаза вдруг предательски защипало, а горло перехватило. Но закончил: – Мне там страшно.
И она неожиданно двинулась вперед, развевая подолом огромной ночной рубахи, как парусом. Подошла к калитке, щелкнула щеколдой, толкнула ее, схватила Рому за рукав, втащила внутрь.
– Заходи, сынок, коли тебе страшно, – проговорила женщина, подталкивая его в спину к крыльцу. И как рявкнет: – Семка!
– Да, дорогая? – Семен услужливо выгнул спину.
– Постелешь парню в комнате. Белье на верхней полке. Подушка с одеялом знаешь где. Все, ступай, не ежься.
Семен исчез. Женщина завела Романа в дом, впихнула в кухню. Опрятную, вкусно пахнущую чем-то съестным и горячим.
– Щи кислые есть, час назад выключила, только сварились. Будешь? – спросила она, заметив, как забегал кадык на Роминой шее.
– Буду.
– Руки вымой.
Он послушно вымыл руки с мылом над маленькой раковиной, вытерся чистым полотенцем, висело рядом на крючке в виде смешного гусенка. Повернулся, а стол уже странным образом накрыт. В глубокой тарелке дымятся щи с огромным куском постного мяса. Три ломтя мягкого хлеба. Тарелочка с домашним салом, нарезанным тонкими ломтиками, маринованные огурчики в другой тарелке. Неожиданно две стопки и пол-литра чего-то с самодельной пробкой.
– Садись, сынок, поешь.
Женщина, когда успела, надела поверх ночной рубахи байковый халат приятной нежной расцветки в голубой горошек. Села напротив него. Уставилась, скорбно поджав губы.
– Чего вы? – Он смутился, хватая ложку со стола.
– На отца похож, – вдруг проговорила она и неожиданно погладила его по голове.
Он чуть не задохнулся и ложку не выронил. Он же шифровался! Чего она?!
– На какого отца? – Рома принялся громко есть, старательно избегая смотреть на хозяйку.
– На своего! – фыркнула она, со странным хлопком выдернула пробку из бутылки, налила в две стопки. – На Игоря Романыча Ростовского. Ты ведь его копия. И зовут тебя Ромкой, а не Саней никаким. Так ведь?
Он неопределенно пожал плечами, продолжая есть щи. Они были божественными! Густыми, наваристыми, душистыми. Отец такие любил. И заставлял мать варить, а та все ворчала и называла его плебеем за то, что он любит такую простую еду. Вот он от этого ворчания и смывался в ресторан обедать.
– Мать-то поминал? – спросила она и пододвинула к нему наполненную стопку.
– Нет. – Он неожиданно выронил ложку, замер. Горло снова сдавило. – Не вышло. Не с кем было.
– Давай помянем, – предложила она и махнула стопку, как моргнула.
Рома тоже выпил, чуть не задохнулся от крепости, понял, что это самогон и что его сейчас может развезти, и снова принялся есть. Щи, сало, огурчики. Все было невероятно вкусным, домашним. И тепло было в доме, и покойно, у него глаза даже через минуту принялись закрываться сами собой.
А женщина не унималась.
– А теперь давай отца твоего помянем, Игоря. Хорошим мужиком был, – снова разлила она по стопкам.
Из-за двери в комнату выглянул Семен то ли в бабьей, то ли в больничной рубахе, глянул жалобно, проскулил что-то. Видимо, к ним просился. Женщина не позволила, цыкнула, и Семен исчез.
– Отца? – Рома поднял стопку, посмотрел на свет, чистоты напиток был поразительной. – А я даже не знал все эти годы: умер он или сбежал? Мать перед самой смертью сказала, что нет его уже пять лет.
– Нет его, сынок. – И женщина выпила, не поморщившись и не закусив. – Пять лет как нет. Вернее, в августе пять лет будет. Помяни, помяни. Грех это! Человек пять лет в земле сырой лежит, а его только я и поминаю, поди…
– Вы?! А почему вы?! Вы разве знали, что его нет?! Его официально не признали умершим. Пропал без вести. Вот так! Вы-то откуда знали, зачем поминали?
И Рома послушно выпил. Опустошил тарелку, сделал себе бутерброд из краюхи хлеба и сала, начал жадно кусать. Он сто лет так вкусно не ел. Даже мясо от шеф-повара из любимого ресторана его отца таким вкусным не казалось. Проглотил, все сразу же.
– Я-то? – Женщина уставила на него немигающий тоскливый взгляд, вдруг начавший заплывать слезой. – Потому что знала, Рома! Потому что этими вот глазами все видела!
И она ткнула щепотью себе в глаза. Мощные плечи ее вздрогнули.
– Что видели?! – Рома перестал жевать, замер с оттопыренной щекой.
– Видела, как его убивали, сердешного! – громко прошептала она и нервным движением перекрестилась, оборачиваясь на дверь, ведущую в сенцы. – Все видела!
