Фаворит - Дик Фрэнсис

– Ничего подобного! – ответил Сэнди с негодованием. – Это он тебе сказал? Вот врун проклятый! Он сам упал, я видел. Ну, я еще нагоню на него страху. – Рыжие волосы Сэнди торчали щетиной, темные глаза сверкали. – Подожди, брат, я еще не такое придумаю! Спешить некуда. Я ему дам жизни, он еще у меня покрутится, муравьев ему в штаны! Ну да ты не думай, я придумаю что-нибудь безобидное. – И Сэнди принялся хохотать, а потом добавил: – Скажи-ка, раз уж ты такой знаменитый сыщик, а как насчет того, другого дела? Продвинулось хоть сколько-нибудь?

– Да не особенно, – вздохнул я. – Хотя я знаю гораздо больше, чем на прошлой неделе, и надежды не теряю. А ты ничего нового не слышал?

– Ни звука. Не сдаешься, значит?

– Нет, – сказал я.

– Ну что ж, желаю успеха! – заявил Сэнди, ухмыляясь.

Служитель просунул голову в дверь:

– Жокеи, на выход!

Приближалось время первого заезда.

Сэнди надел шлем, вынул вставные зубы – два средних резца верхней челюсти, – завернул их в платок и сунул в карман пиджака на вешалке. Он, как и большинство жокеев, никогда не проводил заезд со вставными зубами, боясь потерять их или проглотить при падении. Он улыбнулся мне беззубой улыбкой, сделал прощальный жест рукой и выскочил под дождь.

Дождь продолжал лить и через час, когда я вышел, чтобы отработать свое на Палиндроме. Пит ждал меня в паддоке. Вода ручьями стекала с полей его шляпы.

– Ну разве не чертов день? – сказал он. – Одно утешение, что мокнуть приходится тебе, а не мне. Я уже наглотался воды, пока скакал. Надеюсь, ты хорошо плаваешь?

– А что? – удивился я.

– А то, что, если ты хороший пловец, ты умеешь держать глаза открытыми под водой.

Я думал, что это одна из его шуток, но Пит был серьезен. Он показал на очки, висевшие у меня на шее:

– Это тебе не понадобится сегодня. Такая грязища из-под копыт, моментально заляпает.

– Тогда я их опущу.

– Сними их совсем. Они только мешают, – посоветовал он.

Я снял очки и, повернув голову, чтобы перекинуть резинку через шлем, увидел человека, идущего по ту сторону ограды паддока. Народу там почти не было из-за дождя, и я ясно разглядел его. Это был Берт, тот самый тип, который прогуливал лошадь возле фургона в мейденхедском лесу. Один из шоферов фирмы «Такси Маркони».

Он не смотрел на меня, но его вид вызвал у меня неприятное чувство, что-то вроде электрошока. Зачем его сюда принесло? Может быть, он проехал сто сорок миль только для того, чтобы насладиться вечерней скачкой под дождем?

Я посмотрел на Палиндрома, медленно плетущегося по кругу под непромокаемой попоной.

Фаворит… Верняк!

Я вздрогнул.

Я знал, что уже весьма продвинулся к своей цели – к человеку, виновному в смерти Билла. Я пренебрег его настойчивыми предупреждениями, оставил слишком заметный след и запросто мог из охотника стать жертвой. Я нутром чувствовал, что Берт в Бристоле не один и что меня предупреждают в третий раз.

Но бывают минуты, когда приходится презреть интуицию, и это была одна из таких минут. Палиндром – фаворит… Что было сделано однажды, может быть повторено, и где-нибудь на залитой дождем скаковой дорожке меня, быть может, уже ждет новый моток проволоки… Я был уверен в этом, что бы там ни подсказывала логика.

Было слишком поздно отказываться. Палиндром фаворит, на которого уже сделаны ставки, и он в отличной форме – ни хромоты, ни кровотечения из носа, ни одного весомого предлога, чтобы в последнюю минуту можно было снять его с заезда. А если бы я сам внезапно заболел и не смог скакать, мне бы тут же нашли замену. Я не мог послать другого человека в своем камзоле, чтобы он попал в ловушку, предназначенную мне.

Если я без всяких объяснений откажусь предоставить Палиндрома для участия в скачках, моя жокейская лицензия будет аннулирована, а меня больше никогда не допустят на ипподром.

Если бы я сказал распорядителям, что кто-то хочет с помощью проволоки подстроить падение Палиндрома, они, может быть, послали бы служащего на скаковую дорожку осмотреть препятствия, но он не нашел бы там ничего. Я был убежден, что если проволока будет натянута, то это произойдет в последний момент, как было в случае с Биллом.

Если я буду участвовать в скачке, но стану придерживать Палиндрома и не полезу вперед, проволоку могут не натянуть вообще. Но у меня упало сердце, когда я поглядел на лица уже скакавших сегодня жокеев: надо было видеть, в каком состоянии они вернулись с предыдущего заезда. Лица, камзолы – все заляпано грязью так, что невозможно различить их цвета даже в двух шагах. Мои собственные цвета – кофейный и кремовый – были бы и вовсе неразличимы. Человек, ждавший с проволокой в руках, не мог бы с уверенностью сказать, какая лошадь идет первой, но он, несомненно, ждал бы меня и действовал соответственно.

Я взглянул на других жокеев в паддоке, неохотно снимавших плащи и садившихся на лошадей. Их было около десятка. Это были парни, которые многому меня научили и считали меня своим человеком, парни, общением и дружбой с которыми я наслаждался не меньше, чем скачкой. Если бы я подставил кого-нибудь из них под удар вместо себя, я больше не смог бы смотреть людям в глаза.

Ничто не могло мне помочь. Придется скакать на Палиндроме впереди всех и надеяться на лучшее. Я вспомнил слова Кэт: «Если предстоит что-нибудь действительно серьезное, плевать на опасность».

Плевать на опасность! В конце концов, я могу упасть в любой день и без всякой проволоки. Если я упаду сегодня с ее помощью – плохо дело. Но исправить ничего нельзя. И ведь я мог ошибиться: никто ее не видел, эту проволоку.

– Что с тобой? – спросил Пит. – Привидение померещилось?

– Ничего, все в порядке, – ответил я, снимая пиджак. Палиндром стоял рядом, и я похлопал его по спине, любуясь его великолепной, умной мордой. Теперь меня больше всего тревожил конь – пусть хотя бы для него эти десять минут не окажутся последними.

Я вскочил в седло и, посмотрев на Пита сверху, сказал:

– Если… если Палиндром упадет во время этой скачки, пожалуйста, позвони инспектору Лоджу в мейденхедский полицейский участок и расскажи об этом.

– Какого черта?.. – начал Пит.

– Обещай мне, – настаивал я.

– Ладно. Но я не понимаю… Ты же сам можешь сказать ему, если хочешь! Ничего с тобой не случится.

– Может быть, ничего, – согласился