Фаворит - Дик Фрэнсис
Общий вид дома был, бесспорно, колоритен, но вряд ли соответствовал намерениям и вкусам архитектора времен Регентства. Я подумал, как он, бедняга, ворочается в своем гробу, и при мысли, что он может запутаться в саване, должно быть, улыбнулся, потому что голос рядом со мной произнес:
– Варварство, а?
Женщина средних лет присела за мой столик, а я и не заметил этого, заглядевшись на дом. У нее было печальное лошадиное лицо без всякой косметики, на голове торчала безобразная, старившая ее коричневая шляпа, а глаза смотрели очень серьезно. Кафе постепенно наполнялось публикой, и я уже не мог претендовать на отдельный столик.
– Да, потрясающее зрелище, – согласился я.
– Этого нельзя позволять. Все старые дома в этом районе разрезаны на кусочки и превращены в конторы, и на них стало больно смотреть. Я принадлежу к Обществу охраны памятников архитектуры, – пояснила женщина торжественно. – Мы сейчас обращаемся в мэрию с петицией, в которой требуем прекратить кощунственную порчу прекрасных зданий нелепыми рекламами.
– И что же, ваши доводы действуют на власти?
Она, видимо, расстроилась.
– Боюсь, что нет. Люди совсем не заботятся об этом. Можете поверить, большинство жителей Брайтона вообще не представляют себе, как выглядит дом времен Регентства, а между тем они окружены этими домами! Взгляните-ка на тот ряд зданий с вывесками и табличками… А неоновая реклама! – Голос у нее задрожал от негодования. – Это последняя капля! Неон появился несколько месяцев назад. Мы обращались с требованием убрать его – и хоть бы какая реакция!
– Это нехорошо, – сказал я, наблюдая за входной дверью напротив. Появились машинистки из фирмы «Маркони», они шли по тротуару, весело болтая.
Моя собеседница продолжала говорить, перемежая фразы ложками томатного супа:
– Мы не можем ничего добиться от Перта хотя бы потому, что никто из ответственных лиц этой фирмы не желает с нами встречаться, а служащие конторы отвечают, что не могут снять вывеску, которая им не принадлежит. Но они не хотят сказать, кому она принадлежит, и мы не можем обратиться с петицией к ее владельцу.
Мне казалось, что я уже начинаю сочувствовать невидимому управляющему мистера Л. C. Перта в его нежелании встречаться с Обществом охраны памятников архитектуры и затевать с ними войну.
– И раньше было плохо, когда они писали свои имена на окнах, а теперь с этим неоном…
Наконец она выдохлась.
В дверях за окном показалась Мэриголд – она шла на обеденный перерыв, затем группа из четырех мужчин. В кафе никто не входил.
Я выпил свой кофе, без сожаления расстался с соседкой по столу и решил, что на сегодня хватит. Я вернулся из Брайтона обычным путем.
В Лондоне пришлось задержаться в конторе, и домой я добирался в час пик. Я поймал себя на том, что у светофоров думаю не о Билле, а о тайне Джо Нантвича.
Я размышлял о его трюках, когда он придерживал лошадей, о его вражде с Сэнди Мейсоном, о немилости к нему Тюдора, об угрожающих записках. Я думал о порядках у нас в весовой, о том, что в раздевалку допускаются только жокеи, их помощники и служащие ипподрома; тренеры и собственники лошадей туда не вхожи, а прессе и публике путь заказан даже в весовую.
Если верить записке насчет Болингброка, то больше ничего Джо Нантвичу не грозит, потому что неделя прошла, а он отделался взбучкой, полученной от Тюдора. Надеюсь, я увижу его в Бристоле на следующий день живым и невредимым, пусть и не в лучшем расположении духа. А мне надо было его видеть, потому что еще в автомобиле по дороге домой я уже знал, что могу сказать ему, кто писал эти записки, хотя и не был уверен, что скажу.
Во сне иногда случается самым странным образом находить решение мучающей тебя наяву проблемы. Я лег в среду с мыслью, что совершенно бесплодно провел утро в Брайтоне. А в четверг утром проснулся, повторяя про себя одно и то же имя и точно зная, откуда оно пришло на память. Я спустился в халате в кабинет Билла и вынул из стола билетики со ставками, которые он хранил для Генри. Я пересмотрел их и нашел то, что искал. На трех из них стояло имя Л. C. Перта.
На обратной стороне Билл записал карандашом кличку лошади, сумму своей ставки и дату. Он всегда был методичен. Я унес билетики в свою комнату и проверил по справочнику даты скачек. Я припомнил обрывки разговоров, случайные фразы, и очень многое мне стало ясно.
Хотя не все, далеко не все.
Глава 11
В Бристоле шли ливни, и холодная, промозглая, безжалостная сырость портила все удовольствие от скачек.
Кэт известила меня, что не приедет из-за погоды. Это было не похоже на нее, и я попытался представить себе, какого рода давление оказала на нее тетушка Дэб, чтобы оставить дома.
Главной темой сплетен в весовой был Джо Нантвич. Администрация расследовала его поведение во время последних скачек и согласно официальной версии «строго предупредила на будущее». Все считали, что ему здорово повезло и что, принимая во внимание его прошлые проступки, он дешево отделался.
Сам Джо петушился почти так же, как прежде. На его круглом розовом лице не было ни тени страха, ни малейших следов тупого пьянства, которое в Челтенхеме превратило его в тряпку. А между тем говорили, что прошлую пятницу, субботу и часть воскресенья он провел в турецких банях, не зная, куда деваться от страха. Накануне он напился до бесчувствия и весь конец недели выпаривал из себя хмель, со слезами уверяя банщиков, что чувствует себя в безопасности только у них, отказываясь одеваться и идти домой.
Рассказывал эту историю Сэнди. По его словам, он в воскресенье утром зашел в турецкие бани, чтобы сбросить к понедельнику, дню скачек, несколько фунтов, и видел все это собственными глазами.
Я застал Джо за чтением объявлений. Он насвистывал какой-то мотивчик.
– Что это тебя так радует? – спросил я.
– Все.
Он усмехнулся. Я разглядел легкие морщинки на его лице и слегка воспаленные глаза, других следов пережитых волнений не было.
– Меня не дисквалифицировали. И я получил деньги за то, что проиграл эту скачку.
– Что?! – воскликнул я.
– Мне заплатили. Ты же знаешь, я говорил тебе. Пакет с деньгами.
