Бумажные души - Эрик Аксл Сунд
Иногда в лесу пахнет дымом пожаров. Отец говорит, что лес горит на востоке и на юге. Говорит, что безопаснее оставаться дома, вообще не выходить. Но не разумнее ли бежать на хутор, куда огню труднее добраться?
Однако в моей жизни есть не только беды. Прошлой ночью я рано легла спать. Отец сел у моей кровати и сжал мне шею руками. Не бойся, сказал он, а если будет больно – думай об Ингаре, о том, что ты скоро снова его увидишь. Прими же этот дар, Стина.
И я приняла этот дар!
Давно уже ночь не водила меня в столь чудесные места. Никаких слов не хватит, чтобы описать то, что мне довелось испытать; все печали земные, все каменистые ямы позабыты. Если я срастусь с тобой, то что мне жестокие лихорадки жизни.
Рано утро я проснулась, вышла из дому и направилась по тропинке в лес. Я уносила с собой пережитое во сне; я начала понимать, как все выглядит на самом деле. На болоте, которое прежде было затхлым болотом, раскинулись прекрасные бухты и роскошные пляжи, а у горькой утренней росы был вкус самых сладких полевых ягод.
Жизнь наконец показалась мне сносной. С какой чудесной быстротой мне это явилось!
Но даже если в моей жизни есть не только беды, бед все же много.
Сначала у меня пошла носом кровь (теперь такое бывает почти каждый день), а потом голова закружилась так, что я едва не лишилась рассудка, и мне снова пришлось лечь в постель.
Ты знаешь, что у меня над кроватью висит картина. Залитый солнцем крестьянский двор, амбары, сеновалы; куры что-то клюют – немного похоже на нашу деревню. Широко раскинулись поля, желтые от обильного урожая. Картина висела у меня над кроватью всегда, и я видела в ней лишь счастье и солнечный свет. А когда я сегодня утром лежала в постели со свернутыми лоскутками в носу, чтобы унять кровь, я наконец увидела то, что хотела показать мне картина.
За подворьем тянется узкий проселок. На нем тень мужчины, который ведет за руку малыша. Мне всегда казалось прекрасным, что они идут вместе – может, в поле, работать, а может, на озеро (оно где-то за пределами картины), освежиться в летнюю жару.
Внезапно я увидела то, что всегда было у меня перед глазами, но чего я до сего дня не замечала. На стене дома, из-за которой появляются тени, облупилась краска, иные доски потемнели, а желоб порос ржавчиной. И если во дворе трава зеленая и свежая, то на обочине, куда падают тени мужчины и ребенка, она выглядит блеклой, безжизненной.
Все это мелочи, но они меняют картину.
Солнечная идиллия лжива, она обманывает, пытается скрыть ужас.
Тень мужчины и ребенка – это про распад и порчу. На глазах у всех происходит что-то отвратительное.
Глава 34
Мидсоммаркрансен
Часы показывали уже начало одиннадцатого, когда комиссар уголовной полиции Жанетт Чильберг покинула Крунубергпаркен.
Некоторые места после Фридхемсплан напоминали Жанетт о прежней жизни. Бывший муж недавно переехал в мансарду нового дома у кольцевой развязки на Линдхагенсплан. Жанетт не видела окон его квартиры, но, проезжая мимо, ощущала его присутствие.
Надо же. Столько времени прожить с человеком – а химеру увидеть лишь после расставания. Оке был до крайности эгоистичным, если не сказать бездушным. Жанетт, сама того не желая, стала для него меценатом. Оке пользовался ее поддержкой, изменял ей, а когда дела пошли на лад, просто сбежал.
После Линдхагена она проехала мимо метро “Торильдсплан”. Место преступления, убийства, положившее начало расследованию, которое привело Жанетт к встрече с Софией Цеттерлунд.
София тоже сбежала от нее, и Жанетт так и не узнала почему. В отличие от Оке. Только в случае Софии о бездушии речи не шло.
“Девять лет прошло”, – подумала она. А София как сквозь землю провалилась.
София исключительно хорошо помогала другим, но одолеть собственные проблемы не могла. Возможно, именно поэтому она и скрылась: ей хотелось разобраться со своей жизнью.
Ни для кого другого у нее не осталось места.
Жанетт свернула на Е-4 и поехала по мостам, связавшим дорогу с островами Эссинге. Здесь, под скалами, в отличие от высохших городских парков, кое-где еще сохранилась зелень поздней весны.
* * *
Раньше, когда Жанетт настигала бессонница, красное вино помогало ей уснуть. Но сегодня Жанетт просидела за столом уже час, время успело перевались за полночь, а она даже не пригубила налитого вина. Жанетт еще не до конца обдумала все, что сегодня произошло.
Ночной свет стал синее, а краски чище, чем какую-нибудь неделю назад, и над маленьким садом разливался волшебный свет. Свет излучал жизнь, и Жанетт чувствовала себя не так одиноко. Несмотря на сухую жару, ей удалось уберечь кусты сирени и белые ипомеи, которые росли в горшках у стены, обращенной к дороге.
Если бы она в ту отпускную неделю провела в саду чуть больше времени, ремонт дома вообще застопорился бы. Жанетт несколько раз пыталась собраться с духом и купить новую плитку для ванной, а также прикидывала, как придать более гостеприимный вид прихожей, но каждый раз теряла интерес и начинала подумывать о продаже дома.
Продать дом и сбежать. Как сделала когда-то София.
Жанетт потянулась было за бокалом, чтобы сделать первый глоток сулящего успокоение вина, когда через кухонное окно протянулся конус света. Судя по звуку, подъехала машина; Жанетт встала и подошла к окну. На улице, прямо за ее “ауди”, припарковалось такси; увидев, кто выходит из машины, Жанетт бросила взгляд на часы на вытяжке. Без десяти час ночи. Вряд ли он явился сюда ради светской беседы, подумала она.
* * *
Из bluetooth-колонки, стоявшей на книжной полке в гостиной, звучала “Working Class Hero” с пластинки “Broken English”.
– Громко? – спросила Жанетт, затыкая бутылку пробкой и глядя на Йимми Шварца.
Шварц, сидевший на диване, отпил вина и натянуто улыбнулся.
– Люблю Марианну Фейтфулл, хоть она и работала с “Металликой”.
Шварц, бледный, будто светившее весь месяц солнце обошло его стороной, провел рукой по коротким светлым волосам.
– Ладно, – сказала Жанетт. – О чем ты хотел поговорить?
Явившись к Жанетт на порог, Шварц рассказал, что просидел на работе до полуночи, но дело, которое они сейчас расследовали, так и не позволило ему спокойно пойти домой и лечь спать. Тогда он вызвал такси и приехал сюда.
– О Мелиссе, дочке Лолы и Томми, – ответил Шварц. – Я звонил в “Север”, спрашивал, почему записи об исчезновении
