Бумажные души - Эрик Аксл Сунд
Еще утром Луве был для мальчика абсолютно незнакомым человеком. И вот они уже сидят вместе, занятые чем-то, явно интересным Каспару. Кажется, Луве все сделал правильно.
Может быть, с арт-терапией ему и повезло, но он руководствовался интуицией и опытом. У многих обитательниц “Ведьмина котла” была творческая жилка, и с помощью рисования, поэзии, музыки и драмы они выражали то, чего не умели сказать словами.
В случае с Каспаром Луве сам принял участие в действе, рассказав мальчику о своей жизни и своей тайне. Он испытал огромное облегчение и чувство освобождения, которые потом превратились в стыд. Он как будто воспользовался ситуацией в своих собственных целях.
Каспар брал и рассматривал фотографию за фотографией, вертя в пальцах цветной карандаш.
Через некоторое время он начал рисовать, но не на листе бумаги, а прямо на фотографии с густым еловым лесом, за которым виднелась гора. Мальчик быстро набросал прямоугольник перед елками. Домик, подумал Луве и наклонился вперед, чтобы рассмотреть получше. Карандаш продолжал скользить по распечатке.
Луве и раньше видел людей, способных с головой уйти в какое-нибудь занятие. Этих очень разных людей – гитаристов, поваров, балерин – объединяло то, что они предавались своим занятиям сосредоточенно и с какой-то жадностью. Луве подозревал, что в этот момент у них происходит выброс адреналина. Он завидовал таким людям.
Каспар набросал контуры двери, по обе стороны от нее появилось по окну. На крыше выросла труба, из которой пошел нарисованный серым карандашом дым. Потом Каспар выбрал еще несколько карандашей и раскрасил фасад светло-коричневым, а крышу нежно-зеленым. Рисунок вышел неряшливым, но было видно, что у Каспара есть талант к рисованию.
– Похоже на наш старый хутор в Даларне, – заметил Луве. – Только там гор было поменьше.
Каспар торопливо взглянул на него и кивнул, после чего отложил распечатку.
Он явно отреагировал на обращенные к нему слова, пусть и не слишком заметно. Просто коротко кивнул, словно говоря: “Правда?” Но этот короткий кивок хоть как-то походил на общение.
Дальше Каспар просматривал распечатки без особого интереса, пока не наткнулся на изображения обнаженных тел. Тут он поднял на Луве взгляд, словно вопрошая: “Зачем ты это принес?”
– Надеюсь, ты не испытываешь неловкости из-за этих снимков, – сказал Луве.
Мальчик несколько секунд смотрел на него, после чего его взгляд упал на одну из лежавших перед ним фотографий ню.
На черно-белом снимке обнимались мужчина и женщина. Каспар больше не колебался: он принялся легкой рукой раскрашивать тела бледно-розовым.
Вскоре он снова с головой ушел в работу. Время от времени мальчик склонял голову к плечу, словно оценивая результат своих трудов, добавлял тень или высветлял участок обнаженной кожи. Мелкие мышцы у губ подергивались – еще один признак сосредоточенности.
Вдруг его явно что-то обеспокоило. Каспар поерзал на стуле, сунул свободную руку под стол и провел ладонью по штанам из тонкой ткани. Из-за столешницы Луве было не видно, но он понял, что у мальчика эрекция и она причиняет ему неудобство.
На лбу у Каспара обозначилась морщина. Он отложил розовый карандаш и взял красный.
Теперь рука ходила тяжело, штрихи стали резкими, прерывистыми, а когда Каспар взялся за черный карандаш, рисунок превратился в ни на что не похожее месиво черных обрывков на темно-красном фоне.
– Там-там, та-ра-там…
Мальчик тихо напевал ту же мелодию, что и утром.
Потом Каспар отложил карандаш и блестящими глазами уставился на Луве.
Во взгляде было что-то похожее на удивление, сменившееся мольбой.
– Помоги мне, – прошептал Каспар.
* * *
Лассе вздрогнул, и тут Олунд схватил его за руку.
– Вот черт. Ты слышал?
Лассе шикнул на него. Не надо обсуждать происходящее прямо сейчас, каким бы поразительным ни был тот факт, что мальчик впервые за две недели произнес связную фразу.
Экран компьютера показал зевающего адвоката – тот явно не осознал важности произошедшего. Зато соцработница подалась к экрану и следила за беседой, широко раскрыв глаза.
Луве, сидевший в допросной по ту сторону стекла, явно пришел в волнение.
– Я здесь именно для этого, – сказал он. – Чтобы помочь тебе.
Каспар пошевелил губами, словно хотел еще что-то сказать, но не смог. Слеза скатилась по щеке к уголку рта. Выпуклость между ног исчезла. Интересно, подумал Лассе, заметил ли Луве эрекцию.
– Я обязательно помогу тебе, – сказал Луве. – Ты только скажи, что мне нужно для этого сделать.
Лассе отметил, что Луве по возможности избегает вопросов и предпочитает говорить утвердительными фразами. Он понимал, почему Луве выбирает именно такие формулировки. У Каспара вопросы ассоциируются с допросами, которые проводят наделенные властью люди, и с ощущением собственной уязвимости.
Мальчик снова попытался что-то сказать, но сдался и посмотрел на изображение обнаженных тел.
Луве улыбнулся ему.
– Если хочешь, продолжай рисовать.
Каспар помотал головой. Вот и еще один жест, который может сойти за общение, подумал Лассе. Мальчик уже демонстрировал, что понимает обращенные к нему слова, но это было больше похоже на подчинение приказам. Теперь Каспар недвусмысленно отвечал на вопрос о том, что он чувствует и думает.
Он не хочет рисовать.
– Может, ты хочешь заняться чем-нибудь другим, – сказал Луве.
Фраза ближе всего к вопросу, отметил Лассе.
Каспар закрыл глаза; Лассе даже подумал, не уснул ли он. Но вот мальчик каким-то судорожным движением поднял руки: правую вперед и вправо, левую – к левому плечу. Пальцы напряглись, мизинец правой руки оттопырился.
– В расшифровке энцефалограммы что-нибудь говорилось о судорогах или эпилепсии? – спросил Олунд.
– Вроде нет, – ответил Лассе.
– Нервные тики?
– Не знаю.
Каспар расслабился так же внезапно, как принял странную напряженную позу. Лассе услышал тихий вздох.
Мальчик потянулся за карандашом и взял лист бумаги.
Сначала он провел поперек белого листа черную горизонтальную черную линию, потом еще одну, пониже. За этими двумя последовали еще несколько горизонтальных линий, которые оказались перечеркнуты вертикальными.
После этого рисунок стал обретать подробности. Возможно, дело было не в рисовании.
“Интересно”, – подумал Лассе, увидев, что начинает появляться на бумаге.
Пер Квидинг
“Жизнь и смерть Стины”
(отрывок)
ДВАДЦАТЬ ПЯТОЕ ИЮЛЯ МОЕГО СЕМНАДЦАТОГО ГОДА
Дорогой Ингар,
Прости-прости-прости меня за то, что я так долго не писала. Дневник не любит лежать захлопнутым, словно закрытый глаз. Он должен быть открытым, должен видеть мир и рассказывать о нем.
Но как же мы измучились! Недород в этом году еще хуже, чем в прошлом, хотя теперь виной ему засуха. Солнце светит жестоко, дождей нет месяцами, кашу варим из лишайника, а ягоды так сморщились, что похожи на камешки. Иногда мы по несколько дней остаемся в кровати, не в силах пошевелиться.
Видар
