Бумажные души - Эрик Аксл Сунд
– Устроим, – пообещал Лассе. – Сегодня же… Я позвоню в Каролинскую больницу.
Олунд отложил фотографии.
– Сделаем перерыв, а потом посмотрим запись? – предложил он.
Все трое вышли в коридор и направились в служебное помещение. По дороге Лассе вспомнилось, как Луве отреагировал на имя Жанетт Чильберг.
Наверное, она сейчас несколькими этажами ниже, в своем отделе, но вдруг ей сегодня что-нибудь понадобится в изоляторе и она поднимется сюда.
Ни Луве, ни Жанетт не обрадуются, если встретятся лицом к лицу.
Глава 32
Белая меланхолия
Росомаху, Ненасытного, застрелил отец Ингара, когда она убегала с растерзанной курицей. Первая пуля пролетела мимо, но вторая погасила в звере искру жизни.
Прошел уже час, но лед внутри меня так и не растаял. Я лежу у себя в кровати и дрожу. Пе сидит рядом и держит меня за руку.
– Ненасытный убивает всех, кого может, и ест, пока в брюхе остается место, – говорит он. – А потом протискивается между двумя деревьями, чтобы протолкнуть пищу дальше и съесть еще.
Отец объясняет, что росомаха, должно быть, перегрызла сетку на птичьем дворе и проникла в курятник через лаз для кур. Перепуганные куры пытались бежать от нее через окошки под потолком – вот почему окна оказались разбиты. Однако небольшой курятник за домом Ингара, где обитал петух, остался невредимым. Резню, устроенную росомахой, пережили всего две курицы.
– Мы нашли их в углу, они жались за кормушкой. Бедняги так испугались, что, когда я их поднял, они будто одеревенели.
– Курица во дворе была жива, хотя росомаха отгрызла ей голову, – говорю я. – Разве такое бывает?
– Когда росомаха отгрызла ей голову, часть мозга осталась. Может, поэтому…
– Где Ингар? – перебиваю я.
Отец отвечает не сразу. Он проводит рукой по щетине, смотрит в окно. На окне ледяные узоры, и кажется, что стекло вот-вот треснет.
– Ингар покинул нас, – произносит наконец Пе.
“Он сделал по-своему, – думаю я. – Хотел уйти – и ушел”.
Внезапно во мне словно что-то обрывается. Как будто я до сих пор не совсем понимала, как стану жить, если Ингара не будет рядом со мной. Осталось лишь сосущее чувство в груди, жестокий ветер. Он все крутит, крутит в пустоте, которую Ингар оставил после себя.
– Ну, Стина, попробуй поспать. – Отец отпускает мою руку. – Вот, выпей.
Стакан с желтоватым отваром остается стоять на столике нетронутым.
* * *
Я сплю чуть не до обеда. Видар будит меня, щекочет мне шею мизинцем. Я открываю глаза.
– Не грусти, – говорит он своим тонким голоском. – Ингар на небесах.
– Что?!
Круглое личико младшего брата приближается к моему, и я вижу, что он плакал: глаза опухли, щеки покраснели.
– Ингар на небесах, – повторяет он шепотом.
– Не может быть, – говорю я. – Он же недавно ушел из деревни.
Тело странно отяжелело. Я пытаюсь припомнить, что мне снилось, но в голове лишь беззвучная кромешная тьма.
– В ущелье кровь, – говорит Видар.
Когда я встаю с постели, у меня кружится голова. Ледяные узоры на окне исчезли. Солнце – впервые за долгое время – светит так, что режет глаза.
– Это кровь росомахи. Росомаху застрелили, – объясняю я.
– Там много крови, – упорствует Видар и тянет меня за рукав ночной рубашки.
– Крови много, потому что росомаха – большой зверь… Принесешь мне боты?
Видар кивает и уходит, но приносит мне не домашние боты, а уличные башмаки и кожух.
– Я покажу, – говорит он.
Я надеваю кожух, и мы выходим в короткий день. Снегопад, наверное, прекратился вскоре после того, как Пе уложил меня спать: кровь на снегу у курятника еще видна.
В снегу за курятником протянулась цепочка следов. Какое-то животное бежало по насту – Ненасытный так и бегает, а еще есть следы Пе и Ингарова отца; они люди тяжелые, насту их не выдержать. Кое-где на снегу красные пятна. Следы ведут в тень под елками.
Мы пересекаем поле, по колено в снегу, и по утоптанной тропинке спускаемся к дому Старейшин. Чуть левее, метров на десять в лес, много следов. Они беспорядочно пересекают лесную опушку. Похоже, тут прошли три разных существа. Странно, но звериных следов я больше не вижу.
– Ниже, в ущелье, – говорит Видар.
Снегу под елками намело меньше, и этот участок пути мы проходим быстрее. До меня доносится журчание горного ручья, который со дня на день скует лед. Земля здесь каменистая, дорога идет под уклон, лес не такой густой. Я редко когда ухожу так далеко от дома. Ходила только к озерцу и заброшенному хутору, а так у нас смотреть особо не на что. Одни скалы и опасные расселины, подлесок и густые кусты – расцарапаешься да и одежду порвешь. А еще дальше – болота, где можно утонуть.
– Смотри. – Видар указывает на высокий валун в ущелье – там, где горный ручей делает небольшой крюк.
Мы спускаемся. Да, брат прав. Крови много – и на камнях, и на земле. Крови чуть ли не больше, чем снега.
– Зачем ты так далеко ходил, Видар? – Я стараюсь говорить строго, но сама слышу, что голос у меня встревоженно дрожит. – Тебе сюда нельзя. Здесь опасно.
– Прости… – Видар смотрит на меня. – Я просто пошел за ним.
– За кем?
– За… Валле. Он очень спешил.
Видар рассказывает, что у отца Ингара были с собой веревка и мешок. Видар увязался за ним – хотел посмотреть большого зверя, которого Валле хочет посадить в мешок. Выслушав его рассказ, я сажусь на камень.
– Почему ты сказал, что Ингар на небесах?
Видар берет меня за руку.
– Мне Эм так сказала.
Я смотрю перед собой пустым взглядом. Серые камни, красноватый снег, на земле одни камни и такая же серая грязь. Четких очертаний нет, только размазанные краски.
“Зачем она так сказала?”, – думаю я и сжимаю кулак.
У меня только один ответ. Мама злая и любит бояться. Получает от этого удовольствие. Я-то уже вижу ее насквозь, но Видар еще мал и не понимает. И все же именно он, младший брат, утешает меня, старшую сестру.
Откуда-то из далека доносится уханье. Похоже на полярную сову, но в это время года они молчат. Их крики бывают слышны весной. Обычно это две птицы, самка и самец, желающие обозначить, что здесь они хозяева, но сейчас кричит только одна птица. Я слушаю одинокое уханье и думаю: “Должно быть, эта птица очень несчастна. А может быть, сошла с ума”.
– Вы что там делаете?
Мы смотрим вверх, на край ущелья. На фоне низкого солнца вырисовывается худощавый силуэт. Сквозь растрепанные волосы и бороду просвечивают лучи, из-за плеча торчит ствол ружья.
– Стина? – Отец
