Наталия Костина-Кассанелли - Яд желаний

— Зачем ты кружишь девочке голову? Она увлеклась тобой, но очень скоро ты поступишь с ней так же, как и с Оксаной!

— Как? — зло прошипел Савицкий. — Отравлю?

— Я этого не говорила.

— Ну так скажи! Скажи, раззвони на каждом углу, пусть все знают — Андрей Савицкий отравил любовницу! Ты же это имеешь в виду? И ты хочешь со мной развестись, потому что не желаешь жить с убийцей? Ты и сейчас устроила это безобразие только для того, чтобы привлечь к себе внимание! Чтобы к твоему бреду прислушивались! И чего ты добилась?

— Я хочу с тобой развестись, потому что устала, — твердо сказала Столярова. — И не по какой-то другой причине! Мне все надоело. Твои приходы. Уходы… Надоело ждать, что когда-нибудь ты все-таки решишься и уйдешь навсегда. Поэтому я ухожу первой. Я тебя предупреждаю.

— Мне что, собирать свои вещи? — ощетинился Савицкий. — Я могу это сделать сегодня! Прямо сейчас!

— Я тебя не гоню, — внезапно пошла на попятную Лариса.

— Я тебя не гоню, но я с тобой развожусь! Разведемся и будем жить, как жили! И ты будешь мне указывать, что мне делать — с кем можно заводить романы, а с кем нельзя… И все это потому, что она талантливее тебя!

— Нет!

— Именно так, моя дорогая! Оксану и поставить рядом с тобой нельзя было, поэтому ты ее и терпела, а сейчас… сейчас ты чувствуешь, что она лучше.

— Моложе, — горько проронила жена.

— Это не имеет значения, кто из вас моложе! Просто я люблю ее, и это — настоящее, если хочешь знать.

— Настоящее? Ты просто используешь ее, а когда на горизонте появится новый талант, увидим, много ли останется от твоего «настоящего»!

Жена посмотрела на него столь презрительно, что режиссер почувствовал, как его щеки помимо воли заливаются краской.

— Наши отношения — это не твое дело, — буркнул он.

— Это как раз мое дело. Девочка собиралась замуж, а ты — ты сломаешь ей всю жизнь!

— Ей нужно петь, а не замуж выходить, — упрямо сказал режиссер.

— Тебе нужно, чтобы она спела Катерину Измайлову. Спела сейчас, спела так, чтобы об этом все заговорили. И она нужна тебе именно потому, что может это сделать. А еще тебе нужно подстраховаться, и поэтому ты не уходишь из дома. Почему ты не уходишь к ней, если, как говоришь, у тебя «настоящее»? А все потому, что боишься — вдруг я, как ты сказал, выкину еще фортель и твоя долгожданная премьера окажется под угрозой. Потому что петь Катерину буду или я, или она. А если мы обе не сможем петь? Да, ты великий режиссер, и ты подумал даже об этом! Твоя Аня не от мира сего — мало ли что еще взбредет в ее красивую головку! Тогда останусь я — пусть старая и толстая, зато надежная и безотказная. И голос у меня еще есть! Потому ты и не уходишь от меня, что тебе очень важна эта премьера! Тебе нужно, чтобы о тебе говорили, тобой восхищались: ах, какой великий режиссер! Как он поставил Шостаковича! Однако я хочу тебя предупредить, чтобы ты не слишком на меня рассчитывал. Потому что уже завтра все будут шептаться, что я неврастеничка и психопатка, что я не могу больше петь, что я сорву премьеру, как и сегодняшний прогон, просто назло тебе. Да, ты всегда все рассчитываешь верно. Но в этот раз ты просчитался. И еще, Андрей, не ври хотя бы самому себе. — Лариса покачала головой. — Ты, мой дорогой, не способен любить. Ты просто лишен этого от природы. Когда Бог отпускает человеку слишком много таланта, он недодает чего-то другого… Порой мне кажется, что у тебя и души-то нет. Ты очень рассудочный человек, Андрей. И Аня Белько для тебя — просто новая игрушка. И ты носишься с ней, как с игрушкой, которую раньше не мог себе позволить… Но я хочу тебе напомнить, что ты очень быстро остываешь к новым игрушкам. И они превращаются для тебя в старый ненужный хлам!

Лариса повернулась к нему спиной, вышла из гримерки и пошла по коридору, прочь из театра, от сцены, откуда доносились смутные голоса, и прочь от мужа, которого много лет любила… любила и ненавидела одновременно.

Я люблю его. Люблю и ненавижу одновременно. А он… он не способен любить. Впрочем, он и ненавидеть не способен — возможно, к счастью для меня. Для него существуют лишь страсть, сиюминутное влечение, притяжение, возникающее в процессе работы. Но даже при этом он все просчитывает, все знает наперед. Наверное, в этом и должен состоять талант режиссера. Однако мне больно смотреть, и думать, и чувствовать, что все люди для него — игрушки. Он большой ребенок, который, увы, так никогда и не вырастет… Я знала, знала еще много лет назад, что мне нужно бежать от этого человека, но все эти годы меня словно магнитом тянуло к нему. Для меня это чувство — роковая любовь, именно то, что веками воспевали в театре. Если бы не было такой любви, что без нее были бы «Кармен», «Отелло», «Травиата»? Что без нее был бы весь мир? Так стоит ли бежать? И от кого я прячусь? От самой себя?..

— Эт-то… что такое?.. — выдавил Бухин, открыв новенькую дверь и оторопело глядя, как подсвеченная встроенными в потолок лампочками сияет и переливается над новой ванной ошеломительная картинка: русалка среди кувшинок, томно отклячившая хвост и разложившая на бережку умопомрачительные груди.

— Картина, — лаконично ответил Пал Палыч, любуясь работой.

— С ума сошел! — заорал Бухин, вваливаясь в ванную и дико оглядываясь по сторонам. К этой базарного вида русалке очень подошли бы умывальник и унитаз в виде переливчатых ракушек с позолотой. Ничего этого, к счастью, и в помине не было. Унитаз и умывальник были те же, что покупали они с Дашкой, — белые, строгие и лаконичные. Так, это уже хорошо! Теща говорила, что они с Пал Палычем выбрали розовую плитку… Вот она, розовая плитка! Потолок… замечательный потолок. С лампочками. От света в ванной даже как-то просторно стало… Да, перегородку-то выломали! Действительно, хорошо получилось. А над ванной — посмотреть страшно! — русалка. Это — откуда? Что, тоже теща?! Надо было самому приходить и проверять! А то все так гладко шло… И он расслабился и, выдав бригаде деньги авансом, неделю не заглядывал сюда, замученный собственной работой. О господи, ну откуда все-таки это здесь взялось?!!

— Это что? — спросил он напрямую, тыча в водную деву пальцем.

— Это — мой подарок Ларисе Сергевне, — пояснил Пал Палыч, не понимая, что привело зятя хозяйки в такое исступление. — Нравится?

— С ума сошел! — еще раз сказал Бухин. — Это… это…

— Дорого стоит? — подсказал мастер. — Ну, я ж говорю — подарок. За нее платить не надо.

Сашка перевел дух и посмотрел на умельца. Пал Палыч был очень доволен собой, русалкой и, по-видимому, Сашкиной реакцией тоже.

— Пал Палыч, — сказал Бухин, не зная, как и начать. — Вы… того… Ларисе Сергеевне это уже показывали?

— Сюрприз! — объяснил мастер и удовлетворенно потер руки. — Как ванную до конца доведем, тогда и покажу. Розетку вот поставлю, зеркало на жидкие гвозди посажу, ну и все… Да, и полочку стеклянную повешу… Короче, доведу ванную до ума, и тогда… Ты ж смотри только, не проговорись раньше времени!

— А если ей не понравится? — осторожно спросил Бухин, не желая огорчать мастеровитого начальника бригады, которая ударными темпами приводила их квартиру в порядок.

— Чего ж ей не понравится? — Пал Палыч, похоже, еще не осознавал истинных масштабов трагедии. — Мы ж с ней вдвоем… все выбирали. И плитку, и обои, и двери, и полочку… И линолеум вот…

Сашка вышел в коридор. Линолеум действительно был положен на полу. Да, квартира, прямо сказать, преображалась на глазах. Особенно нравился Сашке линолеум. Симпатичный и солидный такой линолеум под паркетную доску. И двери очень подходили к линолеуму. У стены уже стояли наготове плинтуса и банка лака.

— Я ж ее вкусы знаю, — продолжил мастер. — С чего ты, Саня, взял, что ей не понравится?

Сашка еще раз открыл дверь ванной комнаты и заглянул. Чудо речное глядело со стены невинными голубыми глазами, которые самым нахальным образом контрастировали с увесистыми дынными грудями и хвостом, похожим на роскошные ляжки, затянутые в сетчатые колготки.

— М-да… — протянул он. — Действительно… А давайте, Пал Палыч, все-таки ее саму спросим, — предложил он.

— Нет, Саня, не хочу, — ответствовал мастер. — Хочу сюрприз ей сделать. Как ванную сдавать будем, так ей и покажу. Душевная у тебя, Саня, теща, — мечтательно протянул он, тряпочкой поглаживая русалке пряничный бок. — Затирка осталась, — пояснил он. — Ты вот молодой еще, а жену себе правильную выбрал. А мать у нее — женщина с большой буквы. Да… Какая женщина! — покрутил головой Пал Палыч. — Душевная, хозяйственная… Пирожки нам пекла! Как придет, обязательно спросит: чего вам, может, горяченького? А борщ как варит! Супчик с потрошками! Домашний совсем! Ты вот не понимаешь, каково это — месяцами без горячего домашнего… А она понимает! За это и ценю ее!