Наталия Костина-Кассанелли - Яд желаний
Он достал из шкафчика пузатую бутылку с коньяком и плеснул по бокалам.
— Держи. Во времена сухого закона в Америке коньяк продавали по рецепту врача в аптеках. Можешь не соблюдать этикет и пить залпом, как микстуру. Я, как врач, тебе разрешаю.
— А если меня утром выгонят с работы? — От коньяка внутри все потеплело и у нее даже порозовели щеки.
— А если тебя выгонят с работы, я возьму тебя к себе в отделение. Нянькой.
— Я буду петь больным колыбельные песни?
— Никаких больных. Ты будешь моей личной нянькой. Иди сюда.
Он обнял ее за плечи, поцеловал спутанные рыжие волосы, потом маленькое горячее ухо…
— У тебя ухо горит… Наверное, вспоминает кто-то…
— Тим, когда вспоминают, тогда икота, а когда ухо горячее — это ругают.
— Ну кто тебя будет ругать… ночью. Еще выпьешь?
— Не знаю… Ты лучше обними меня… еще.
— Пойдем в постель. Там как-то удобнее обниматься. А хочешь, я тебя отнесу?
— Ты меня уронишь.
— Давай попробуем? Между прочим, я тебя уже носил на руках, но ты этого не помнишь.
— Давай лучше я сама пойду.
— Нет, лучше уж я тебя отнесу.
— Тим, в спальне темно, и ты меня уронишь.
— Я прекрасно вижу в темноте. Ну, не сопротивляйтесь, больная!
Катя засмеялась, и он подхватил ее на руки. Остаток ночи она не спала, но это было скорее приятное неспаньё, а не то, тоскливое, у ночного окна в кухне.
* * *— Лара, что за капризы? Что еще случилось?
— Я плохо себя чувствую. Я не могу… больше… сегодня репетировать.
Еще ей очень хотелось добавить, что она не может больше так жить, что она устала соперничать со все более молодыми и напористыми любовницами своего мужа, жить какой-то вымученной двойной жизнью. К тому же она чувствовала, что сегодня совсем не в голосе. Несмотря на обилие глаз, смотрящих сейчас на нее, ей хотелось обо всем этом кричать, кричать прямо со сцены… Не в силах больше сдерживаться, она тяжело проглотила подкативший к горлу комок и облизнула сухие губы.
— Лариса…
— Нет. Я ухожу.
— Если ты сейчас уйдешь, — угрожающе начал Савицкий, — то больше можешь не возвращаться!..
Она попыталась взять себя в руки, но нервное напряжение не отпускало. Она чувствовала: еще секунда — и вместо пения она закричит, зарыдает… Под музыку Шостаковича. Прямо сию секунду. Сейчас. Посреди репетиции. В костюме и гриме. И даже оркестранты в яме побросают инструменты и будут сетовать, что оттуда она им плохо видна. А завтра… завтра об этом не будет говорить только ленивый. Она прекрасно все понимала, но, тем не менее, ей все больше и больше хотелось плакать. Так хотелось, что она уже не могла себя контролировать. Напряжение нескольких последних месяцев, прошедших после смерти любовницы ее мужа, в которой многие негласно обвинили ее, косые взгляды исподтишка, шепотки, которые, как ей казалось, раздаются за ее спиной после каждого ее прихода в театр, — все это отняло у нее последние силы…
Она судорожно сжала руки. Еще три такта музыкальной фразы, и ей нужно вступать. Раз… два… три… Прима Лариса Столярова резко повернулась и скрылась в одной из боковых кулис.
— Что это за фокусы, черт бы тебя побрал!!
Андрей Савицкий тоже не был сделан из железа и стали. Мало того что его отношения с женой грозили выйти из того весьма удобного ему состояния, в котором они находились последние десять-пятнадцать лет, так Лара к тому же стала строить из себя незаменимую диву! Бесконечные капризы, перемены настроения…
Музыка, не поддержанная голосом, скомкалась, потом стихла. Дирижер недоуменно посмотрел туда, где только что стояла исполнительница заглавной партии.
— Лара, вернись на сцену!
Он чувствовал, что кричит в пустое пространство, но уже не мог сдерживаться. Плевать ему на то, что этот скандал увидят все, — он должен поставить жену на место! Савицкий быстро шагнул вперед, но споткнулся на последней ступеньке. Сценарий выпал у него из рук, и листы веером разлетелись по подмосткам. Присутствующие на сцене и в зале дружно ахнули: упавший, да еще и разлетевшийся по всей сцене сценарий предвещал неминуемый провал премьеры, если не худшие напасти.
— Андрей Всеволодович! Сядьте! Сядьте!
Ему было не до дурацких суеверий — жена, выглянув из кулисы, презрительно посмотрела на него, униженно распластанного на подмостках, хмыкнула, отвернулась и… удалилась. А он, неловко поднявшись, с перекошенным лицом уселся на листках, которые костюмерша предусмотрительно собрала кучкой. Сидеть было неудобно, саднила сбитая рука, но он выждал некоторое время, приличествующее тому, чтобы дать успокоиться и выровнять дыхание и себе, и жене, и всей труппе. Сегодня был очень важный прогон с постановкой света, а потому явились почти все: артисты — и задействованные в спектакле, и не участвующие, и масса другого народу, в том числе и художник по костюмам, которая всегда присутствовала, чтобы, так сказать, расставить последние акценты. Что ж, акценты расставлены весьма умелой рукой! Эффект от его падения, похоже, превзошел даже переполох, вызванный уходом его жены. Со всех сторон на него смотрели лица — некоторые с жалостью, некоторые с удивлением, а на иных читалось и плохо скрытое злорадство. Да, нечего говорить, прогон удался. Лара выкинула фортель, уйдя со сцены прямо посреди действия, а он погнался за ней, как дурак, и уронил сценарий, что само по себе, конечно, ничего не значит, но… Уронить сценарий на сцене, да еще и на ответственном прогоне, — это немного лучше убийства за кулисами, но тоже очень плохо. Старые актеры говорят, что дело можно поправить, если режиссер немедленно сядет на сценарий, что он и сделал. Потешил публику…
— Виталий, продолжайте без меня!
Героиня ушла с прогона, режиссер ушел с прогона, уронив перед этим сценарий. Помреж пожал плечами. Ладно, обойдемся и без них, и не такое видели. Помощнику подали изрядно помятые и несколько запачканные листы, он сунул их в папку и скомандовал:
— Попрошу всех на места!
* * *— Лара, я прошу тебя, объясни мне, пожалуйста, что случилось.
— Это ты у меня просишь объяснений?
— Именно я и именно у тебя.
Она уже взяла себя в руки и пожалела о мимолетной вспышке, да еще и на глазах всей труппы. Однако в жизни иногда бывают такие моменты, когда просто невозможно сдержаться… Но объяснять сейчас все этому человеку, который когда-то был очень близок ей, а потом отдалился настолько, что язык не поворачивается сказать о них «близкие люди»?
— Андрей, давай разведемся, — устало сказала она, снимая грим.
— Зачем? — Он оторопел. Разводиться? На кой ляд Ларе понадобился развод с ним, когда много лет назад они договорились по-хорошему… — Ты что, хочешь выйти замуж? — саркастически осведомился он.
Лампы у зеркала горели ярко, безжалостно высвечивая под розовым тоном, который она снимала, постаревшую кожу, бледную, в неровностях, расширенных порах и проявляющихся пигментных пятнах. Она прикусила губу и, стянув парик, нахлобучила его на подставку. Из-за спины на нее смотрело все еще красивое, все еще привлекательное лицо мужа. Андрей всегда выглядел моложе своих лет, а вот она… Может быть, причина ее преждевременного увядания и вечных недомоганий в том, что он измучил ее своими изменами? Она ревновала, умирала от злости и ненависти, а он забавлялся игрой в любовь все эти годы! И подпитывал себя эмоциями и молодостью своих любовниц!
— Я не хочу выходить замуж. Да и не за кого. — Она вымученно улыбнулась. — А вот ты будешь свободен.
— Я и так свободен.
— Зато я не свободна.
— У тебя замечательная женская логика.
— И замечательное терпение, дорогой мой! Ты не находишь? — Она швырнула в корзину использованную салфетку.
— Ты хоть понимаешь, что ты сейчас наделала? Ты только что сорвала прогон! И если у тебя такое замечательное терпение, неужели нельзя было устроить эту сцену у фонтана позже? К чему ты затеяла истерику? Да еще и выставила меня при этом полным идиотом? Ты, наверное, хочешь, чтобы все говорили, что Столярова себя не контролирует, что от нее можно ожидать чего угодно, что она с такой же легкостью сорвет премьеру, с прогона которой сейчас ушла? Что…
— …что она выжила из ума, путает жизнь и театр, а также легко, можно сказать, походя, отравила любовницу собственного мужа, например? И что муж недолго плакал по невинно убиенной и тут же завел себе новую пассию? — продолжила певица.
Савицкий поперхнулся на полуслове. Жена сидела, некрасиво сгорбившись, занимая своим полным телом почти все кресло. Ее красивые холеные руки дрожали, уголок рта подергивался, но глаза смотрели твердо, даже безжалостно. Внезапно он увидел, как сдала Лариса за те месяцы, что прошли со смерти Оксаны. Да, Оксана умерла, а он… А что должен был делать он? Оплакивать ее вечно? Он не может жить без сильных эмоций, без любви, а их любовь с Оксаной исчезла задолго до ее смерти, оставались только некие связи… привычка… благодарность… почти как у них с Ларой… Неужели у него с женщинами могут быть только такие отношения?! Какое гадкое слово — любовница! Лариса как будто выплюнула его. Он… он покажет еще им всем, что способен на настоящую любовь, на настоящую страсть, на привязанность и благородство!
