Ги Декар - Зверь

Вотье оставляет койку, чтобы проверить в каюте все — пройти в туалет, ощупать стены, платяной шкаф, багажные полки. Ничего! Никого! И вдруг он понима­ет... Все объясняется! Все так просто и ясно! Под каким- то простым предлогом американцу удалось затащить Соланж в каюту, но она сопротивлялась. Она не захо­тела ему уступить и совершила поступок, который ему, мужу, кажется героическим — она ударила несчастного первым подвернувшимся под руку предметом. Им ока­зался лежащий на ночном столике нож для бумаги.

К несчастью, в этом безумии Соланж потеряла свой шарф, который остался в каюте после ее бегства,— зе­леный шарф. Теперь он понял, почему запах духов Соланж уходил дальше по коридору,— убив американца, Соланж побежала в том направлении, на верхнюю па­лубу. В спешке она даже не захлопнула за собой дверь, которая так и осталась приоткрытой. Поскольку рас­права свершилась, нужно было любой ценой спасти Соланж от обвинения в убийстве. Нельзя было терять ни секунды. В любой момент кто-нибудь мог прийти и об­наружить преступление еще до того, как Жак его «под­делает». Такая верная супруга стоила того, чтобы ради нее пожертвовать собой. Лучший и самый надежный способ отвести подозрение — подставить в этом убийст­ве себя вместо Соланж. Он, слепоглухонемой, возьмет это преступление на себя. Он ничем не рискует, кроме как несколькими годами тюрьмы. Разве они осмелятся осудить на смертную казнь слепоглухонемого от рожде­ния? Учтут смягчающие обстоятельства. Впрочем, за­щищаться ему будет легко — он будет упорно молчать, это произведет впечатление на суд и зародит такое сом­нение, результатом которого будет легкое наказание. Затем, выйдя из тюрьмы, он снова соединится со своей прекрасной женой и заживет с ней счастливой жизнью, без всяких соперников.

Все эти путаные мысли должны были промелькнуть в его разгоряченном мозгу в течение нескольких секунд. Он прикрыл дверь. Прежде всего надо было убрать два вещественных доказательства — нож, на котором оста­лись отпечатки пальцев Соланж, и, в особенности, шел­ковый шарф — он выбросил его в море. Собираясь вы­бросить и нож, Вотье заколебался. Когда его арестуют, то спросят, каким образом он мог убить этим оружием. Нужно было хладнокровно отрепетировать удар, кото­рый в безумии нанесла Соланж, нужно, чтобы он был безупречно точным. Он судорожно зажал в руке нож. Много раз он повторял механическое движение рукой. Только убедившись, что он может продемонстрировать этот смертельный удар при воссоздании картины пре­ступления, Вотье решился выбросить через иллюмина­тор в море нож, на котором были отпечатки пальцев его жены.

Он должен был теперь оставить на месте преступле­ния свои собственные отпечатки. Он хватался испачкан­ными кровью пальцами за все. Он расписался в «своем» преступлении. Чтобы создать впечатление, будто амери­канец сопротивлялся, он с койки перетащил труп к двери, намеренно опрокидывая по дороге мебель. Сно­ва осторожно приоткрыл дверь, чтобы первый, кто пройдет по коридору, обнаружил убитого и убийцу. Ждать пришлось долго. В этом ожидании был особый привкус. Третье хорошо развитое в нем чувство позво­ляло ему во всей полноте ощутить «вкус» преступления, «его» преступления. Я говорил вам, господа судьи, что однажды — только однажды за всю свою странную жизнь — Вотье проявил себя как настоящий зверь. И было это именно в тот момент, о котором я говорю. С необыкновенной остротой он пережил от начала до конца преступление, которого не совершал. В своем воображении он представлял поднятую на американца в справедливом возмездии руку. Он уже больше не со­мневался в том, что действительно был убийцей, и упи­вался воображаемым преступлением. Жак Вотье не со­жалел ни о чем — морально он тоже убил Джона Белла.

Вот в чем состоит его преступление, господа присяж­ные. Конечно, оно велико, но не подлежит уголовному наказанию.

Последние произнесенные адвокатом слова застави­ли присутствующих содрогнуться. Даниель была потря­сена. Мысль о том, что человек такого исключительного ума мог из-за любви превратиться в зверя и даже убить, странным образом взволновала ее. Постепенно нараставшее чувство невольного восхищения обвиня­емым от этого еще более усилилось — разве не исклю­чительный человек этот Жак Вотье, для которого ничто не имело значения, кроме любимой жены?

Виктор Дельо не обратил ни малейшего внимания на замешательство в зале, которое породили его слова. Он подождал, пока гул утихнет, и продолжал с тем спокой­ствием, которое никогда его не покидало:

—      Прошу вас теперь, господа присяжные, взгляните на Вотье: что он собой представляет! Посмотрите, как изменилось его бесстрастное до сих пор лицо. Сейчас он уже не играет роль — его смятение неподдельное, ис­креннее. Его восторженная мечта о любви рухнула. Он только что узнал также, что не Соланж убила своего любовника, не она нанесла удар, который он в ослеп­лении страдающего сердца считал справедливым. И сле­довательно, у него уже нет никаких причин брать ответ­ственность за преступление на себя. Прошу переводчи­ка, если будет согласие господина председателя, задать подсудимому такой вопрос: «Жак Вотье, верно ли мое описание того, как вы обнаружили и «подделали» пре­ступление?»

Переводчик передал вопрос слепоглухонемому. Вотье поднялся во весь свой высокий рост и впервые за время процесса стал делать быстрые знаки пальцами по мимическому алфавиту, которые могли видеть все присутствующие. Переводчик громко перевел:

—     Описание верное.

—      В таком случае,— продолжал адвокат, — задайте ему последний вопрос, и мы оставим его в покое: «Жак Вотье, вы продолжаете настаивать, что пятого мая сего года на теплоходе «Грасс» убили Джона Белла?»

Жак, по-прежнему стоя, ответил таким же образом, как и в первый раз:

—     Признаюсь, что я лгал, чтобы спасти жену. Джо­на Белла убил не я.

Жалкий, убитый горем, он опустился на свое место.

—       Вы помните, господа присяжные, я говорил вам вчера, что надеюсь до конца процесса заставить своего клиента отказаться от ранее сделанных им признаний? Чтобы добиться этого, мне нужно было представить Жа­ку Вотье такие очевидные доказательства, после которых он не мог уже запираться в том, что я продолжаю на­зывать прекрасной ложью,— в ней виновата его лю­бовь. Теперь мне ничего более не остается, как задать три небольших вопроса мадам Соланж Вотье, предвари­тельно извинившись за причиняемое ей в таком состоя­нии беспокойство. У меня есть все основания полагать, что у мадам Вотье нет больше никаких причин говорить неправду. Соланж Вотье — да или нет? — Джон Белл был вашим любовником?

Молодая женщина замерла и тихо ответила:

—    Он был моим любовником.

—     Да или нет, — продолжал адвокат, — вы были в его каюте в два часа пятого мая этого года?

С большей твердостью Соланж ответила:

—      Да... Я хотела добиться от Джона обещания, что он не будет больше пытаться меня увидеть. Если бы он не согласился, я думаю, что ради счастья Жака я уби­ла бы его без сожаления. Но когда я вошла в каюту, Джон был уже мертв.

—       Третий и последний вопрос. Но прошу вас, дам, сделайте серьезное усилие и попытайтесь вспом­нить: теперь, когда мои собственные скромные заклю­чения позволили вам оживить некоторые воспомина­ния, скажите, не заметили ли вы в каюте на ночном столике шелковый зеленый шарф?

—       Нет. Я была слишком потрясена случившимся, чтобы обратить внимание на детали. Это было ужасно! Всюду кровь! Кровь! Кровь! Не могу!

Молодая женщина закрыла лицо ладонями, словно пытаясь отгородиться от преследовавшего ее кошмара. Она рыдала. Даниель слегка пожала плечами и не без горечи подумала, что Соланж оплакивает любовника, но у нее нет искреннего сочувствия к мужу. В этом ей виделось доказательство того, что эта женщина никог­да не любила Жака и никогда не полюбит его настоя­щей любовью.

Виктор Дельо почти вполголоса спросил еще:

—       Вы не обратили внимания: этот зеленый шарф вы потеряли еще до преступления?

—      Да. Когда мы садились на теплоход в Нью-Йор­ке, он у меня был. Но вечером в тот же день куда-то ис­чез. Это меня расстроило. Я ничего не сказала Жаку, потому что ему этот шарф нравился. В конце концов я перестала об этом думать.

—      На самом деле зеленый шарф, мадам, был укра­ден у вас убийцей за три дня до преступления. Это дол­жен был быть тот, кто вас хорошо знал, знал, что вы постоянно носили этот пахнувший духами шарф. Кому- то, находившемуся с вами на теплоходе и имевшему на­мерение убить Джона Белла, нужна была какая-нибудь ваша вещь, чтобы оставить ее на месте преступления и свалить вину на вас. Это был тот, у кого не было ника­ких дурных намерений в отношении вашего мужа, а только в отношении Джона Белла и вас.

Долгими ночами я думал и пытался, так же как док­тор Дерво и господин генеральный адвокат, выяснить мотивы этого хорошо подготовленного преступления, жертвой которого чуть-чуть не стали и вы. Подумайте о том, что если бы ваш муж не выбросил в море вещест­венное доказательство, каким был ваш шарф, если бы повсюду он не оставил отпечатки пальцев, вместо него судили бы теперь вас, и ни одному защитнику в мире не удалось бы спасти вас от возмездия.