Сергей Дигол - Утро звездочета

— Я понимаю. Националистический след — это, вынужден признать, новый след.

— Националисты? — почему-то удивляется Розовский.

— Ну да. Карасина убили свои же антисемиты, чтобы еще больше разжечь межнациональную рознь. Разве не логично?

— Нууу… Это вряд ли. Конечно, если буквально воспринимать мои слова.

— Давайте просто рассуждать логично.

— Логика и Карасин настолько часто не совпадали друг с другом… Вы знаете, о ком он не написал ни одного худого слова?

— Проще сказать, про кого — одни лишь комплименты? — вставляет бородач.

— Вот именно, — кивает Розовский. — Проханова знаете?

Сразу понимая, о ком идет речь, я не могу избавиться от образа немолодого, морщинистого мужика с безумно-карими глазами и длинными неопрятными волосами.

— Усатый нянь, — подсказывает Розовский, и я понимаю, что сам бы на его месте подсказал этими же словами.

— И Театр Луны, — вспоминаю я.

— Да, — говорит Розовский.

Не понять, удивлен ли он моими знаниями или ему не очень приятно услышать об этом театре.

— Ну да, вы же должны быть в курсе, — словно находит он для себя устраивающее его объяснение.

— Я помню, — говорю я. — Карасин написал рецензию на его спектакль. «Вердикт — Эдит Пиаф», так, кажется, он называется.

— «Диагноз», — поднимает палец бородач.

— Точно, — поднимаю палец я. — Все же я следователь, а не врач.

— Вообще-то он освещал каждую его премьеру, — добавляет бородач.

— Каждую! — восклицает Розовский и решительно поворачивается ко мне. — Сергей Александрович, поймите правильно. Проханов замечательно работает, он, без сомнений, большой талант. И все же… Как бы объяснить? Да возьмите те же газеты. Если какая-нибудь «Псковская правда» из номера в номер пишет об уроженце Пскова, ставшем, к примеру, мэром Москвы, в этом, согласитесь, нет ничего странного. Забавно, если федеральное издание, упоминая мэра, каждый раз оговаривается: вот, мол, уроженец Пскова.

— Как будто это кому-то интересно, — бормочет бородач.

— Именно! — торжествует Розовский. — Видите ли, лиги еще никто не отменял. «Спартак» не играет триста матчей в год, или сколько там всего команд в нашем футболе? «Театр Луны», — его ладонь ложится на грудь, — при всем уважении — не соперник «Ленкому», «Современнику», МХТ, «Сатирикону». Это другая лига, и чтобы конкурировать с Захаровым или Волчек, Проханову надо занять первое место в своей лиге.

— Ваш театр играет в премьер-лиге? — спрашиваю я.

— Давайте забудем о нашем театре, — предлагает Розовский. — Словно его вообще нет.

— Не дай бог, — говорит бородач.

— Есть театральный центр, а есть провинция, — не обращая на него внимания, объясняет Розовский. — Не в географическом, конечно, понимании, хотя и от этого тоже никуда не деться. Москва — это Москва, и любой столичный театр заранее получает фору. При всем при этом есть, к примеру, Театр драмы имени Слонова, давший нам Бориса Андреева, Каюрова, Янковского, наконец. Какая же после этого Саратов — театральная провинция? Конечно, столица: я бы его расположил в районе Белорусского вокзала, не дальше. А «Театр Луны», при всем уважении — это какой-нибудь Рыбинск, не ближе.

Сняв очки, Розовский с силой трет глаза, и мне становится неловко: это из-за меня он так распинается.

— Я все понимаю: личный вкус, субъективные пристрастия и все такое, — возвращает он очки на привычное место. — Но «Итоги» — общероссийский журнал и, согласитесь, не вполне нормально, когда через номер хвалят псковского уроженца.

— Получается, для Карасина «Театр Луны» и был театральной столицей.

— Что лишний раз говорит о том, каким профессионалом он был, — заключает Розовский, а бородач пальцами изображает кавычки, что, надо признать, совершенно ему не идет.

— А про певицу эту, — Розовский морщится, словно ждет дурных вестей, — что-то известно? Простите, конечно, если я…

— Певицу? — не понимаю я.

— Плющ, — говорит бородач.

— Плющ? — не понимаю я, но ветер в моей голове поднимает какие-то лоскутки, и мое сознание различает среди них певицу Плющ, а вместе с ней певицу Жасмин и, почему-то — не менее популярную, если верить радиостанциям — вокалистку под псевдонимом Слава.

— Что с ней? — недоумеваю я, и сердце из груди валится куда-то вниз.

— Убили, — говорит Розовский, предварительно переглянувшись с бородачем. — Сейчас включу.

Он целится пультом дистанционного управления в телевизор, висящий на стене почти над головой бородача, и тому не остается ничего иного, как повернуться ко мне боком и задрать голову.

— Странно, мне ничего не приходило, — ударив себя по карману, невольно выдаю я тайну оповещателя, но Розовский и бородач меня не слышат: они пытаются прочесть бегущую строку в нижней части экрана.

— Вчера Браун, сегодня — эта, — сокрушенно замечает Розовский, когда вдоль экрана проползает строка с пометкой «Срочно».

— И Карасин, — добавляю я, но Розовский смотрит на меня так, будто между двумя мучениками я вздумал втиснуть их палача.

— Чем-то еще я могу вам помочь? — интересуется он.

— Даже не знаю, — хмыкаю я. — Я и так отнял у вас много времени.

— Хочется верить, что не напрасно, — говорит Розовский. — В смысле — надеюсь, что вам помог. И — да, главное не забудьте: фашизм. К моему искреннему сожалению, — вздыхает он и, провожая меня, снова снимает очки.

Круговорот мыслей, обрывочных и повторяющихся, мешающих сосредоточиться на чем-то одном, отпускает меня лишь на работе, когда я обнаруживаю себя, сидящим на подоконнике напротив кабинета Мостового. Зачем я здесь, в непосредственной близости от грозящей мне опасности, я могу объяснить лишь дурацкими психологическими уловками, которые проповедуют защитники от квартирных воров. Проповедуют, но сами и не думают их применять, поскольку нет ничего глупее, чем обмотать люстру золотой цепочкой с кулоном в надежде, что грабители, зацикленные на потайных нишах в стенных шкафах и чемоданах с двойным дном, скорее не поверят собственным глазам, чем поймут, что самым укромным место — самое видное место. Спохватываюсь я поздно и свое сумасбродство осознаю в момент, когда дверь кабинета распахивается, и мне навстречу выходит шеф.

— Товарищ полковник! — спрыгиваю я с подоконника, но он обрывает меня быстрым взмахом руки.

— Потом, — даже не останавливается Мостовой.

Он очень спешит, что мне почему-то лишь придает сил и — вот чего от себя не ожидал, — наглости.

— Три встречи, товарищ полковник! — кричу я ему вслед, но он снова отмахивается. Теперь, правда, уже как-то лениво. Как я буду выкручиваться, когда он затребует детального отчета о трех встречах? Похоже, я затеял мероприятие не менее безнадежное, чем украшение люстры фамильными драгоценностями.

— Отмечать едут, — слышу и за спиной и, обернувшись, вижу перед собой Кривошапку.

— Здорoво, — протягивает он мне руку.

— Что отмечать?

— Дело Алхаматова передают в суд, — сообщает Кривошапка и светится так, словно в этом есть хотя бы доля нашей заслуги.

Новость, действительно, обнадеживающая, но я рад не столько за Багмета, для шатающегося кресла которого успех в деле Алхаматова — надежная, хотя и временная подпорка. Скорее, я желаю начальству, чтобы пьянка как следует удалась — в этом случае у меня будет время на две недостающие для отчета встречи.

Дело Алхаматова, чиновника из Дагестана, застрелянного в Москве в прошлом сентябре, было поручено Конторе еще до моего прихода и все это время квалифицировалось как «висяк». Тем, вероятнее, приятней вкус сегодняшней победы. Вряд ли Мостовой счастлив разделить с Багметом триумф, но и игнорировать приглашение своего пока еще шефа он не имеет права — отказ автоматически введет его в круг потенциально нелояльных сотрудников даже при новом начальнике Конторы. Он понимает это, и продолжает улыбаться Багмету: только дело, ничего личного — разве это не достоинство служебной характеристики?

— А ты что же? — оглядываю я Кривошапку. — Опять не позвали?

Он еще улыбается, но, кажется, я попал в его болевое место. В глазах Кривошапки я вижу обиду и даже горд тем, что впервые поверг его в отчаяние. Усмехнувшись, я поворачиваюсь, но уйти он мне не дает.

— Мы больше не занимаемся делом Карасина, — говорит он, и мне словно дают подзатыльник.

— Забрали? — оборачиваюсь я. — В Главное следственное?

— Да в том-то и дело, что нет. Создана новая следственная бригада, руководитель — лично Багмет. Убийства Карасина, Брауна и певицы Плющ объединены в одно. И, кстати, у нас прибавилось помощников. В состав бригады включен личный состав четырех отделов, включая наш. Обязанности и полномочия конкретно пока не распределили, но меня вот отправили на освидетельствования Джабировой родственниками. Поедешь со мной?