Данил Корецкий - Найти шпиона
В сквере Юра его отпустил. Под сенью старого каштана сделал разминку, подтянулся шестнадцать раз на крашеных воротцах, наперегонки побегал с Цезарем, потом надел на него поводок, сказал:
– Сейчас пойдем на конспиративную встречу. Не шуметь, лапы на плечи не класть, слюной не пачкаться, отслеживать обстановку! Все ясно?
Цезарь поднял на хозяина умные преданные глаза. Какие могут быть вопросы, хозяин?
К без четверти семь они оставили позади несколько оживающих, медленно наполняющихся людьми кварталов и оказались в некоем уютном тихом дворике в двух шагах от метро: с одной стороны – тусклый трехэтажный дом, в каких в середине века селили промышленное начальство среднего звена, с другой стороны – общежитие камвольного комбината, с третьей и четвертой – старые гаражи и подвалы.
На скамеечке у кирпичного бастиона подвалов уже сидел старичок с поросшей седым волосом бородавкой столь странного вида, что Цезарь замедлил шаг и озадаченно наклонил голову.
– Доброе утро, Иван Семенович, – поздоровался Юра.
Старичок сладко улыбнулся и протянул куратору руку.
– Доброго вам утречка, Юрий Петрович!
Потом опасливо покосился на Цезаря.
– У-у, какая псина… Он не кусается?
Цезарь готов был сквозь землю провалиться. Как джентльмен, у которого при первой встрече спросили: не портит ли он воздух за столом… За кого его принимает этот старикашка? За безмозглую уличную шавку?
– Что вы?! – заступился за своего друга Евсеев. – Цезарь хорошо воспитан, он все понимает, как человек…
Ньюфаундленд благодарно кивнул хвостом. Он привык, что новые знакомые восхищаются его умными глазами, мощной статью, густой блестящей шерстью. Но старик только скользнул по красавцу-псу холодным невидящим взглядом, зато на хозяина смотрел действительно восхищенно, с приторной улыбкой, будто выражал искреннюю преданность.
– Красота-то какая, Юрий Петрович! Что природа-то выделывает, а?…
Он обвел рукой дворик, приглашая насладиться вместе с ним этим чудесным утром. Цезарю старик не понравился: мало того, что он плохо воспитан, от него пахло прелостью, горькими порошками и нечистой совестью. И еще – близкой смертью. Смерть не была связана ни с порошками, ни с прелостью, ни с пустым кожаным мешком, болтающимся у старика под подбородком, ни даже с его возрастом. Возраст и болезни тут ни при чем, он умрет не от старости. Неожиданной, грязной смертью.
Как настоящий джентльмен, Цезарь не стал предавать огласке свои сугубо личные наблюдения, а просто отвернулся.
Юра Евсеев тоже, видимо, хотел как можно скорее избавиться от своего собеседника. Он не стал поддерживать разговор о погоде, просто взял у него из рук дешевую пластиковую папку, а взамен протянул мятый почтовый конверт, надо признаться, довольно тощий.
– Извините, Иван Семенович, за столь раннее беспокойство… Вот ваш гонорар.
– Что вы, что вы! – замахал руками старик. – Конспирация важнее сна! Помню, в былые времена, в три часа ночи с куратором встречался… Спасибо!
– До свидания, Иван Семенович. Связь в прежнем режиме.
Евсеев пожал вялую холодную руку. «Как снулая рыба», – мелькнула непрошеная мысль. Они вышли из старинного дворика, а Иван Семенович остался сидеть на скамейке. Еще минут десять, а потом выйдет с другой стороны и нырнет в метро. Конспиративная встреча закончилась.
Назад человек и собака двигались размеренным шагом, и каждый думал о своем.
«Вот что значит – старые кадры, – размышлял капитан Евсеев. – Прямо стойкий оловянный солдатик! Всегда на посту. И в снег, и в зной, и в дождик проливной… И все же есть в нем нечто отталкивающее… Почему? Он же на нас работает, государству помогает…»
Юра устыдился своих мыслей и прибавил шаг.
«Зачем ему сдался этот старый хрен, не пойму», – брюзжал про себя Цезарь, но больше для порядка. За удовольствие прогуляться с хозяином по утреннему городу он готов был терпеть кого угодно.
Когда они вернулись домой, там уже жарилась яичница с помидорами, телевизор в кухне трещал об албанских сепаратистах и зарождении нового тайфуна в Атлантике, мать курсировала из кухни в ванную, то подавая отцу свежее полотенце, то громко уточняя через дверь: кофе или чай? Или вчерашний кефир?
– Как прогулялись? – поинтересовалась Клавдия Ивановна, притормозив на секунду в прихожей.
– Отлично, – отрапортовал Юра. – Классная погода, живительный воздух… Все мышцы играют!
– Быстро мойся, завтрак готов…
Из ванной уже выходил румяный от холодной воды, благоухающий «Дзинтарсом» Петр Данилович, он крепко поздоровался с Юрой за руку, скользнул взглядом по папке в его руках, усмехнулся понимающе:
– Пса выгуливаешь, зарядку делаешь, с агентом встречаешься – и все одновременно… Ну, ты даешь!
– Аки Юлий Цезарь, – подмигнул Юра.
Услышав свое имя, пес повернул голову в его сторону, высунул язык и громко задышал – тоже улыбался, по-своему, по-собачьи. Противного старика он уже забыл, остались только приятные впечатления от прогулки. Но у людей не такая короткая память.
– Ты мне вот что скажи, – начал Юра, когда они с отцом пили чай, а мать вышла на кухню. – Почему этот Профессор мне неприятен? Он же на нашей стороне, и пользу приносит… И вместе с тем… Это на уровне ощущений… Даже не могу объяснить…
Петр Данилович кивнул, насыпая сахар в большую чашку с эмблемой КГБ СССР – давний подарок сослуживцев на День чекиста.
– Тут картина ясная. Ведь агент – он как бы из двух частей состоит. Одна на тебя работает, другая – против тех людей, которых он «освещает»… Это ведь его знакомые, друзья, бывает, – родственники. И, как ни крути, он их предает! Мы-то, конечно, его «гладим», хвалим, говорим, какой он молодец и герой, какое важное и нужное дело он делает… Короче, лакируем предательство, по-другому называем, покрасивее… Только он сам прекрасно понимает, что к чему!
Ложка повисла в воздухе.
– Вот эту его вторую половину ты и почувствовал! Понятно, что ничего приятного в ней нет. Только это одна сторона проблемы, причем не самая главная…
Ложка нырнула в горячую жидкость и принялась закручивать в ней дымящийся водоворот. Лицо Петра Даниловича окаменело.
– Хуже, когда он становится противен сам себе, когда наступает душевный кризис, и он ищет виновного! Догадываешься, кто окажется в этой роли?
Опытный «комитетчик» наставил ложку на внимательно слушающего Юру.
– Я? – спросил Юра.
– Ты, я, – кто угодно. Любой курирующий офицер… Еще в наставлении для жандармов Третьего охранного отделения описаны случаи, когда агент обращал оружие против своего куратора. Правда, сейчас такое трудно представить, – Петр Данилович отхлебнул ароматный чай. – Ибо понятия о душе, совести и чести сильно изменились, психологические тайфуны сменились всплесками в грязной лужице… Из-за чести не стреляют ни в себя, ни в других…
– Так как я должен к нему относиться? – спросил вконец запутавшийся Юра.
– Как к лучшему другу, – объяснил отставной подполковник. – Даже как к родственнику. Ты должен поддерживать его, заботиться о нем, как нянька… Не обращать внимания на то, что он бывает тебе неприятен: ерунда, главное – он работает на тебя! Вот и используй это в своих целях. А о морали забудь – она имеет малое отношение к оперативной работе!
* * *На Автозаводской ветер метет с пустыря серую пыль. По неизвестному поводу дверь Дома культуры подшипникового завода гостеприимно открыта. Впрочем, о культуре здесь ничто не напоминает, здание подготовлено к сносу и выглядит так, будто снос уже начался. Но по растрескавшимся бетонным ступеням сегодня идут и идут посетители. Причем довольно специфического вида и манер.
– Привет, чувак! Ты ли это? – приветствует седой старик с палочкой своего сверстника, некогда кучерявые волосы которого развеял бурный вихрь удовольствий, оставив только гладкую, в желтых пигментных пятнах, лысину
– Я, чувак, я! – сипит тот в ответ – Кто же еще? Француза видел?
Проходящие мимо розовощекие школьники давятся смехом и стучат друг друга по плечам.
– Во дают, птеродактили!
Если бы они жили тридцать лет назад, то замерли бы в немом восторге и пошли следом за нынешними «птеродактилями», чтобы подышать одним с ними воздухом и хоть таким образом приблизиться к кумирам. А потом долго бы хвастались: «Мы Саксофониста и Андромеду видели – вот так, как тебя! Еще прошвырнулись с ними…»
Но, по молодости лет, они не знают ни Саксофониста, ни Андромеду, ни Француза, ни «Марину Влади», ни Парикмахера – никого из властителей дум молодежной Москвы семидесятых годов, которые сейчас поднимаются по потерявшим вид ступеням. От былого шика и лоска столичного полусвета тоже ничего не осталось. Бедно одетые старички и старушки, почти все выглядят старше своего возраста – сказываются излишества юношеских лет, беспорядочная беспутная жизнь, отсутствие семьи…
