Анна Малышева - Суфлер
За спиной у нее скрипнула дверь, женщина обернулась. Валерий, отчего-то выглядевший смущенным, собирал в охапку постель, на которой спал сам.
– Вот белье, уж что нашел, у нас сейчас во всем беспорядок. – Он положил стопку белья на стул, придвинутый к кушетке. – А я к матери.
– Вы не сказали… Не скажете ей, что я снова пришла? – задала Александра вопрос, вертевшийся у нее на языке. – Она была так расстроена…
– Конечно, не скажу. Петя спит, тут, за стеной, – Валерий указал на ряд тянувшихся вдоль стены книжных полок. – Будить его среди ночи, чтобы известить, что вы у нас ночуете, я не стану. Да и вообще, многовато чести о чем-то его извещать. Вы, если вдруг в коридоре столкнетесь, не особо церемоньтесь.
– Однако, братская любовь! – улыбнулась Александра.
– Она самая, – коротко ответил мужчина и, пожелав спокойной ночи, вышел, затворив за собой дверь.
Художница присела на край кушетки. Некоторое время она сидела неподвижно, не доверяя небывалому ощущению покоя, наполнявшему все ее существо. И откуда оно взялось, чем его можно было объяснить? «Как будто я уже бывала в этом доме раньше, именно в этой квартире, но не помню, как, когда… Такое бывало прежде, несколько раз, но всегда связывалось с эстетическими переживаниями. Вид, здание, картина, музыка, зачаровавшие, напомнившие что-то очень давнее… Но здесь все незнакомо, и в этом доме я никогда не бывала. Я бы помнила эту странную квартиру. Остались бы в памяти асимметричная кухня, коридор-кишка, эта комната-пенал».
Часы коротко зашипели и пробили три. Александра, как зачарованная, сосчитала про себя удары. Когда в тишине растворился последний, гулкий отзвук, ей вдруг стало чего-то жаль. «Я могла бы слушать эти звуки долго, долго… В этих часах мне больше всего нравится то, как они звучат. Богатый, глубокий звон, округлый, как раковина. Может быть, поэтому мне здесь хорошо – запомнился бой часов, и я его хотела услышать снова».
Не выключая света, не прикасаясь к белью, женщина прилегла и опустила голову на подушку без наволочки. Она закрыла глаза, слушая тугой шум крови в ушах. «Сейчас усну. Вломилась среди ночи в чужой дом, к незнакомым людям, а усну как ни в чем не бывало, будто так и надо, и мне совсем не совестно, ничуть…»
Александра уснула прежде, чем эта мысль, медленно плывущая в ее сознании, распалась на отдельные слова, на буквы, превратилась в пыль, в труху.
Кошмар, куда она перенеслась, словно упав в лифте в тот подвал, где ютятся самые нелюбимые и навязчивые сны, был ей знаком и противен до такой степени, что Александра коротко застонала, снова обнаружив себя в старых декорациях. Маленькая комната в родительской квартире, комната, где она налаживала семейную жизнь с первым мужем, приехав из Питера. Мольберт с установленной на нем картиной. На холсте деревенский пейзаж: ветхий деревянный дом, запущенный сад, грозовое небо. Она протирает губкой, щедро пропитанной растворителем, лак, которым густо покрыта, просто-таки заляпана картина. И происходит катастрофа – краски вместе с лаком утекают, пейзаж превращается в набор мутных цветовых пятен. Повторяется то, что произошло однажды, тринадцать лет назад, и вовлекло ее в череду странных и страшных событий, венцом которых стал развод с первым мужем и нелепый, никому непонятный и никем не одобренный брак с автором испорченной картины, Иваном Корзухиным, человеком уже тогда конченным[5].
Этот сон снился женщине вне всякой зависимости от внешних обстоятельств жизни. Она могла увидеть его и в счастливые моменты, и в тяжелые времена, которых бывало куда больше. Обстановка кошмара не менялась, он был заунывен, как постылый поклонник, которого никак не удается отвадить. Та же комната, мольберт, картина, которую она не могла видеть без содрогания, и грязная краска вперемешку с растаявшим лаком, каплями собравшаяся по нижнему краю подрамника…
Но сейчас кое-что изменилось. Александра так же стояла у мольберта, осторожно протирая губкой лаковую пленку. Она знала – по опыту, приобретенному в реальности тринадцать лет назад, и по сюжету всех предыдущих серий этого кошмара, – ЧТО должно произойти. Тем не менее Александра не пыталась что-либо изменить в течении сна. Погибшая однажды от ее руки картина должна была погибнуть снова.
За ее спиной открылась дверь.
Она ничего не услышала, но почувствовала едва уловимое движение воздуха. Затылком женщина ощущала чье-то молчаливое присутствие. Некто или Нечто, раньше сон не посещавшее, стояло на пороге и наблюдало за ней. Почти ничего не изменилось и вместе с тем изменилось все.
Александра чувствовала, как тает время сна, размягчается и утекает, словно слой пожелтевшего лака, протертого растворителем. Вот наступил миг, когда картина должна была погибнуть, а художница – в сотый раз ужаснуться своей неосмотрительности. Из-за того, что она по неопытности неверно определила состав красок, которыми было написано полотно, и толщину лакового покрытия, живописный слой погиб… Так произошло и теперь, но ужаса Александра не испытала. Она понимала, что настоящее зло, которого следовало бояться, молчаливо ожидало у нее за спиной, никак себя не проявляя.
Медленно, пытаясь не выдать волнения, женщина обернулась. Она не решилась бросить на дверной проем прямой взгляд и взглянула вскользь, тут же отвернувшись, делая вид, что ничего и не пыталась рассмотреть. Но увидеть Александра успела достаточно.
На пороге стоял адвокат. Он выглядел точно так же, как в тот миг, когда появился в дверях ее мастерской на Китай-городе. Холеное полное лицо, дорогой костюм под распахнутым коротким замшевым пальто, бордовый галстук с «искрой», виднеющийся из-под шелкового кашне. Но взгляд, прежде сверлящий и наглый, погас, стал пустым и стеклянным. Мужчина стоял в застывшей, принужденной позе манекена. Александра, оцепенев, наблюдала за ним уже в упор, убеждаясь, что тот ее не замечает.
«Да ведь это призрак, он мертв, – сказала она себе, наблюдая за человеком на пороге. – Он исчез наяву, а теперь нашел меня во сне, каким-то образом напал на мой след. И теперь он сможет приходить в этот проклятый сон, как к себе домой!»
За спиной мужчины виднелся темный коридор. В этом сне Александра никогда не поворачивалась к двери, она даже не знала, была ли та заперта. Скорее всего, заперта, она всегда работала при закрытой двери и открытой форточке, из-за вони растворителя. Сейчас женщина видела кусок коридора и с уверенностью могла сказать, что он не имеет отношения к квартире ее родителей. Но ей был определенно знаком этот узкий коридор-кишка, оклеенный старыми зелеными обоями, с отслоившимися замасленными углами. В следующий миг женщина узнала его. «Коридор из квартиры на Арбате, у Тихоновой. Две квартиры совместились». Если бы ее спросили, где именно она находится, Александра не смогла бы ответить. Она находилась в особом пространстве сна, где действовали свои законы, лучи света преломлялись иначе, привычная перспектива искажалась, меняя предметы, их свойства и сущность до неузнаваемости.
В этот миг по коридору, за спиной адвоката, быстро прошел человек. Мужчина или женщина, Александра не успела рассмотреть. Мелькнул силуэт, пятно лица, на мгновение попавшее в полосу падающего из комнаты света. Фигура адвоката передернулась – вся разом, как не может передернуться человек, а лишь его отражение в воде. Обстановка комнаты тем временем торопливо растворялась, текла бесформенными цветовыми пятнами, словно на этот раз Александра промыла растворителем не холст, а весь мир своего кошмара. Женщина проснулась.
Обнаружив себя в чужой комнате, на не застеленной кушетке, полностью одетой, она в первую секунду не могла вспомнить, как сюда попала. Потом рывком села. Сердце заколотилось, подпрыгивая к горлу. Сон продолжался в реальности, сменив общую обстановку, но повторяясь в деталях.
Посреди комнаты, спиной к ней, стоял мужчина. Прямой, неподвижный, он остановился перед стулом, на котором был установлен этюд Болдини. Услышав шорох за спиной, мужчина обернулся. Александра глубоко, судорожно вздохнула, увидев при свете настольной лампы его лицо.
– Что случилось? – спокойно спросил мужчина. – Я вас напугал?
– Нет… – с запинкой выговорила художница, не сводя с него глаз. – Вы… Петр?
– Да, Валера сказал мне, что вы у нас заночуете. Я его только что сменил, он пошел спать. Да и вы спите себе, я так зашел, на огонек. Хорошая картина, правда?
– Картина отличная. – Александра машинально провела рукой по растрепанным коротким волосам, слежавшимся от сна. Взглянула на часы в углу. Стрелки на бронзовом циферблате показывали без пяти шесть. Она не могла поверить, что проспала почти три часа, ей казалось, что прошло не больше десяти минут.
– А что вы так испугались? – Петр улыбался, явно рассчитывая на продолжение беседы. – У вас были такие глаза, будто вы, ну, минимум, черта увидели!
